В рубрике «Артгид» редакция исследует искусство региона, рассказывает о местных художественных процессах, их героях и художественных стратегиях. В этот раз героем рубрики стал художник Рамин Нафиков. Enter встретился с Рамином на его недавно открывшейся выставке «Земля Африки», чтобы поговорить о постигнутой красоте, художественной среде Латвии, идеальной выставке и сходстве искусства и музыки.

— Когда у вас появилась мысль быть художником?

— Она была всегда. Мой папа художник, и я не помню, чтобы мечтал стать кем-то другим. Он говорил, что в трехлетнем возрасте я мог сидеть рисовать два-три часа, не поднимая головы — нехарактерная для такого возраста усидчивость. Он хвалил меня, и это подстегивало.

— Как начинается ваш день? Вы пишете ежедневно?

— По-разному, но хотелось бы больше писать. Помимо живописи, есть много бытовых, организационных вопросов. С утра писать не получается — по крайней мере, раньше так было: я был «совой» и чувства просыпались не раньше полудня. В этом и состоит график — работаешь, когда лучше чувствуешь и когда открыт. Наиболее открытое эмоциональное состояние у меня с 23:00. С утра я более скептичен и дожидаюсь, пока откроюсь.

Раньше самое продуктивное время было вечером, но надо проснуться достаточно поздно, чтобы не уснуть. Хотя писать лучше при естественном дневном освещении — картины начинают «играть». Когда включаешь свет, нужно время, чтобы глаз перестроился.

— Вам одинаково хорошо работается в разных местах?

— Мне всегда нужно привыкнуть к месту. При перемещении на полноценное вхождение в работу уходит два месяца. И это два месяца работы, а не просто адаптации. Поэтому я всегда отказываюсь от приглашений в резиденции на две-три недели. В таких условиях нереально успеть — если только исполнить заготовку. 

— Какой самый любимый момент в вашей работе художника?

— Начало работы над новой картиной. Как говорит один мой друг-художник: «Главное — испачкать холст». В процессе возникает весь спектр эмоций, даже отчаяние и гнев на самого себя. Но все равно это большое удовлетворение от процесса. Я даже не знаю, чего ищу — картина сама подсказывает.

— Я читала, вы довольно долго работаете над одной вещью. Бывает, когда работаете одновременно над несколькими?

— Обычно нет. Параллельность может быть, когда уже не знаешь, что делать с работой. Она плохая, тебя не устраивает и ставит в тупик — тогда можешь переключиться. А когда процесс идет, я работаю только над одной картиной. Днями сижу, смотрю, как идиот, и не понимаю, что и как писать дальше. Дожидаюсь момента, когда пойму, отворачиваюсь, отвлекаюсь… Да, это долгий процесс — видимо, наращивается эмоция, энергия, и за один раз ее не выдать.

Пикассо писал за один раз, но это глобальный недостижимый талант. А мне нужно время. Я только урывками, вскользь вижу и чувствую, а потом ощущение пропадает. Пишешь холст, а на следующий день уже смотришь — нет, нехорошо. Долго идешь к тому, что картину можно оставить такой, какая она есть в данный момент. Я часто снимаю процесс на фотоаппарат, рассматриваю ранние снимки картины и иногда думаю: «Зачем закрасил здесь? Было же лучше».

Сам процесс и есть удовольствие от написания картин. Когда твои действия происходят в полную силу, когда творишь наотмашь. Там для тебя и трагедия, если не получается, и радость, когда получается.

— Некоторые художники любят посещать публичные мероприятия. А вы — какой?

— Как сейчас говорят, я интроверт. Мне лучше с самим собой: там, внутри, все гораздо интереснее.

— Внешне кажется наоборот.

— Мне интересно говорить, чем я занят. Стихи рассказывать я не смогу, да и песню спеть тоже…

— Вы преподаете на курсе живописи в Belova Art Gallery. Что вы хотите дать ученикам?

— Я хочу научить их владеть пространством холста, быть раскованными в своем мышлении. Смотрю, у кого какие склонности и таланты, и пытаюсь с каждым индивидуально развить личные особенности.

— Из казанских художников вам кто-то нравится?

— Много кто. Недавно увидел в галерее художника Silver (Артем Сильвестров — ), потом уже познакомились лично. Он чувствует цвет. Был еще Альберт Шинибаев, но когда все это началось (имеется в виду СВО, — прим. Enter), он уже уехал. Боюсь продолжать список — вдруг кого-то не назову, и человек обидится.

