Некоторые исследования говорят, что абьюзивные отношения вызывают стрессовое расстройство, сравнимое с посттравматическим. Жизнь в таких условиях опасна не только снижением самооценки и чувства собственного достоинства, но и тем, что жертва долго не может распознать насилие и впадает в психологическую зависимость от партнера.

Автор Enter Наталия Рогова поговорила с тремя жителями Казани о том, как они познакомились с абьюзерами, что успели пережить за годы отношений и как им удалось из них выйти.

Мне было 12 лет, когда в семье начались конфликты. Сестра плакала в подушку, а я сжимала челюсти и копила в себе ненависть к отцу. Мама считала, что детям нужен отец, поэтому мы терпели рядом человека, который становился нам все более чужим с каждым годом. Тогда меня отдали в музыкальную школу по классу гитары — считаю, что это одно из судьбоносных решений в моей жизни. Музыка была единственным средством уйти от вопроса, почему все происходит так, как происходит, и никто ничего не меняет, будто это норма.

Отец сильно и часто пил. В какой-то момент у него появилось много так называемых друзей, которые, как правило, покидали нашу квартиру с чем-то, что им не принадлежит. Дверь в общую с сестрой комнату обзавелась замком — ключ был только у нас. Мы не чувствовали себя безопасно. Уже тогда у меня появился внутренний протест: как можно разрушать изнутри то, что принадлежит всем нам, мы же семья. Этот внутренний протест к отцу плавно начал трансформироваться в скептицизм по отношению к мужчине в семье: зачем он нужен, спрашивала я себя. Снежный ком становился все больше и больше, пока я, лет в 17, я вдруг не начала замечать за собой, что девушки привлекают меня больше. Они казались мне честнее и искреннее. К тому же женщины умеют за собой следить, что мужчинам крайне редко свойственно. Все это оставалось на уровне общей приязни и ощущений: на тот момент я и подумать не могла, что выбора между мужчиной и женщиной для меня уже не существует. Странно даже то, что он изначально был у меня априорным, то есть я не думала только о мужчинах. Скорее, я думала только о женщинах, но не в сексуальном плане, а абстрактно. Момента, чтобы я села и сама себе призналась: мол, ух ты, да я лесбиянка! — не было.

«Не помню, какое количество времени наблюдала за ней, но точно ощутила — эта женщина должна быть моей»

Мою первую девушку звали Алена. Я встретила ее в коридоре своего вуза, она стояла около стены, облокотившись одним плечом на дверной косяк, и ее тело, абсолютно пропорциональное, в этом естественном изгибе магнетически подействовало на меня. Она разговаривала с одногруппниками, ее голос был мощным и ровным, в нем проявлялась некая воля, стальной характер. Я не помню, какое количество времени наблюдала за ней, но точно ощутила — эта женщина должна быть моей. Она была старше меня — это придавало намерению добиться ее внимания любой ценой какой-то оттенок исключительности.

Общение завязалось достаточно быстро — на тот момент Алена переживала расставание с молодым человеком. Мы проводили много времени вместе, гуляли, делились впечатлениями от прочитанных книг, — и все. Это длилось где-то полгода. За это время моя решимость лишь выросла, а она как будто только начинала проявлять ко мне интерес.

Не помню, кто сделал первый шаг и как это было. Но я помню, что это было не то, чего мне хотелось: ожидала большего. Тогда не с чем было сравнить, поэтому я просто подумала — это нормально. Нормально не чувствовать влечения и желания.

Скажем прямо, модель взаимоотношений в семье сильно повлияла на мое представление об отношениях: я достаточно быстро переехала к Алене и начала свои представления воплощать в реальность. По факту, единственный мой критерий отбора звучал так: люби меня, пожалуйста, И она любила, как могла. Меня не смущали вещи, которые сейчас кажутся абсолютно дикими. Например, Алена не зарабатывала. На тот момент, я уже работала, поэтому тратила свои деньги на нас обеих: так я проявляла заботу, мне казалось, что это правильно. Отец вот не зарабатывал, когда жил с нами, а мне тогда так хотелось, чтобы мама чувствовала от него поддержку. И вот я, державшая в себе так долго это желание заботиться о женщине, наконец нашла выход в том, чтобы отдавать все Алене. Звучит очень логично, если не брать в учет то, что Алена — не моя мама. Но это я поняла только через несколько лет после расставания.

