Бытует мнение о том, что большинство родителей так или иначе старается воплотить свои мечты через ребенка. Неудавшиеся пианисты непременно записывают своего ребенка в музыкальную школу по классу фортепиано, несостоявшиеся физики жаждут, чтобы их чадо знало правило буравчика и вслепую отличало Ньютона от Максвелла, а родители, не поступившие в театральный, все готовы отдать за то, чтобы их ребенок стал актером. Однако династии, объединенные общей или смежной профессией, все же существуют, причем, зачастую достаточно успешно. Enter встретился с детьми театральных деятелей, которые пошли-таки по стопам родителей и расспросил их о том, каково это: быть ребенком именитых актеров, при этом, избравшим тот же профессиональный путь.
Алина Штейнберг, балерина, заслуженная артистка Татарстана
Отец — Захар Штейнберг, скрипач, заслуженный артист Татарстана.
Мать — Луиза Мухаметгалеева, народная артистка республики, прима-балерина, педагог Театра оперы и балета им. М.Джалиля и хореографического училища.
Бабушка с папиной стороны очень хотела, чтобы отец играл на скрипке. Династия намечалась уже тогда: один из её братьев был известным скрипачом, а другой — знаменитым пианистом. Мамины же родители не имели к искусству никакого отношения. Но бабушка всегда мечтала, чтобы её дочь занималась чем-нибудь красивым: фигурным катанием или художественной гимнастикой, поэтому она занималась и тем, и другим. Однажды, когда мама выступала в оперном театре, её увидел педагог, который в этот момент набирал студенток на хореографическое отделение Казанского училища. Её пригласили сразу на третий тур, хотя она даже не мечтала стать балериной, настолько эта профессия казалась неземной и недосягаемой. Но она поступила, а после училища её сразу взяли в театр. С тех пор она здесь.
Когда папа увидел маму на сцене — сразу же влюбился. Через некоторое время он уехал на гастроли в Ташкент, и мама ему постоянно снилась. Когда он вернулся в Казань, твёрдо решил на ней жениться: они отдыхали в общей компании, папа предложил развезти всех по домам, а маму оставил напоследок. И в этот же день сказал: «Я на тебе женюсь». Мама, конечно, была в шоке: она-то не знала, что он влюблён уже полгода! Это было 30 декабря 1980 года. В сентябре они поженились, а через полтора года родилась я. В её случае не сработал стереотип о приме, которая ради сцены жертвует семейным счастьем. Мама говорит, она тогда и представить не могла, что станет прима-балериной, народной артисткой и станцует партии Одетты-Одиллии в «Лебедином озере», Китри в «Дон Кихоте», Мирту в «Жизели», Кармен и многие другие. Так что, между карьерой и личной жизнью ей выбирать не пришлось.
Чем старше я становлюсь, тем больше понимаю, насколько мне повезло родиться в такой семье. Мама-балерина, в принципе, такая же мама, как и любая другая. Многие думают, что артистки балета сами не едят и семью не кормят. Это не так, разумеется. Когда она танцевала, придерживалась строгой диеты, но для нас готовила всегда. Понятно, что была и своя специфика: по вечерам мама часто пришивала ленты к пуантам и обшивала «пятаки». И колотила их молотком, чтобы не натирать пальцы так сильно (сейчас у нас американские пуанты, с которыми нет таких проблем). Дома мы живём, как обычная семья: со своими проблемами и радостями, с походами в магазин и в гости к родственникам.
Театр — мой второй дом. Даже первый, потому что всё детство я провела здесь. Меня приводили сюда после детского сада, я приезжала в театр после школы и приходила после хореографического училища. Я сидела в гримёрке и делала уроки, но в основном мы носились по фойе с другими детьми балетных артистов. Мы играли в залах, постоянно ходили в костюмерные цеха, для нас даже были организованы детские комнаты. Пойти поиграть на улице после школы не было ни малейшего желания: здесь были друзья и другой мир, в котором невероятно интересно.
