Два года назад в России появился проект Moscow Circular. Он продвигает циклический подход в экономике, который основан на многократном использовании материалов на производстве. Сейчас переход на замкнутый цикл стал необходимостью: с одной стороны, он экономит деньги и спасает бизнес от болезненных санкций, с другой — помогает уберечь планету от экологической катастрофы.

В начале сентября в рамках фестиваля Rosbank Future Cities в Казани выступила основательница проекта Екатерина Егорова. Редакция Enter встретилась с ней после лекции и поговорила о том, почему одна лишь переработка отходов не спасет мир, как остановить рост цен на продукты питания, чем для нашей страны опасна полная независимость и как достучаться до власти.

— Moscow Circular появился в разгар пандемии. Что вас тогда мотивировало создать проект?

— Прежде всего, обучение. До Moscow Circular я была партнером магазина без упаковки Zero Waste Shop и постепенно углублялась в циклическую экономику, затем стала партнером агентства по устойчивому развитию. За два месяца до ковида я ушла из Zero Waste Shop как партнер и поступила на образовательную программу Ellen MacArthur Foundation. Обучение должно было быть очным и заочным — в итоге все переехало в онлайн и растянулось с двух до семи месяцев.

Я пообщалась с ребятами из разных стран, увидела, как развивается циклическая экономика за рубежом, и мне стало несколько обидно, что большинство стран в отличие от нас ушли в этом вопросе далеко вперед. Стала изучать, какие проекты в направлении циклической экономики существуют в нашей стране, и поняла, что ничего похожего нет. На тот момент компании уже создавали отделы по устойчивому развитию, но мне хотелось заниматься именно циклической экономикой, и получилось, что я инициировала проект сама. Изначально мы задумывали сделать циклическим городом в Москву — именно поэтому называемся Moscow Circular. Однако через несколько месяцев мы поняли, что фактически работаем с разными регионами. Концепт расширился, и теперь мы работаем в пределах страны, а название осталось.

— На сайте вы показываете преимущественно кейсы стран Евросоюза — сколько они смогли сэкономить благодаря цикличности и какой профит получают. А есть ли прогнозы и исследования, которые говорили бы о России, или их никто никогда не составлял?

— В Европе много ярких просчитанных проектов, которые приятно приводить в пример. В России цифр мало, и они противоречат друг другу, а прицельных полномасштабных исследований вовсе нет. Данные министерств спорят друг с другом, и, мягко говоря, им не всегда можно доверять — поскольку есть экспертные оценки, а есть демонстрируемые. Хотя, конечно, мы ориентируемся на официальные данные. У нас есть идея провести исследование самим, чтобы впоследствии опираться на него.

В целом в России не так много известных циклических проектов, и мы решили это исправить. Сделали бесплатный гайд по циклической экономике для бизнеса, где можно посмотреть, какие компании уже применяют ее принципы, даже если не называют их таковыми. К примеру, есть компания, которая занимается реставрацией старых кирпичей и привносят их в интерьер. Это как раз возврат материала в цикл через ремонт и повторное использование, а они об этом даже не знали и называли ресайклом.

— Какие данные реально добыть сейчас?

— Я мечтаю провести в России material flow analysis. Он покажет, сколько ресурсов заходит в нашу экономику, сколько выходит и сколько остается. Так мы поймем, что происходит с ресурсами на рынке и насколько рынок цикличен. В среднем мировая экономика циклична чуть меньше, чем на 9%. Конкретно в Нидерландах 24,5%, а в Норвегии около 2%. Казалось бы, у Норвегии есть классные инициативы, но такой низкий процент связан с тем, где они закупают ресурсы и на какой стране сказывается вред от используемого товара.

Прежде мы планировали произвести первые замеры с коллегами из Голландии. После такого замера вырабатываются предложения для тех, кто принимает ключевые решения и меняет политические правила игры для компаний. Затем нужно посмотреть, какие меры внедрены, замерить во второй раз через некоторое время и сравнить результаты.

Пока собственных оценок у нас нет, так как Moscow Circular всего два года, поэтому о прогрессе в циклической экономике России сказать невозможно. Мы видим только инициативы, внедряемые в компаниях или на уровне государства. Надо сказать, сам термин «циклическая экономика» у нас воспринимается иначе, нежели чем в остальных странах. В России говорят в основном только про переработку отходов, и это сильно урезанная модель. Мы возвращаем материал на рынок, и то с потерей, потому что на переработке его свойства теряются. На данный момент известно, что на мусорные полигоны поступает 95% отходов.

— Что плохого в том, когда цикл заканчивается исключительно на переработке и возвращении материала на производства?