Алена оказалась очень ревнивой. Я все еще не могу понять, откуда в ней было столько жесткого бескомпромиссного желания меня контролировать. Но точно могу сказать, что изначально допустила это сама. Мне было важно, что она интересуется где я и с кем я, это воспринималось как форма заботы и приравнивалось к ее любви ко мне. То, что любовь не строится на подчинении, унижении и ультимативных требованиях, мне никто не сообщал. Я чувствовала постоянную вину: задержалась, не написала вовремя, попала в пробку, не получилось купить нужное. В общем, эта модель отношений абсолютно классическая — не думаю, что в гетеросексуальных парах такого не встречается. Мы ничем не отличаемся от классических семей.

Несмотря на все «недочеты», я была благодарна Алене за то, что она сделала для меня. До встречи с ней я была склонна к депрессии и преувеличению негативных происшествий в моей жизни. От последнего я так и не избавилась, но на мир с того самого момента смотрю исключительно с позиции позитива и полного принятия. Алена научила меня: все, что происходит — все хорошо. Я говорила себе, что можно и потерпеть очередной скандал, ведь она так много для меня сделала. Удивительно, что отношения вообще не развивались и держались лишь на прошлом хорошем, которое единоразово было выписано мне как рецепт в поликлинике.

«Она сидела на подоконнике, свесив ноги за карниз, и кричала мне вслед, что если я уйду, она прыгнет»

На какой-то момент плохое все же перевесило, да так, что я начала бояться не только за себя, но и за нее. Так как (а я сейчас это четко понимаю) наши отношения были абсолютно манипулятивными, все зашло слишком далеко: прежние легкие приемы контроля и удержания во мне чувства вины перестали работать. В ход пошла тяжелая артиллерия. Я задумалась о разрыве отношений после того, как пережила одно из страшных событий в своей жизни. Я вышла из подъезда Алены и пошла к остановке. Она сидела на подоконнике, свесив ноги за карниз, кричала мне вслед, что если я уйду, она прыгнет. Этаж был двенадцатый. Я говорила себе: «Не оборачивайся, только не оборачивайся». Удивительно только то, что после этого мы не расстались. Я была либо дурой, либо крепким орешком. Первое — более вероятно.

Мы прожили вместе больше года, отношения длились около двух. Алена многому меня научила, и хотя уроки были жесткими, я действительно очень благодарна за такой опыт.

Мне даже сложно сейчас сказать, как я переживала факт того, что я живу с женщиной в то время. Мне настолько было сложно внутри отношений, что я, наверное, больше чем на 90% отключилась от внешнего мира. Хотя иногда он меня сильно «бил», но, если честно, крайне редко.

Помню, однажды я ехала в автобусе и бабушка, которая выходила со мной на одной остановке, все бормотала, мол, выгляжу как мальчик, кто на такую посмотрит. Оскорбительно — да, особенно, если не умеешь защищаться. Но Алена таких проблем не испытывала: она долго шла за этой бабушкой и громко вопрошала, что же это за дедушка идет впереди нее. Она защищала меня — и хотя ее агрессивные методы мне не нравились — я была ей очень благодарна за это.

С родителями я тогда почти не общалась, виделась крайне редко. Я настолько устала от всего происходящего, что, была бы моя воля, я бы никогда не возвращалась к ним, но ситуация сложилась иначе.

Как-то раз Алена в очередной раз сильно перегнула палку со своим собственническим отношением ко мне, после чего я собрала вещи и уехала. Вещей, кстати, у меня было не так уж и много, потому что однажды Алена почти все выбросила.

Я доехала до дома, позвонила в дверь — мне открыла мама. Она стояла в коридоре и смотрела на меня выжидающе, пока я снимала обувь. Я сразу почувствовала — что-то произошло.

И тут она говорит:

— Мне звонила твоя подруга Алена.

Я думаю про себя: «Вот, блин».

Она находит смелость продолжить:

— Алена сказала следующее, если дословно: «Я люблю вашу дочь».

Дальше было как в замедленной съемке. Время тянулось достаточно долго — у меня было два варианта развития событий: либо я все отрицаю, либо говорю, как есть.

Я посмотрела на нее и ответила:

— Мама, я лесбиянка.

Тогда я не могла понять ее чувств и даже сейчас, спустя годы, не могу этого сделать. Реакции не последовало. Она просто ушла на кухню, а я в комнату. Мне хочется думать, что она, зная, какой я человек, осознанно заняла единственно верную позицию — не давить на меня в этом вопросе. Но понимаю, что могло оказаться и так, что она просто испугалась такой откровенности и не смогла ничего ответить сразу.