— На днях в Belova Art Gallery открылась ваша выставка «Земля Африки». Расскажите, как она складывалась? Как получилось, что появилось слово «Африка»?

— Слово появилось незадолго до самой выставки. Первым было предложение ее сделать, затем я начал думать о стенах и интерьере галереи. Решил работать над колористически легкими, светлыми картинами. На тот момент мне были интересны два цветовых отношения в живописи — белый с розовым.

Началось все с этой вещи (показывает на картину на левой стене в первом зале, — прим. Enter), а потом сам собой нарисовался жираф и потянул тему. У меня давно было желание сделать скульптуру жирафа — мне очень понравилась стилизация африканских скульптур и увиденное засело в памяти. Показалось, сейчас как раз то время, когда к одной из моих картин нужен объект. Появилась мысль сделать что-то узкое, длинное — как Африка, которая тянется вверх, хотя должна, наоборот, прятаться от солнца. Я путешествовал туда в прошлом году, и название выставки показалось красивым, хотя никаких «африканских» задач я не решал. Название — это просто поэзия, как и сама живопись.

Изначально я думал повесить по одной картине в зал и поставить скульптурные объекты. Планировал сделать больше скульптур, но не успел. Подавляющее большинство работ ранее не выставлялись — чаще всего они просто не подходили к предыдущим выставкам. В экспозиции есть даже диптих из холстов 2023 и 2010 года. Тут исходил чисто из пластики: нужно добавить крупное пятно, мелкое пятно, цветовое пятно, черное пятно.. Потом оказалось, что у меня есть подходящие к «Африке» стекла.

— На что вы обращаете внимание в путешествиях?

— В поездках ищешь восторг. А еще приятно просто походить по городу, посмотреть на красивую архитектуру, присесть отдохнуть в красивом месте…

Мне интересны выставки современного искусства. Хотя и старые мастера тоже, не отрицаю, интересны. Выставки Пикассо нельзя пропускать нигде и никогда. Многие десятилетия он был для меня учителем, его выразительность толкала вперед. Потом Миро, Матисс и Сезанн. Кубизм пошел от Сезанна.

— Впечатления от внешнего мира становятся материалом для картин?

— Впечатления от картин других художников — становятся. Или какой-то цвет.

— На вашей выставке неплотная развеска. Это как-то связано с тем, что каждая из работ слишком мощная и самодостаточная и требует собственного пространства?

— Да, они очень активные, и если размещать их близко, то картины перебивают друг друга и перестают быть видимыми. Поэтому я хотел вешать по одной в зал. Сейчас задумался: возможно, так и стоило сделать. Но мне ничего не мешает убрать часть холстов в процессе выставки.

Однажды я делал выставку в Союзе художников РТ еще до того, как он приобрел облик нынешнего ГСИ. В зале — океан света и воздуха, огромный потолок. На этом фоне картины, которые в мастерской казались цветными, стали просто небольшими свинцовыми пятнами. Чтобы в таком интерьере картина выглядела цветной, она должна быть большой, написанной чистым цветом и большими цветовыми соотношениями. Хотя в мастерской подобное будет выглядеть очень скромно.

— У вас были «идеальные» выставки?

— Была. Мне предложили выставиться буквально на один день в мотосалоне. Интерьер был такой, что я захотел провести выставку именно там и сделал это для себя. Перетаскивание работ, подготовка заняли минимум неделю — и все ради одного вечера. Мне очень понравилось, как все вышло, и жалко, что это было на один день. Я показал там картины, про которые, работая в мастерской, предполагал, что в них должны заиграть конкретные вещи, звучание цветов. И в том интерьере все это заиграло, запело.

— Мне самой вспоминается часовня одного из самых известных представителей абстрактного экспрессионизма, Марка Ротко — кажется, для него эта выставка была идеальной. Но я хотела спросить о другом: в ответе вы упомянули звучание — как вы думаете, много ли общего у изобразительного искусства и музыки?

— Мне понятно, над чем работал Ротко: над звучанием двух цветов. И это абсолютно самодостаточная и глобальная вещь, гораздо большая, чем любая великая идея и мысль. Там целая вселенная, философия и самые красивые песни.

Музыка — такая же абстрактная вещь, как и живопись. Даже в фигуративной живописи у художника абстрактное мышление: формами, пятнами, объемами, соотношениями — так же, как и в музыке. В музыке есть гармония, и в живописи она тоже должна быть.

Я долгое время писал под музыку — например, под Led Zeppelin. Их творчество можно слушать фоном, и музыка держала меня в творческом настрое. А вот Beatles фоном слушать нельзя, поскольку их музыка поглощает все твое внимание. Сейчас я слушаю музыку для настроения.