— На планете много людей, для них появляются новые материалы и Земля просто не может все переработать. Кроме того, для получения нужных нам материалов и ресурсов приходится уничтожать среду и природные системы. Например, чтобы вырастить хлопок для футболок, нужно занять много земель. А для этого — вырубить леса и использовать большое количество воды, которая в итоге загрязнится.

Переработка является частью циклической экономики, но не зря стоит в конце цикла. Само построение инфраструктуры требует множество ресурсов и финансовых затрат. Это баки, люди и их обучение, оборудование, энергия, вода… К тому же, переработка не меняет правила игры: ты все равно должен добывать и подмешивать новые материалы. А чтобы они изменились, нужно закладывать условия для возврата в цикл на этапе изготовления вещей. Если не думать заранее, что мы производим и как потребляем, то оказывается, многое нельзя переработать. Допустим, уже есть химические способы разделить смешанные ткани из хлопка и полиэстера, но они пока не стали расхожими и не всегда окупаются.

— Предоставление сервисов вместо переработки тоже требует ресурсов и энергии.

— Нужно сравнивать. Когда вы покупаете обувь, смазываете ее кремом и чистите щеточкой, то продлеваете ей жизнь. Ту же щеточку может произвести компания, которая пошила обувь, а если она организует еще и бесплатный ремонт, то вы становитесь более лояльным и покупаете себе что-то еще. Таким образом в ходе предоставления сервисов продлеваются и отношения с клиентом, и жизнь вещей. А теперь представим, что вы принесли обувь на переработку. Тогда компания должна доставить ее до переработчиков, сами переработчики должны наладить инфраструктуру… Все требует ресурса, но вопрос — сколько? Таким образом просчитывается выгода.

— По ощущениям, получения выгоды от перехода на цикличность придется ждать десятилетиями.

— Это небыстрый процесс. Стоит рассуждать не в ключе «что мы получим, если перейдем», а в ключе «что мы получим, если ничего не сделаем».

В России до 2022 года должны были представить программы адаптации городов к изменению климата. Их реализация требует денег, но если мы не будем этим заниматься, то в перспективе получим проблемы в том числе и с продовольствием, потому что места выращивания культур станут непригодными.

— При всех начинаниях Россия все еще плотно сидит на природных ресурсах: добыча и переработка нефти и газа вносят основной вклад в экономику страны, предприятия выбрасывают в атмосферу двуокись углерода и вряд ли когда-либо закроются. Не является ли это перетягиванием внимания с глобальных решений на мелочи со стороны власти?

— Нельзя отрицать текущий порядок и закрыть предприятия разом. В России есть проблема моногородов, и мы наблюдаем, как их жители с уходом компаний, на которых была завязана половина инфраструктуры, лишаются работы. Однако необходимо признать существование проблем в текущей линейной системе и думать над планом перехода.

Европа планировала отказываться от угля и нефти и переходить на газ. В силу обстоятельств сейчас об этом не идет и речи — странам снова, видимо, придется на время вернутся к углю и задумываться над альтернативными источниками энергии быстрее, чем хотелось бы. Безусловно, они столкнутся с определенными проблемами. Мы уже понимаем, с какими, но и они это тоже прекрасно понимают.

В России лоббируют интересы и стимулируют их не только экономически, но и политически. С другой стороны, как и в остальных странах, нам не хватает кадров, которые могли бы рассчитать выгоду от перехода и все разъяснить.

— В длительной перспективе Россия вряд ли будет отказываться от потребления нефти и газа. Все-таки они важны не только для внешней экономики, но и для внутренней.

— Россия уже заявила, что к 2060 году будет добиваться «углеродной нейтральности» (когда объем выбрасываемого СО2 не превышает объема, поглощаемого природой, и парниковые газы не попадают в атмосферу, — прим. Enter). Но мы многое заявляем, и никто не знает, как будет через некоторое время.

Безусловно, наша страна богата природными ресурсами, и это преимущество. Но как бы ни хотелось показать независимость, нам необходимо смотреть и за ее границы, ведь мы живем не в изолированной системе, и климат у нас один. В любом случае надо считаться с глобальными трендами.

— В списке Forbes «30 самых экологичных компаний России» больше трети занимают те, кто работает с природными ресурсами. Но кажется, компенсация вреда экологии от производства лежит не совсем в их области и баланс не восстанавливается.

— Я общалась с российскими добывающими компаниями, и они спрашивали, какие цели устойчивого развития могли бы развивать, чтобы им дали денег. Это нормальный мотиватор, но ненормальный подход. Принцип прост: где ты приносишь ущерб, над той целью работаешь. Добывающим компаниям рекомендуют работать с энергоэффективностью, но они предпочитают заниматься образованием. Зачем? Во-первых, они теряют время и не занимаются, чем должны, то есть создают себе дополнительное дело. Во-вторых, люди вокруг — не идиоты и понимают, что компании лишь прикрываются чем-то «зеленым».