С этого момента у нас с ней началась невидимая борьба за мою нормальную жизнь. Стоило мне расстаться с какой-нибудь женщиной, сразу поступали предложения подумать о жизни с мужчиной. Но я говорила, что нет, это не мое: ни упреков, ни агрессии не было. Мама была уверена, видимо, что на какой-то момент я просто перерасту «свои идеи» и подумаю о будущем.

В возрасте 25 лет при очередной беседе о внуках я с горечью сказала ей:

— Мама, пожалуйста, хватит. Я сделала свой выбор. Мне хочется жить так, и я не хочу иначе. Меня все устраивает!

Она спросила:

— Ты понимаешь, что тебе придется делать все самой? Достигать определенных высот и постоянно бороться?

— Я понимаю.

К этой теме мы больше никогда с ней не возвращались.

Обычно я не кричу на каждом шагу про свою ориентацию. Близким друзьям говорю спокойно, как и коллегам на работе. Твердо убеждена, что личное дело каждого человека, с кем он спит и с кем живет. Вот например, если мне кто-то сейчас постарается доказать, что береза на самом деле — ель, то я точно не буду воспринимать это как изначальную истину. Опираясь на степень доверия к человеку, я буду анализировать полученную информацию и либо отрицать его видение вопроса, либо менять свое. Это долгий процесс, так как мнение у меня уже сформировано. А вот если я еще не знаю, что береза — это береза, то я, возможно, сразу поверю в то, что это ель. Просто потому что я вообще не имею мнения в данном вопросе.

Есть один недостаток в том, что людей с нездоровым отношением к гомосексуализму все-таки больше, чем нормальных личностей — я сейчас не про поцелуи в общественных местах, для меня это в принципе неуместно. Я про банальное: тяжело знакомиться с теми, кто тебе понравился. Если честно, я особо не сталкивалась с этим вопросом, но у меня много знакомых, кто прямо боится, что расстанется, и больше никогда никого не найдет.

С Аленой мы разошлись абсолютно странным образом: как таковой точки в отношениях никто не ставил. После моего переезда к родителям мы встречались и общались продолжительное количество времени, но на предложения остаться у нее я всегда отказывалась. Я просто говорила, что не хочу ничего объяснять маме. Это было не так — мама ничего не спрашивала, но Алена, естественно, не проверяла эту информацию. Я только потом где-то прочитала, что абьюзер очень зависим от стороннего мнения: ему всегда важно, что о нем скажут.

У меня был сложный период на работе, уволилась большая часть коллектива, и я была вынуждена трудиться сверхурочно. С Аленой из-за этого почти перестала видеться. Потом начали появляться новые люди, стажеры, и я погрузилась в общение. Даже когда у меня было время поехать к ней, я выбирала прогулки с новыми знакомыми.

Как-то раз она мне позвонила:

— Приезжай ко мне, погуляем.

— Я только что вышла с работы, давай лучше ты ко мне.

— Нет, давай ты.

— Я не имею такой возможности.

— …

— Пока?

Она бросила трубку. Возможно, потом она ждала, что я напишу или позвоню. И раньше я бы действительно так сделала, но что-то во мне переключилось на тот момент, я не чувствовала никакой необходимости возобновлять общение.

В отношения такого типа я больше не попадала — наверное, вовремя сделала выводы, а может просто везло с партнерами. Анализировать произошедшее появились силы только спустя несколько лет, до этого момента при упоминании имени Алены меня передергивало. Я удалила все общие фотографии и никогда не просматривала ее страницы в соцсетях. Сейчас понимаю, что этап пройден, такого больше не произойдет, и просто двигаюсь дальше. Себя не наказываю, просто рада, что смогла выйти из этой истории без существенных потерь.

Она всегда много пила, но я никогда не заострял на этом внимания. Я думал: когда надо будет, перестанет. Мы были знакомы много лет до того, как перешли к отношениям, и я думал, что она сильная и со всем справится. Саша была бесстрашной и любила рисковать.

Наше общение переросло в роман не без помощи алкоголя: мы сидели на даче у друзей, выпивали, играли на гитаре, пели. У нее очень красивый голос, и она сама тоже очень красивая: светловолосая, синеглазая, мелкая. Невысокого роста, в смысле. Когда все уже легли спать, мы остались вдвоем: Саша была сильно пьяная, мы разговорились. Она рассказывала о семье, плакала, я ее обнимал, мы поцеловались и провели ночь вместе.

Наутро, когда мы проснулись, я сказал ей:

— Тебя проводить?

Она засмеялась:

— Конечно, нет.

