С 30 июля по 5 августа в Свияжске проходил второй международный фестиваль дебютного документального кино «Рудник». В конкурсную программу вошли 12 фильмов, а образовательная состояла из лекций и мастер-классов от российских и зарубежных экспертов кинематографии. Среди них Гвидо Хендрикс — член жюри мероприятия, голландский режиссер, чей фильм «Чужак в раю» получил премию Европейской киноакадемии, международного фестиваля в Амстердаме и оказался в конкурсной программе самых крупных кинофестивалей мира.

Enter поговорил с Гвидо Хендриксом и узнал, чем хорошая документалистика отличается от плохой, как пропаганда проникает в кино и что делает фильм актуальным во все времена.

---

— Вы выступаете в роли члена жюри фестиваля «Рудник». Как вообще можно оценивать документальное кино, по каким критериям?

— Я не очень опытный эксперт в этой области: становлюсь членом жюри во второй раз. Мне просто интересно смотреть кино и анализировать, вникать в язык, который избрал режиссер. Пока я посмотрел только один фильм из тех, что представлены на кинофестивале в Свияжске, поэтому сложно говорить про критерии. Но очень важно, когда картина рассказывает мне что-то новое — то, чего я раньше не знал, и при том попадает прямо в сердце. Вот когда эти два компонента присутствуют — замечательно.

— Я задала такой вопрос, потому что иногда фильм бывает сделан почти безупречно с точки зрения сценария, монтажа и других составляющих, однако он, как вы выразились, не попадает в сердце. Насколько, на ваш взгляд, адекватна современная система отбора фестивальных фильмов? Ведь их оценивают киноакадемики, чье мнение может быть субъективно.

— Все зависит от того, насколько большая киноакадемия, сколько в ней человек. Я из Голландии, а это, как вы знаете, довольно маленькая страна. То есть все киноакадемики друг друга знают — получается приятельственное решение, когда голосуют за фильм друзей. Нужно понимать, что кино — не физика и не математика и в любом случае каждое мнение — субъективно. Мне кажется, что можно поступить так: просто найти одного человека, который сам бы принимал решение, какая лента достойна внимания зрителей. А не ориентироваться на оценку группы из членов киноакадемии.

— В целом, как вы оцениваете состояние документального кино в настоящее время?

— Очень сложный вопрос. Если судить по тому, что я вижу, путешествуя по миру, существует грустная тенденция — все возвращается к журналистскому кино. Меня это сильно расстраивает, потому что я не считаю большим достижением просто отражать то, что ты видишь вокруг, современную реальность. Есть большие фестивали документального кино: их программа практически полностью состоит из подобных фильмов. Становится грустно, что речь больше не идет об изобретении нового киноязыка. Все это похожее на рефлексию современности.

— Что подразумевается под жанром «журналистское кино»?

— Например, когда снимается много похожих по структуре фильмов о беженцах. Но лента «Чужак в раю» отличается от них: там снимались актеры, через которых рассказана документальная история. Журнализм уместен на телевидении, а в кино должно быть что-то другое. Еще один пример: случается война и все начинают ее снимать, и тогда это не совсем кино.

— Документальное кино, как мне кажется, помогает понять, что волнует людей по всему миру, оно отражает их проблемы. О чем в своих фильмах говорят документалисты сейчас?

— Самая главная ошибка заключается в том, чтобы считать, что документальное кино есть объективная реальность. Не нужно его воспринимать подобным образом. А темы, на которые постоянно снимают документалки в последние четыре-пять лет по-прежнему те же: война в Сирии, беженцы. Мой совет режиссерам, которые хотят работать в этом жанре — в первую очередь задать самому себе вопрос: «Будет ли мой фильм актуален в будущем? Например, через пять-десять лет?». Настоящее событие в кино может быть только входной точкой, но потом режиссеру все равно нужно выходить на первый план, чтобы продемонстрировать себя, свое мнение, а не только безучастно отражать реальность.

— Вы говорите, что режиссеры не прекращают делать картины о беженцах. Ваш фильм «Чужак в раю» тоже посвящен взаимоотношениям европейцев и эмигрантов. Понятно, что это масштабная проблема для всего мира, но чем она цепляет именно вас?

— Я общался с эмигрантами в Италии, поэтому мне захотелось рассказать об этом. Будто я бросил вызов самому себе — как воплотить идею, как говорить о такой проблеме. Еще этот фильм — моя личная реакция на бестолковые картины, снятые о беженцах. К тому же меня постоянно интересовало смещение власти — в какую сторону она движется, как и в чьих руках оказывается?

«Чужак в раю» — не фильм об эмигрантах, а кино о Европе, кризисе ее идентичности. Мне все время хотелось поделиться наблюдениями, касающимися смысловых манипуляций, обсудить риторику, которая исходит от Старого Света. Понять, с помощью каких инструментов там могут влиять на людей и их картину мира. Если я посмотрю свою ленту через годы и пойму, что она больше не актуальна, то признаю свое поражение.