В хореографическое училище я попала случайно. Мама с папой совсем не хотели, чтобы я танцевала. Они прекрасно знали, какой это тяжелый труд. Но моя подруга детства Екатерина Бортякова (дочь знаменитых артистов Ирины Хакимовой и Виталия Бортякова) мечтала стать балериной. А я пришла с ней на экзамены, чтобы морально поддержать. Моя мама сидела в комиссии, я бегала в зале, и тут все члены жюри сказали: «Луиза, ну давай проверим твою дочь! Просто посмотрим, есть у неё данные или нет». Вроде, худенькая, ножки длинные, гибкость есть, шаг — более-менее, подъём есть, прыжка только не было. И меня взяли. А я подумала, что учиться вместе с лучшей подружкой — очень даже неплохо.
Об армейской дисциплине в балетном училище ходят легенды. Но когда попадаешь туда в восемь лет, быстро к ней привыкаешь. Тебе говорят: «Надо!» — и ты делаешь. Я же должна была держать планку, статус, чтобы не ударить лицом в грязь и не опозорить родителей. Были слёзы, с уроков иногда выгоняли, если мы ленились. Но, в целом, особых проблем не возникало.
Долгое время я вообще не воспринимала маму, как педагога. Мы с ней лет до 22 не работали, потому что я не могла перешагнуть для себя этот барьер. Педагога слушаешься беспрекословно, а с мамой можно покапризничать. Это уже сейчас, когда она делает мне замечания, я ловлю каждое слово. Но в детстве — нет, это было несовместимо.
Не могу сказать, что в театре идёт сравнение меня и мамы. Я, скорее, её продолжение. Она ушла от каких-то партий, начала работать педагогом, и постепенно передавала их мне. Поэтому никто и не заметил подмены. Для меня было счастьем, что я так на неё похожа. Мама — высочайший профессионал, и мне очень нравилось, как она танцует. Конечно, я не просто заучивала порядок движений и не пыталась бездумно скопировать мамины жесты. Каждую роль я пропускала через себя, читала очень много литературы, вникала в каждую историю максимально глубоко.
Сейчас наша совместная работа с мамой вышла за пределы театра. Мы открываем школу хореографии и эстетического воспитания L’étoile de la danse, где будут учиться люди, которые хотят заниматься балетом, независимо от возраста и данных. Это не будет формат хореографического училища. Ведь не все хотят посвятить танцу жизнь. Для кого-то балет — несбывшаяся мечта, кто-то хочет позаниматься актёрским мастерством, кто-то хочет танцевать, но не настолько, чтобы сделать это профессией. Кроме того, мы будем готовить студентов к поступлению в хореографические училища, в институты культуры, а также ставить номера для всевозможных конкурсов. А в рамках эстетического воспитания я планирую устраивать творческие встречи с артистами нашего театра, походы в музеи и всяческое культурное обогащение наших учеников.
Илья Славутский, заслуженный артист Татарстана, актёр и режиссёр театра им. Качалова
Отец — Александр Яковлевич, народный артист России и Татарстана, художественный руководитель-директор театра им. Качалова.
Мать — Светлана Романова, народная артистка России и Татарстана, ведущая актриса Качаловского.
Моя мама из семьи офицера, она родилась в Германии, в военном гарнизоне Потсдама. Папа родился в Челябинске, в семье медработников. В Челябинске они и познакомились, потом вместе работали в театре Озёрска, закрытого города, где делают начинку для ядерных бомб. После этого их пригласили в Читу, дальше — в Ростов-на-Дону, и только когда мне исполнилось 17 лет, мы переехали в Казань. Я постоянно задаю им этот вопрос, как они стали артистами и постоянно над ними подтруниваю: «Вы-то простые люди, а я из театральной семьи!». Для меня же театр не начинался, он всегда был.
Все думают, что мама-актриса — это какое-то неземное существо, которое даже дома сидит в перьях и с мундштуком, пока кто-то другой готовит ужин и прибирается в квартире вместо неё. Ничего подобного — мама-актриса с утра репетирует, вечером играет драму, а в перерывах успевает всех накормить, сводить детей в школу, сделать с ними уроки и так далее. В общем, самая настоящая мама, со всеми обязанностями. Когда я решил поступать в театральный, родители не были против. Их, скорее, волновало, насколько я буду состоятелен в профессии. Да что там, я до сих пор думаю: «А не опозорю ли я семью?». На сцене я не имею права ошибиться из чувства ответственности перед ними.