— Почему?

— Мне от тебя ничего не нужно.

Я слегка опешил, но оделся, забрал гитару и ушел.

«Она могла позвать меня погулять, потом несколько недель не отвечать, потом внезапно появляться и приглашать в гости»

Через несколько недель все повторилось: опять вечеринка, опять алкоголь, опять откровенные пьяные разговоры, а наутро мы как ни в чем не бывало расстались. Стали переписываться: она присылала мне откровенные фотографии, то милые, то раздраженные сообщения. Она могла позвать меня погулять, потом несколько недель не отвечать, потом внезапно появляться и приглашать в гости.

Я не понимал, что происходит и спросил ее напрямую:

— Если ты хочешь отношений, то давай попробуем.

И мы попробовали: вначале все было так же непонятно, она могла появляться внезапно и внезапно исчезать, мы ругались, выясняли отношения, потом как-то все успокоилось, и мы начали встречаться.

Моя семья всегда была для меня образцовой: родители не кричали друг на друга, как-то умели договариваться, находить время для общения. Родители Саши были совсем не похожи на моих: ее отец мог на детей и руку поднять, а мать делала вид, что ничего не замечает.

Через четыре месяца после начала отношений, Саша мне позвонила:

— Я через пять минут буду у тебя. Ты дома?

— Дома. Что случилось?

— Сейчас расскажу.

Она пришла и с порога стала кричать:

— Я беременна! Я беременна! Как так случилось! Это ты во всем виноват! — стала бить своими тощими ручками по груди и царапать.

На тот момент мне было 25, ей 23. Через месяц мы поженились, еще через семь у нас родилась дочь.

Во время беременности она, практически не сбавляя оборотов, курила и пила, чтобы я ей ни говорил. Честно, если бы у меня не было внутреннего стопора, я бы однажды поднял на нее руку. Она то обещала исправиться, то крыла матом, посылая и меня, и будущего ребенка, потом кидалась в ноги и просила прощения.

Когда я ее не трогал, она была обычной: веселой, жизнерадостной, рассказывала анекдоты. Как только я говорил, что неплохо было бы помыть плиту, она вспыхивала от злости и агрессии.

После рождения дочки на месяц воцарилась тишина: малышка была такой крохотной и милой, что даже Саша перестала нервничать. Она не кормила грудью, говорила, что молоко не пришло, хотя я думаю, она просто ждала того момента, когда снова начнет курить и пить. Так и случилось: через месяц после родов она впервые захотела встретиться с подругами и вернулась, еле держась на ногах.

Так мы прожили три года: она нигде не работала, сидела с ребенком, я периодически вытаскивал ее с пьяных вечеринок. В такие моменты она материлась как сапожник, ревела и бросала в меня вещи. Больше всего любила снимать туфли с ног и кидать их в меня. Однажды я скрутил ей руки за спиной, она попросила:

— Пожалуйста, отпусти, я больше не буду. — Как только я развязал ремень, она произнесла: — Ты трус, — и заплакала.

Тогда мне казалось, что ей нужен совершенно другой мужчина, что я ее «не вытягиваю»: мол, был бы какой-нибудь, кто отвечал на каждую ее реплику кулаком, она ходила бы как шелковая. Но вот сейчас я понимаю, что она была просто несчастным человеком.

Потом мы обсудили с ее мамой и моими родителями, что нужно положить Сашу на лечение в наркологическую клинику.

Когда я ей это сказал, она подошла ко мне и сказала:

— Если ты это сделаешь, я выброшусь из окна.

Конечно, я этого не сделал.

«За какие-то несколько минут моего отсутствия в одной комнате, она успела дать ей затрещину или шлепнуть по попе»

Я стал замечать, что у них с дочерью какие-то проблемы, только когда ей исполнилось два и она пошла в детский сад. Каждое утро я отводил ее туда и иногда забирал. Однажды мы пришли за ней одновременно с Сашей, и когда дочь увидела маму, она заплакала.

— Я не пойду к маме!

— Почему?

— Мама злая, она кричит.

Она всегда при общении с ребенком была как будто раздражена, но я списывал это на усталость. Но после жалоб дочери, я купил диктофон, поставил на запись и охренел: она постоянно кричала на двухлетнего ребенка так, что та ревела от испуга просто взахлеб.

Я подошел к Саше — она сидела на кухне — положил диктофон на стол: она вся вспыхнула, потом молча встала и ушла. Вернулась домой пьяная, стала просить прощения и обещать, что перестанет так себя вести.