— У меня возник наивный вопрос после того, как мы посмотрели еще два документальных фильма, посвященных войне и после того, о чем мы говорили ранее. Возможна ли на Земле утопия, как в «Острове» Олдоса Хаксли? Там на одном из отдаленных участков планеты люди создали общество, где все равны и нет войн.

— Нет, я не верю в то, что утопия достижима, а жизнь без войн может стать реальностью. Даже в том фильме («Люди пустоши», — прим. Enter), который мы сейчас посмотрели, есть такое понятие, как военный энтузиазм. Это человеческая натура — мы любим воевать. Война приносит наслаждение, и пока люди испытывают такое чувство, беря в руки автоматы — мы будем воевать.

Когда я посмотрел эту ленту, то еще раз задумался над вашим вопросом о состоянии современной документалистики, и понял, что сейчас наступает пресыщение: слишком много изображений, фотографий, разного контента. И слишком много документалистики. Пожалуй, самое время переместить вектор внимания на автора — того, кто стоит за камерой, больше порассуждать о режиссерах, о позиции, которую занимает режиссер.

— То есть, основная часть документального кино — личность самого автора?

— Есть два направления, на которые ориентируешься, снимая кино: просто вглядываться в происходящее, субъективно передавая реальность, и есть позиция автора — человека за камерой. Тогда ты тоже наблюдаешь, но у тебя есть больше возможности влиять на реальность. Не продолжать слепо следовать за героем, а искать свой собственный киноязык и средства, с помощью которых можно рассказать историю. То есть, ты, как автор, вместо того, чтобы занимать нейтральную позицию наблюдателя, можешь еще и вложить в ленту свое осмысление действительности. Так, чтобы в фильме чувствовалось присутствие его создателя. Слишком много картин, снятых просто с позиции наблюдателя. Вот, кстати, это и имелось в виду, когда речь шла о журналистском кино.

Трейлер документального фильма Гвидо Хендрикса «Чужак в раю», 2016 год. Картина получила премию Европейской киноакадемии и международного фестиваля в Амстердаме

— В таком случае как вы считаете, у каких тем в документалистике еще есть потенциал, какие мало освещаются?

— Как я уже говорил, для меня самое главное — голос автора. А не то, о чем снято кино. Посоветовать определенные темы для фильма я не могу, но необходимо подчеркнуть — мне кажется, нужно показывать не просто реальность, а то, как ты ее сам видишь. Должны чувствоваться интонации автора. Но нужно помнить про субъективность, которую создатель несет в свой фильм. Самое простое — снимать из ряда вон выходящие вещи: знаменитых певцов, природные явления. Важно говорить об обыденном, о дневной рутине так, чтобы это казалось интересным и провокационным. Чтобы это цепляло.

— О чем бы вы сами хотели рассказать в своих следующих работах?

— Я начинающий режиссер и еще учусь многому, продолжаю рассматривать окружающую действительность. Но у меня есть глобальная цель — охватить и интерпретировать нашу эру, а не фокусироваться на отдельных крупных событиях, делая журналистское кино. Священный Грааль — то, что масштабно и иногда недосягаемо — поиск нового киноязыка. Даже, если в фильме есть какие-то недостатки, но ощущается присутствие автора и изобретены свежие приемы, то для меня удовольствие смотреть эту ленту. Я не знаю, о чем будет мой следующий фильм: что-то неординарное или наоборот, но хочется, чтобы в нем все эти компоненты присутствовали.

— В Европе документальное кино регулярно появляется в широком прокате, в России — обратная ситуация. Возможно, у вас есть предположения, почему так происходит?

— В Старом Свете на больших экранах действительно появляются документалки, но их уже можно назвать мейнстримом. Я против выхода такого кино в широкий прокат, потому что тогда они слишком легко перевариваются: в них много скрытых приемов, которые используются для манипуляции людьми. Их эмоциями легко управлять и направлять в нужное русло. Это как пялиться в экран телевизора — если шесть часов подряд смотреть телепередачи, то так можно и в овоща превратиться. То есть должен быть какой-то фильтр.

Не всегда в прокате появляется документальное кино, достойное того, чтобы его увидели массы. У нас отличная от вашей страны ситуация — документального кино много и поэтому у зрителя теряется к нему вкус. Я за то, чтобы фильмы находили свою аудиторию: будь то фестивальные картины или те, что появляются на больших экранах. К последним можно отнести ленты «Камчатские медведи» или «Город кошек» про стамбульских котов. Они милые, но не несут никакой интеллектуальной ценности — умиление в чистом виде. По сути, это то же самое «попкорновое кино» или то, что показывают по телевизору, просто на большом экране и под классным названием «документальное кино». У них огромная рекламная кампания и в целом, хорошие возможности в плане маркетинга.

Получается, это вызов для режиссера — снимаешь отличный фильм, но с плохим звуком, значит нет возможности отдать его в прокат. Нужно проработать все детали. Фестивальные ленты часто значительно отличаются от тех, что показывают в кинотеатрах. «Чужак в раю», например, провалился в голландском кинопрокате. Я в то время был очень обеспокоен и задавался вопросом, что делаю не так. Есть еще категория людей, которая называет такие картины циничными или высоколобыми и предназначенными для узкого круга. Но на самом деле больший цинизм — снимать розовое, сопливое кино, зная заранее, что человек его быстро переварит и проглотит. Это неуважение к зрителю.