Нередко бюджеты на устойчивое развитие лежат в области маркетинга, а не в основном бизнесе, и вместо расчета преимуществ и рисков перехода на циклическое производства маркетологи предлагают провести какие-нибудь акции по сбору отходов для дополнительных охватов. Это приводит к тому, что в моменты кризиса, как сейчас, у компаний нет денег на факультатив.

В основном бизнесе можно просчитать, сколько принесут дополнительные сервисы, которые компании создадут около измененной бизнес-модели. Или насколько снижаются риски поставок. Когда ты понимаешь, где на рынке находятся твои ресурсы и материалы, кому ты их продал, в каком они состоянии, сколько стоят, и знаешь, как вернуть, — риск потерять их меньше, чем при заказе из условной Европы.

Приведу в пример OMV group. В марте они выкатили новую стратегию, где написали, каким образом перестают быть нефтедобывающей компанией и становятся химической. У них есть пилотный проект ReOil, в рамках которого компания пробует получать нефть из пластика, а не наоборот. Впрочем, зачастую компании думают, как они могут возвращать именно свои материалы в цикл. Но если мы представим циклическую экономику в образе леса, то поймем, что сбрасывая листья, деревья не думают о себе. Кроме них нутриентами из листьев питаются растущие вокруг грибы и все остальные растения.

— Сейчас состояние общества скорее устремляет к консервативным решениям, а не к инновациям.

— Имеют место оба варианта. Мы столкнулись с нарушением поставок и возвращаемся к консервативным подходам. Но у нас иногда нет готовых решений для закрытия нужд потребителей, поэтому приходится прибегать к новаторским решениям.

Недавно я модерировала сессию, где спикером был один из представителей крупнейшего застройщика в Москве. Его компания разделила товары на четыре основные категории и выяснила, что завозных материалов 20%, оборудования 80%, а большинство простейших изделий привозят из Китая, потому что так дешевле. В определенный момент им пришлось задуматься, могут ли они создать в России то, что делали зарубежные партнеры, и обратились к исследовательским институтам. Таким образом они возвратились к традиционным локальным практикам, параллельно используя инновационные подходы. Рынок требует этого прямо сейчас.

— В Казани построили энергоэффективный дом, но цены на жилье в нем высокие. Как и за другие новаторские решения, плата за это легла на конечных потребителей. И тут мы сталкиваемся с тем, что у них нет денег.

— Новаторские решения не всегда дешевле для потребителей в моменте. Например выращивать органическую продукцию гораздо дороже, чем обычную, и сама она стоит дороже. Но из-за традиционных способов плодородие земли падает — приходится использовать синтетические удобрения, которые тоже приводят к истощению почвы. Мы можем делать вид, что ничего не знаем, и платить за продукты все больше и больше, пока не столкнемся с засухой, голодом или чем-то еще.

Рано или поздно придется тратить деньги: мы либо искусственно поддерживаем плодородие земли сейчас, либо вкладываемся в инновации, чтобы развивать регенеративное сельское хозяйство и внедрять технологичные решения. Причем позже вкладываться все равно придется, и не через 50 лет, а в обозримом будущем. Товары на полках уже подорожали на 30-40% с начала года, и это в том числе связано с рисками поставок.

Недавно возник вопрос, на какой бумаге дети будут писать ЕГЭ. Получается, ее у нас нет, хотя в мусорном ведре бумага — вторая по объему фракция после органических отходов. И если она есть в ведре, а на производстве ее нет, значит, проблема в распределении ресурсов.

— Мне кажется, в этом году потребители будет выбирать тех, у кого кто дешевле, и продолжат финансировать консерваторов.

— Возможно. Системные изменения нельзя произвести быстро, даже за год. Сейчас пересматривается часть процессов, в том числе касательно локальных поставок и инноваций. Нужно помнить, что инновации — всегда обмен идеями, опытом и знаниями, а не когда ты ушел в изоляцию и что-то придумал. Идеи должны беспрепятственно гулять, чтобы обрастать новыми. Обычно самые крутые из них получаются в результате работы многих умов, и чем команда более разнообразная, тем круче идея.

— Конкретно с инновациями в IT ситуация сложная. Вроде бы Россия взяла курс на их внедрение, с другой стороны, есть ощущение замкнутой системы с определенной границей. Вот до нее мы будем развивать — а дальше «небезопасно», потому что общество может начать меняться бесконтрольно.

— Инновации всегда означают системные изменения, а они невозможны, когда сама система поддерживается контролем. По какой причине некоторые страны инновации не поддерживают, говорится в книге Дарона Аджемоглу и Джеймса Робинсона «Почему одни страны богатые, а другие бедные».