Естественно, после школы я шёл не домой, а на репетиции к родителям. Там, как и все театральные дети, обедал из термоса в гримёрке и делал уроки с артистами. Очень много времени проводил у художника Александра Патракова и смотрел, как он создаёт макеты декораций для спектаклей. Постоянно сидел в бутафорских цехах, в реквизиторских, костюмерных. Думаю, всё это существенно отразилось на формировании меня как личности.
Первый раз меня насильно вытащили на сцену лет в семь. Папа тогда был главным режиссёром в Читинском театре драмы и ставил спектакль по пьесе Бертольта Брехта «Добрый человек из Сычуани». Нужен был мальчик на роль Фэна — есть в пьесе такой персонаж. Я был очень стеснительным и совсем не хотел играть. Хотя родители уверены, что моё нежелание было обусловлено тем, что по пьесе я должен был есть что-то на помойке. Не знаю, не берусь утверждать. Удивительно, но я до сих пор хорошо помню эту роль: и сейчас я могу сказать, что она была довольно объёмная и даже с серьезным драматическим посылом. В школе я был очень общительным, всегда развлекал класс, срывал уроки по химии и рисовал стенгазету. При этом никогда не участвовал в театральных кружках. Меня постоянно просили что-нибудь сыграть, но я наотрез отказывался. Может, потому что прекрасно знал, как это должно быть на самом деле, и самодеятельность просто раздражала — не знаю. А взять всё в свои руки и сделать, как надо, не было ни малейшего желания. Стать режиссёром мне захотелось только ближе к выпускному, когда я понял, что можно превратить свои любимые занятия в управляемый и сознательный волевой акт.
Поскольку мне было всего 17 лет, на режиссёрский факультет идти было рано. Поэтому я поступил на актёрский курс РАТИ (ГИТИС), который набирал Александр Яковлевич при Казанском Академическом БДТ им. В. И. Качалова. На общих основаниях: несмотря на то, что отец сидел в комиссии, я сдавал экзамены и проходил туры вместе со всеми. Конечно, дома родители помогали мне и советом, и делом, но и спрашивали жёстче, чем с других. Это вообще очень сложная система отношений — спрос со своих всегда больше.
Вообще, мне до сих пор иногда странно работать с Александром Яковлевичем: захожу к нему в кабинет, как режиссёр к директору театра, и мы решаем деловые вопросы. А потом переключаемся на совсем другие роли. С мамой то же самое: на сцене она для меня актриса, а не самый родной на свете человек. Этот тумблер в голове работает естественным образом. Когда речь идёт о спектакле, невозможно дискутировать, как родственники. Дело есть дело, и в нашей династии оно превыше всего.
Моя жена, Елена Ряшина — тоже актриса. Мы дома пьём чай, но продолжаем обсуждать какие-то моменты в спектакле. Не знаю, смог бы я жить с женщиной другой профессии. Думаю, это было бы довольно сложно.
Со стороны это конечно интересно: вся семья в театре, как это вообще? А я теряюсь и не могу ответить на этот вопрос. Для меня это естественное состояние. Мы все делаем одно дело, и я — часть этой системы. Ещё меня часто спрашивают, пойдут ли в театр мои дети. Конечно, если они захотят продолжать династию, я буду только рад. Но, может, они будут художниками по костюмам, фотографами, кинорежиссёрами, скрипачами, драматургами — в мире много прекрасных профессий. Вообще, мне нравится понятие династийности. Я по природе своей очень государственный человек. Нет ничего прекраснее системы, когда каждый трудится на своём месте и делает своё дело максимально хорошо. Если врач будет хорошим врачом, дворник будет хорошо подметать, милиционер будет охранять их покой, то мир будет безупречен. Так же и театр — это система. Я на своём месте, и самая главная радость для меня — это ощущение, что я знаю, понимаю и умею делать то, что делаю.
Искандер Хайруллин, актер, народный артист РТ
Отец — Ильдар Хайруллин, актёр и режиссёр, заслуженный артист России и народный артист Татарстана.
Мать — Алсу Гайнуллина, народная артистка России и Татарстана.