— Не возникает ли тогда еще одна проблема: если документальное кино будет часто появляться на большом экране и превратится в доступное массам, не станет ли оно средством пропаганды? То есть, когда под видом правды подаются ложные идеи, созданные для внушения определенной точки зрения?

— Да, такое тоже может быть. Но мне кажется, что основная масса документалистики и так пропагандистское кино. Потому что отражать только одну сторону или один взгляд на происходящее — и есть та самая пропаганда. Зависит от того, что за нее принимать и как ее интерпретировать. Если не представлены разные мнения, а только одна-единственная правда и зрителю предлагают: «Вот наши идеи, смотри!», то значит ситуация показана не объективно. Чтобы больше понимать, что я имею в виду, советую посмотреть замечательный фильм Михаэля Ханеке «Белая лента» — в нем речь о насилии, но автор рассказывает историю, ориентируясь на несколько точек зрения. В одном кино смешаны сразу несколько тем, поданных под разными ракурсами. Получается, что пропаганда — это еще и когда фильм монохромный и однобокий.

— Мне также хочется поговорить с вами о национальном кино. У нас в Татарстане такое понятие есть, но если подойти к любому человеку на улице и попросить назвать несколько лучших татарстанских фильмов, то вряд ли он справится с этой задачей. Как в Голландии обстоят дела с местным кинопроизводством? Что вы делаете, чтобы человек пошел на фильм голландского режиссера, а не на Marvel?

— В первую очередь я режиссер, а не специалист по дистрибуции фильмов в кинотеатрах. Но у меня есть определенное мнение на этот счет: просто нет тех людей, которые взяли бы камеру в руки и сняли хорошее кино в своей стране. Когда мы слышим сочетание слов «русский режиссер игрового кино», то в голову приходят сразу несколько имен. А вот если говорить про голландских режиссеров, то не думаю, что кто-то может назвать их с ходу.

Я связываю отсутствие достойного национального кино с ленью режиссеров. Мой главный совет: не заглядывать глубоко внутри себя, не уходить в далекие сферы или пытаться удивить экзотическими историями, а просто оглянуться вокруг. В пример могу привести шведского режиссера Рубена Эстлунда, который снял «Квадрат», «Форс-мажор». Есть пример румынской новой волны, которая сейчас идет в широком прокате по всему миру. Не нужно никакой дополнительной активности по части национальной политики в кино. Талантливый человек найдет возможность и сделает фильм, который дойдет до кинотеатра. У меня еще есть предположение, что русское документальное кино чересчур сильно углубляется в жанр «наблюдение», поэтому оно понятно не всем.

— Вы упомянули русское кино, поэтому я спрошу про игровое кино из России. Когда наши люди слышат термин «российское кино», то у них в основном возникает ассоциация «что-то не очень хорошего качества». Как за границей оценивают российский кинематограф? И не создают ли картины Андрея Звягинцева определенный негативный имидж для страны?

— Не знаю, если честно (смеется, — прим. Enter). Не могу ответить на вопрос про влияние картин Звягинцева на имидж России, потому что понять ситуацию в стране изнутри, можно только пожив в ней. Поэтому не берусь судить. Но с фильмами Звягинцева знаком и считаю, что самый лучший из них — «Возвращение». Да и в целом у российского кинематографа большая история. Я знаю Виктора Корсаковского (режиссер документального кино, — прим. Enter), в школе изучал творчество Тарковского, даже читал его книгу. Из современных режиссеров могу выделить Алексея Федорченко (российский режиссер и продюсер, лауреат множества киноконкурсов, в его фильмографии: «Овсянки», «Война Анны», «Небесные жены луговых мари», — прим. Enter), смотрел его картины на Роттердамском кинофестивале. Раз фильм попадает в Канны или в Берлин, то его видят люди со всего мира. Это хороший знак.

— Какие фильмы вы все-таки включаете, когда приходите домой вечером?

— «Видео Бенни» Михаэля Ханеке, «Совершенного человека» Йоргена Лета, «Три комнаты» Кристин Лукас, «Меланхолию» Ларса фон Триера, «С широко закрытыми глазами» Стэнли Кубрика. Это то, что можно назвать действительно хорошим кино.

— Фильмы, которые вы сейчас перечислили, относятся к игровому кино. Как же из вас получился режиссер-документалист? Может со временем захочется сменить жанр?

— У меня сложные отношения с документальными картинами: я люблю их и ненавижу одновременно. Могу сравнить документальное кино со вдохом, а игровое — с выдохом. В моем возрасте я все еще хочу дышать (смеется, — прим. Enter). Вполне возможно, что позже я попробую снять игровой фильм. Пока не очень к этому готов. Тем более, мне нравится как документальное кино влияет на игровое — проработав в этом жанре, можешь обнаружить детали, которые не видел до этого.