Но, кажется, ситуация не менялась: после очередного скандала она переходила то на крик, то на ласку, обвиняла всех в том, что ее жизнь не удалась, дочь становилась все замкнутее, стала писать по ночам в кровать, отталкивала Сашу, когда та подходила к ней.

В этот раз я поставил камеру: целый день она только и делала, что лежала в кровати, и только ближе к пяти вечера вставала, начинала что-то готовить, прибираться. Потом мы приходили домой: я мог мыть руки в ванной, она грубо хватала дочь и также грубо стягивала с нее одежду. За какие-то несколько минут моего отсутствия в одной комнате, она успела дать ей затрещину или шлепнуть по попе.

Я сказал ей, что мне нужно вернуться на работу, а сам просто вышел на улицу, походил по городу, покурил и поднялся домой.

Несколько дней камера стояла в квартире — сказать, что я был в шоке после ее просмотра, не сказать ничего. Я не могу описать вам того, что видел, потому что мне стыдно от мысли, что я допустил подобного в отношении своей дочери.

Я просто запихнул вещи Саши в сумки, схватил ее за шкварник и выставил за дверь.

Она писала слезные сообщения, умоляла простить ее и вернуться. Я поставил ей условие: она сможет вернуться только если пройдет лечение от алкоголизма. Она снова ответила что-то типа «какая же ты тварина» и так и не вернулась.

Почти четыре года она то впадала в истерики, то становилась ласковым котенком. Но со своим ребенком она даже не притворялась доброй — прошло уже три года, как я переехал с дочкой к родителям, но до сих пор не могу забыть: вот она, взрослая женщина, сидит перед маленьким дитем на корточках, прижавшись лбом к ее лбу и схватив ее рукой за тонкие волосы и громко во всю глотку орет. Считается ли это насилием? Думаю, что да.

Мы познакомились на работе два года назад. Это был холодный осенний день, ко мне подошла Марина и сказала, что к ней на собеседование должен прийти молодой человек: я стою, заполняю отчеты и вижу, как он заходит. Я поднимаю взгляд, полный раздражения, и натыкаюсь на его голубые глаза. Пара приветственных фраз, мягкая улыбка, уверенные движения — ничего меня в нем не оттолкнуло. Я проводила его к начальнице и ушла заниматься делами. Ближайший месяц мы почти не попадали в одни смены — да и мне тогда было не до этого, я была в отношениях, отнимающих много сил и требующих постоянного фокуса внимания.

В конце месяца у одной сотрудницы был день рождения: приглашали всегда всех, потому что коллектив маленький. Там был и он — Максим, так его звали. Он все никак не мог найти себе места, так как почти никого не знал, поэтому мы с моей сменщицей решили поддержать новичка. Вечер провели вместе, он оказался легким собеседником, много шутил, рассказывал интересные истории, а когда день рождения приблизился к окончанию, все уже выпили и изрядно устали, он спросил меня про личную жизнь. Я сказала, как есть, что не одна, на что он сказал, что тоже в общем-то не один, есть девушка, которая приезжает к нему ради секса, а он не знает, заканчивать эти отношения или нет.

Для чего он меня посвятил в данный вопрос я не думала, но, однозначно, мы стали после этого вечера как-то ближе. Он спросил тогда, как я добралась до дома, и после завязалась переписка. Длилась она примерно пару месяцев и в ней не было намеков ни на отношения, ни на секс — мы разговаривали, как друзья, на разные темы. На тот момент мне действительно нравился другой парень и я не думала ни о чем таком, хотя сейчас, оглядываясь назад, понимаю, что писал он мне все-таки не без контекста. Максим создавал вокруг меня безопасное пространство — и даже когда приходил на работу все свое время старался проводить около моего рабочего места. Думаю, таким образом он проявлял свою заинтересованность во мне, но тогда я не обращала на это внимания.

«Через две недели у меня началась настоящая ломка: оказалось, что общение с ним занимало огромное количество времени в моей жизни»

Мои отношения закончились в январе. Между нами с Максимом долго ничего не менялось, и тут в конце месяца он отправил мне песню, и я услышала там строки «ты рисуешь, я пою». Я переслушивала еще раз, и еще. И поняла, что эта песня — его песня, и он написал ее о нас. «Как так?!» — первое, что я подумала! Для меня никто не делал ничего подобного, я просто не знала, как реагировать. Пропала на полдня, не зная, что написать в ответ. Прекрасно понимала, что он ждет реакции и в результате просто написала: «Хорошая музыка». Минуты не прошло, как он ответил: «А что по тексту?» Я ответила, что ничего не чувствую и что это лишнее. Так мы впервые прервали наше общение — случилось это в начале февраля.