В этих государствах существуют экстрактивные политические институты, которые направлены на то, чтобы основные блага доставались определенным гражданам. Инновации контролируются и поддерживаются, пока это не угрожает основному строю, и в свою очередь он поддерживает экстрактивный способ распределения благ. Ральные изменения для них — всегда угроза.

— Получается, переход на циклическую экономику в России утопичен? У нас уже сейчас начинают закрываться разные системы и оказывается влияние на авторов низовых инициатив.

— Любые страны и города, развивающие циклическую экономику, считают себя особыми. Мол, у нас особенный менталитет, мы вообще к этому не готовы. Но переход не происходит даже за пять лет. Нидерланды взяли курс на 2050-е годы, и это уже сверхбыстрый темп.

В ряде стран, включая Россию, существуют стимулы в области налоговой политики, которые препятствуют развитию идей. Изменение всего подхода связано с рыночными механизмами, а они устарели. У нас новое общество, новые потребности и вызовы, новые проблемы, требующие новых решений. Мы пока на пути к ним.

Вдобавок возникает много идеологических моментов. Когда в пандемию страны закрылись, встал вопрос — мы про права и свободы людей или про безопасность? С одной стороны, это ложный выбор, и тем не менее.

— Многие придерживаются мнения, что планировать даже дольше, чем на неделю, больше нельзя. Как тогда двигаться?

— К сожалению, мы находимся в затяжном кризисе. Нельзя упрекать людей в том, что вместо циклической экономики они думают, как бы отложить деньги с зарплаты. Но нужно понимать, куда движется система.

Раньше, когда циклическая экономика была модной в кругах чиновников, она воспринималась как управление отходами. Теперь под этим имеют в виду экологический суверенитет, что вызывает беспокойство. Само слово «суверенитет» стало встречаться на каждом углу.

Недавно пошла речь о самообеспечении страны минералами. Это, с одной стороны, прекрасно, и логично добывать некоторые элементы из вторичных ресурсов. Но пробежала фраза, что мы хотим по всем минералам достигнуть «экологической независимости». Меня пугают заявления, что мы будем самыми независимыми среди независимых, без цифр и оценок. Обеспечивать локальность нужно, но необходимо равновесие между локальным и глобальным, а изолированные системы деградируют.

— Вряд ли такая изоляция даже технически возможна?

— Мы можем угробить на эту идею много сил, времени и денег. Можно работать с переориентацией отдельных систем, но чтобы все…

— Но ведь никто не докрикнет эту мысль до верхов и не скажет: «Ребят, нужно вот так»?

— Почему же? Аппарат принятия решений везде разный: сегодня сказали одно, завтра другое. Что-то может меняться в моменте. Ты высказываешь идеи, люди их присваивают, транслируют. Это вполне реальный вариант.

— Ресурсов пробития потолков даже у большой группы людей не так много. Пробьешь один, второй, третий — к пятому кончатся силы и наступит апатия.

— Есть разные стратегии пробивания потолка. Когда предпринимаешь действия в правильных местах, они встраиваются в систему, и система меняется. Кейсов не так много, но они видны, потому что все хотят показать истории успеха. Они внедряются в общественный дискурс и новое становится нормой. Можно идти с разных сторон, менять среду, насколько возможно, — через компании, сообщества, даже свой дом. Нет правильных и неправильных путей, есть варианты.

— У части россиян сам циклический подход ассоциируется с бедностью. Если в 1990-е люди сдавали бутылки, стирали пакеты, донашивали вещи, то в нынешнее время они этого делать не станут, потому что могут себе позволить купить новое.

— У нас и правда есть свои травмы детства и культурные особенности, с которыми нужно считаться. Нельзя перенести в Россию европейский опыт и делать под копирку. Но ошибочно считать, что в СССР была циклическая экономика — был material recuperation без экономических стимулов.

Теперь же мы подписываемся на прослушивание музыки, переходим на каршеринг, велосипеды и самокаты и считаем их удобнее и дешевле. Это тоже циклическая бизнес-модель. Переход от продукта к сервису будет происходить и дальше, хотя в различных отраслях есть свои спорные моменты. Например, кто собственник сервиса и что делать, если он решит изменить условия и отключить тебя? Мы уже столкнулись с невозможностью продления подписок. При переходе на шеринговые сервисы мы экономим, но в любой момент может возникнуть вопрос с доступом — мы становимся зависимыми.

Во всем есть свои плюсы и минусы. За рубежом развивается аренда кружек. В России практика пока не приживается, но существуют страны, где она вполне встроилось в городскую среду и сознание людей. Нужно думать над тем, как сделать такие сервисы удобными исходя из территориального и культурного контекста. Но не надо ждать одного решения, которое будет удобным для всех. Циклическая экономика — в том числе про децентрализацию. Она позволяет создавать локальные экономические стимулы и не зависеть от одного поставщика и одного решения.

Текст: Настя Тонконог
Изображения: Саша Спи