Папа говорит, что решил стать актёром, потому что плохо учился в школе. Каждый урок был для него наказанием, и после восьмого класса он пошёл в нефтяную контору учеником токаря. Провёл там всю зиму: стоял у станка, наблюдал за работой мастера, но ничему не научился. А в начале лета поехал в Казань поступать на актёрский факультет. Причём, хотел на русское отделение: по-татарски он тогда знал только «исэнмесез», «рэхмэт» и «ашыйсым килэ». Приехал — а там набор только на татарское отделение. Слава богу, на первом экзамене нужно было сыграть сценку без слов. Он изобразил мальчика, который на последние деньги покупает мороженое и очень потешно его ест. Получилось так здорово, что Рафкат Бикчантаев ему зааплодировал и сказал: «Молодец!». Папу взяли, не посмотрев, что он не владеет разговорным татарским. Мама мечтала быть диктором на телевидении. Но поскольку в школе она много занималась художественной самодеятельностью, а её руководителем была Рашида Зиганшина (на тот момент директор театра Камала — прим. Enter), маму пригласили в театральное училище.
Папа увидел маму, когда она пришла сдавать экзамен в театральный. Говорит, с первого взгляда влюбился в румянец на её щеках. Предложение он ей сделал просто: взял за руку и повёл в ЗАГС. Но, оказалось, чтобы подать заявление, нужно было заплатить три рубля. А у них на двоих было всего рубль восемьдесят. Вышли на улицу растерянные, и вдруг им навстречу идёт целая толпа ребят из их театра. Когда актёры узнали, в чём дело, тут же насобирали им недостающие деньги, и всё закончилось удачно.
Ответить, какое воспоминание о театре у меня самое первое — нереально. У меня всё детство прошло за кулисами. В наше время все дети актёров постоянно бегали здесь большой дружной толпой. Театр в моей жизни был всегда: но я никогда не выходил на сцену в массовках. Всё потому, что я очень любил Марселя Салимжанова, который тогда был главным режиссёром театра. Он близко общался с моими родителями и был для меня родным человеком, но я видел, как на репетициях он кричит на актёров. И очень боялся, что если он накричит и на меня, я расплачусь при всех.
Мама-актриса дома очень хозяйственная, правильная татарская женщина. Но многим в это довольно трудно поверить. Папа-актёр — это вообще отдельная статья. Он редкий, колоритнейший персонаж. Конечно, он сам лапушка, но иногда додаёт эмоции в жизни. Обычно люди скрывают свои чувства, многое переживают внутри. У папы же эмоции всегда и во всём, и поэтому иногда он может сильно напугать. Но, на самом деле, он по-детски очарователен.
Работать с ними первое время было тяжело. Когда слишком хорошо знаешь человека в жизни, сразу видишь, что на сцене он играет. И только с опытом учишься отключать это восприятие и относиться к родителям, как к коллегам. А дома мы — обычная семья, которая старается абстрагироваться от театра и отдохнуть. Видимо, организм этого требует.
Я до последнего надеялся, что моя жена не станет актрисой: мы познакомились, когда она заканчивала театральный институт. Сначала мы просто здоровались, а через какое-то время я сказал: «Давай ты выйдешь за меня замуж?». Мы даже почти не встречались. Я просто заглянул поглубже в её глаза и понял: это мой человек.
Наша профессия отнимает слишком много нервов и слишком мало возвращает в материальном эквиваленте. Но, вообще, я фаталист и уверен, что всё предопределено, и от нас почти ничего не зависит. Кстати, поэтому я не такой уж волевой человек. Ведь люди с сильной волей берут судьбу за жабры и крутят её, как им надо, потому что уверены: всё можно изменить. Я не такой.
Если наши дети захотят продолжить династию, я не буду противиться. Хотя, каких-то особых амбиций на этот счёт у меня нет — слава богу, дети пока никак не проявляли желание стать актёрами. Это тяжёлая профессия, которая немножко мешает жить: нервная система сильнее отшлифована, чем у большинства людей. Постоянно занимаясь драматургией и психоанализом, ты начинаешь иначе смотреть на людей. И это довольно непросто.
Текст: Ольга Гоголадзе
Фото: Анастасия Шаронова, Артем Дергунов
все материалы