Через две недели у меня началась настоящая ломка: оказалось, что общение с ним занимало огромное количество времени в моей жизни. Я написала первая, между нами завязалась еще более активная переписка. 14 февраля он выступал на сцене и пел словами Наутилуса «я хочу быть с тобой, я так хочу быть с тобой», — и я четко знала, что он поет для меня. После концерта он написал: «Когда я пел эту песню, понял — по-любому добьюсь тебя, ты будешь со мной». Был случай, что после работы я не могла уехать из школы, так как Максим не пропускал меня, требуя ответа на вопрос, вместе мы или нет. При этом «нет» его абсолютно не устраивало, и он настойчиво преграждал мне путь на выход. В тот момент я не испытывала страх, но было чувство стыда, ведь пешеходы, хоть и редкие, замедляли шаг, видя нас, наверное, думали, что у меня проблемы. Я угрозы тогда не чувствовала. Буквально через неделю после этого Максим сказал мне, что я слишком нерешительная, поэтому отношения со мной ему больше не нужны. Сказать, что я была в шоке — ничего не сказать: слишком разные посылы от него за такой короткий срок смутили меня.

Общение возобновилось в начале марта — он не выдержал, написал что-то и закрутилось опять. Прошло две недели, и он ушел, сказал, что нашел себе девушку. Ничего из этого меня не смущало: я думала, все происходящее абсолютно нормально.

Он все так же проводил свободное время около моей стойки на работе и так же писал, но с этого момента все темы сводились к тому, как он гуляет со своей Дашей — меня это зацепило, конечно. Максим описывал все подробно, пристально всматриваясь в меня, видимо, ждал реакции, но я старалась не показывать чувств.

Школа готовилась к годовому отчетному концерту, мы оба были задействованы. Часто оставались вдвоем до позднего вечера — ничего не было, никаких намеков и необдуманных слов, мы даже не флиртовали! Но где-то в глубине души я, конечно, понимала, что он не просто так задерживается вместе со мной. Он будто выжидал, загонял меня в угол, из которого я бы уже не вышла: то был близко и откровенно смотрел на меня, то отдалялся и показывал свою незаинтересованность. На последней репетиции Максим резюмировал: позову на концерт свою Дашу — познакомитесь, да и скучает она по мне сильно, хочет посмотреть, чем я занимаюсь целыми днями. Я расстроилась. В тот момент поняла, что, наверное, все-таки есть какие-то к нему чувства, ведь действительно чувствовала ревность, хоть и не принимала это внутри себя.

На концерт Даша пришла, как сейчас помню, в очень странной шляпе. Пожалуй, это все, что я помню о ней, потому что все выступление она сидела где-то далеко в зале и, кажется, нисколько не интересовалась работой Максима. А вот он времени не терял — проходя мимо, обязательно дотрагивался до меня, вел живой диалог, сопровождал во время пауз, ну и классически пел со сцены песни, глядя на меня. Тогда все коллеги заметили, что он неравнодушен ко мне — отрицать было бессмысленно. Мне вскружило голову, в животе появились бабочки. Столько внимания и столько мягкой настойчивости — это не может оставлять равнодушным.

В конце марта он позвал меня погулять, и вот только тогда случился первый поцелуй — с этого момента у нас официально начались отношения. В апреле все было хорошо, в мае настроения были нестабильными. Я была не готова к сексу, да и в принципе не знала, чего хочу от жизни. Он воспринимал это как личное оскорбление, и, признаюсь, я действительно не спешила. Мне было комфортно так, в этом темпе. В конце мая он перешел к шантажу: мол, не будет секса, значит, расстанемся. Мы переспали, и все стало нормально.

В июне Максим узнал о бывшем парне и начал поливать его грязью, аргументируя личным с ним знакомством, расспрашивал слишком настойчиво. С этого момента и до конца наших отношений он почти каждый день возвращался к этой теме. Я не понимала, как такое возможно, но у него будто что-то щелкнуло в голове, и он переспрашивал: а сколько раз ты с ним спала? А где это было? Хватал за руки и буквально вытряхивал из меня эту информацию. Сказал мне, что, оказывается, хотел сделать предложение руки и сердца, но теперь уже не знает, как ему быть. Я чувствовала себя виноватой, а его забота и присутствие казались мне чем-то абсолютно необходимым для моего счастья.

Как-то после очередных распросов мы поругались. Он говорил:

— Вот ты была с ним, да как ты могла, лучше бы у меня была девушка-проститутка, чем ты такая со мной, которая спала с этим парнем.

Мы расстались. Для меня это был настоящий стресс, я поделилась произошедшим со своей начальницей Мариной. С Максимом мы помирились через пару дней, и я забыла про этот разговор, пока при очередной ссоре он не выпалил:

— Я с тобой помирился только потому, что Марина подошла ко мне и попросила дать тебе второй шанс. Честно рассказывай, что у тебя с ним было?

Такие разговоры стали регулярными, ссоры раз в неделю казались чем-то обыденным. Иногда после таких бесед я приходила на работу с синяками на руках — уж больно сильно он хватал меня. Ребята говорили, чтобы я с ним расходилась. Но я просила их не вмешиваться.

В июле мы уехали в отпуск: сидели, пили шампанское за 300 км от родной Казани, и он говорит:

— Рад, что мы познакомились и прочие любезности…. Будешь ли моей женой?

Буквально вчера была «грязной шлюхой», а сегодня он хочет жениться. Сижу, смотрю на него и понимаю: скажу «нет» — поругаемся, и как доеду до дома, неизвестно. Ну и сказала «да». Он надел кольцо, счастливый и довольный. А я смотрю и думаю: кольцо и кольцо, никаких эмоций.

На тот момент мы не жили вместе, но периодически ночевали друг у друга. Он начал говорить, что пора съехаться, так как отношения без пяти минут узаконены.

«Мы живем вместе, и спать ты будешь здесь»

Через несколько недель мы съехались. Скандалы стали более частыми: «Ночевал ли у тебя твой бывший? Он спал в твоей кровати? Почему ты встречала с ним Новый год — ведь это семейный праздник только для близких людей?» Я отбивалась, как могла, но он узнавал все больше и больше и менялся на глазах. В порыве чувств он мог швырнуть меня на кровать, с силой прижать и допрашивать. Я боялась, что если не дам ему того, что он просит, его ненависть сожрет нас обоих. Поэтому говорила то, что он хотел знать. Я чувствовала себя виноватой за те страдания, которые доставляла ему. Коллеги не понимали моей привязанности. Начальница сказала, что если эта беспочвенная ревность продлится больше трех месяцев, беги. Я помнила это, но не смогла уйти. Давала шанс. Думала, что вот-вот что-то изменится, он поймет меня и мои чувства, осознает, что я только его. Но чудо не происходило.

Ругаться раз в три-четыре дня стало нормой. Однажды он позволил себе в ссоре пнуть меня ногой. Если я уходила спать на диван, он силой перетаскивал меня на кровать: «Мы живем вместе, и спать ты будешь здесь». Я не говорила никому, но иногда он принуждал меня к сексу. Он мог проораться и лезть ко мне, видимо, нуждаясь в подтверждении того, что я все еще принадлежу ему. То, что я не хотела, его не интересовало. Он просто брал.

Во время очередной ссоры он подошел ко мне, взял свой ношеный носок и пытался засунуть мне в рот. Он кричал:

— Ты сосала чужой член, а носок мой в рот не берешь!

Называл сукой и шлюхой, а через пару дней опять говорил, что любит и что не может без меня.

Однажды он попросил меня съехать с квартиры. Он пообещал отвезти мои собранные вещи, мы заехали за кофе непонятно зачем, он помог отнести все домой к брату. Попрощались. Стояли и долго так смотрели друг на друга.

На следующий день он мне написал, что обратился к психологу и теперь знает, что делать. Психолог посоветовал Максиму, чтобы мы рассказывали друг другу про сексуальные фантазии и воспоминания. Я согласилась. Для меня все еще было важно спасти наши отношения. Мы начали писать друг другу истории. Максим говорил, что это реально помогает, и он чувствует себя легче. Но через пару дней мы все равно поругались.

Мне пришлось сказать маме, что мы разъехались — она расстроилась. Из-за ее чувств мне стало еще более невыносимо, тем более сказать ей истинные причины я не могла. Весь декабрь мы то мирились, то ругались. Часто после ссор он говорил, что готов дать мне еще один шанс, и я верила, что он мог это сделать. Я была абсолютно подавлена, мне казалось — и он внушал мне это постоянно — что я такая никому не буду нужна, я цеплялась за него то ли из-за страха одиночества, то ли из-за того, что думала: лучшего все равно не будет.

Зимой мы стали ругаться чаще, раз в два дня. Он забирал кольцо несколько раз и снова возвращал. В феврале все-таки расстались на целый месяц и даже не общались. Этот месяц передышки я провела в общении с друзьями, коллегами и учениками. Было и общение с мужчинами, и меня удивляли легкие комплименты и чужое внимание — настолько я считала себя никому не нужной и непривлекательной.

Мы все равно потом помирились. Максим за этот месяц бросил курить и начал заниматься спортом. Я уже не очень хотела мириться, но почему-то поверила в возможность положительных изменений в его характере. Поругались в конце месяца, опять-таки из-за моих прошлых отношений. Он повалил меня на кровать и начал душить. Я пыталась вырваться и пинать его, но не получалось. Потом он отпустил, когда я действительно уже тяжело дышала.

В марте он написал, что хочет забрать кольцо — я назначила место и время, отдала коробочку и ушла гулять. Потом он писал, что не может без меня. И мы опять помирились в конце месяца. Но ссоры стали каждый день — даже и говорить уже нечего: сплошная каша из упреков и уничижения. Самооценка всегда была не очень, а тут стала совсем плохой.

«Тебе вообще повезло, что я не в твоем районе, иначе я бы выколол тебе глаза»

Максим постоянно твердил:

— Так, как люблю тебя я, никто тебя не полюбит никогда.

Мне все говорили: «начни любить себя», а я такая: «в смысле?!»

Майские праздники я гуляла допоздна с друзьями, а потом пришли уведомления о непрочитанных сообщениях. Помню, иду домой одна, темно, в ящике 15 голосовых: «Я жалею, что мы встретились», «Ты говно, твоя жизнь говно, ты должна покончить жизнь самоубийством», «Тебе вообще повезло, что я не в твоем районе, иначе я бы выколол тебе глаза», «Пожалуйста, наглотайся таблеток или ляг под поезд», «Ты вообще не должна была родиться и существовать».

Так жутко мне не было никогда. Не помню, как доползла до дома. Несколько дней не могла избавиться от чувства животного страха, боялась, что он приедет.

Я сменила номер. Максим не проявлялся.

Мне тогда уже писал другой парень, просто задавал вопросы, как у меня дела. Это было то, что нужно. Это успокаивало меня.

В начале мая я решила прогуляться с новым парнем по имени Сергей. Он не был похож на Максима, и, если у нас и возникали недопонимания, то мы решали все сразу, четко говорили друг другу, что не устраивает. Это было самым правильным действием тогда для меня: я чувствовала его доверие, но на мою свободу больше никто не покушался.

Однажды мы шли с ним в обнимку и встретили Максима. У меня сразу подкосились ноги. Он прошел мимо и сказал:

— Какие люди!

Я промолчала, и отвела глаза.

Потом слышу за спину:

— Ну, и как у тебя дела?

Я не ответила, и мы просто пошли дальше.

Сергей спрашивает:

— Я что-то так и не понял, это мой знакомый или твой?

Я выдавила:

— Это мой бывший.

Иду и понимаю, что не могу быть расстроенной, надо выглядеть нормальной. Думала: дотерплю до дома и буду рыдать, но приехала и легла спать — плакать не хотелось. Я на него тогда посмотрела, кстати, вообще без теплых чувств: просто перенервничала, боялась этой встречи. Столько всего было и ушло вместе с ним.

Сейчас я понимаю, что все произошедшее называется насилием, но вслух не произношу. Мне нужно это пережить, но мозг настоятельно отправляет картины в глухую темную комнату, старается запереть это внутри меня. Я знаю, что если хочу чувствовать себя в безопасности, мне нужно простить себя за свое же отношение к себе и признаться себе в своей же боли. Я не могу объяснить, как вышло так, что я попала в эту ситуацию; как получилось, что мной воспользовались. Но я стараюсь двигаться дальше. Мне хочется, чтобы каждый читающий это человек, который был в подобной ситуации, тоже постарался двигаться дальше.

Сейчас меня окружают мои друзья и Сергей в статусе молодого человека. Я вижу, что близкие люди искренне любят меня, научилась это замечать и принимать. Веду работу над собой, читаю книги по психологии. Мне важно не просто понять, почему так случилось со мной, но и передать мои знания другим людям в похожей ситуации. Теперь, оглядываясь назад я понимаю, насколько то, что происходило со мной, было ужасным. Но исправлять ничего не хочу. Я получила массу уроков от жизни и теперь понимаю, чего стою. Да, они были жесткими, но, возможно, иначе я бы не поняла.

Изображения: Саша Спи