— Сейчас чаще работаете в тишине?

— Наверное да.

— Расскажите о своих учебных годах в Латвии. Что ценное вы получили там для себя как художника?

— Безусловно, это важное время, и то, что я туда попал — удача. Я увидел персональные выставки Илмарса Блумбергса и Яниса Паулюкса и сборные. Красота меня поразила.

Когда я учился в КХУ, нашим ориентиром был Фешин: он здорово рисовал — хотелось так же. В то же время мне хотелось чего-то цветного, яркого, что совсем не стыковалось с Фешиным. Тогда еще нестыковка была мне непонятна: присутствовало неосознанное ощущение, что нужно выбирать между тем и этим. В Риге все встало на свои места. Я понял, что их образовательная система в корне отличается от нашей: там учат мыслить цветом, формальными вещами.

Педагогами были ведущие художники Риги. Художественная среда в этом городе достигла высокого уровня, мы варились в общем котле. Каждый начинающий художник на старте не мял рыхлый снег, а сразу наслаивал свое на большой снежный ком. Курс вели два преподавателя, а потому у студентов была возможность слышать два разных мнения. В моей группе было всего семь человек, и однокурсники мне очень нравились. На студентов не оказывалось давление, была широчайшая свобода. С первого или второго курса все устраивали себе персональные выставки, и было много мест, где можно организовать.

После учебы мне хотелось оставлять Ригу, но и уезжать из Казани насовсем — тоже, поэтому я работаю между двумя странами. На самом деле художникам нужен весь мир и все его достижения. Появление соцсетей, в частности, Facebook* стало для художников благом и существенно расширило профессиональное сообщество.

— Вы сказали, в абстрактной живописи в сочетании двух цветов можно уместить больше смыслов. Но ведь к этой мысли нужно сначала прийти. Как у вас это произошло?

— Через понимание желания заниматься цветом. То, что это не вяжется с тональными реалистическими вещами, подтвердил потом мой учитель в Риге. Он сказал: «Либо тон, либо цвет». Либо реализм, который тонален по сути, либо декоративность.

Я не люблю разделения на стили и не собирался работать в конкретном из них. Тяга к созвучию цветов и движение в эту сторону заставили меня очищаться; убирать лишнее, чтобы дойти до сути. И потом получилось, что это уже как-то называется.

В живописи я не вижу смысла. Как в музыке: Вивальди писал «Времена года», но в цикле нет ни осени, ни лета — есть звуки музыки, некая красота. Он искал новые сочетания звуков и работал только над этим. Сочинив музыку, он придумал ей название — может быть, на основе ощущений. Так же художник создает сочетания, и они организовываются в новое звучание цветов между собой.

Сам факт разговора об этом лишает искусство смысла. Облачение в слова приземляет, становится совсем скучно, ограниченно. Я часто говорю, что названия картинам должен давать поэт, ведь слова — его удел. Только поэт может сделать так, чтобы они не стали пустыми и глупыми и имели смысл.

Я не сторонник эзотерических учений, но мне интересно учение дао о том, что есть только путь. Божественность искусства состоит в том, что оно всегда нечто большее, у него нет крайней черты. Живопись — тоже путь: к красоте, идеалу, который, как горизонт, постоянно отодвигается по мере приближения к нему. Идти этим путем очень интересно — и зрителю, видимо, тоже.

— На вашей выставке значительная часть работ не имеет названия. Это чтобы не навязывать смыслы?

— Да, я предпочитаю оставлять работы без названия. Название все равно будет не о том, что я делал.

— В вашем творчестве часто подчеркивается сочетание влияния западной и восточной культур. Это действительно так или просто штамп, который журналисты и искусствоведы перепечатывают друг у друга?

— Наверное, это так. [Казанский искусствовед, исследовательница Фешина] Галя Тулузакова написала об этом первая, и, в принципе, правильно. У меня восточный менталитет: я рос среди ковров на стене. Кто-то выбирает прямые линии, а я — все время какие-то завитушки. В западной же школе главное — цельность. Она всегда была впереди, а наш менталитет не позволяет мыслить настолько чистым образом. Для изобразительного искусства нужна лаконичность образа, выразительность — главное в картине. И вот этим эстетическим моментом в латышская школа очень сильна.

Искусствовед Александр Шумов написал о моих работах: «Варварски культурно». Я смотрю на свою деятельность изнутри, поэтому не задумываюсь об этом. Владимир Олегович Назанский очень удачно и здорово дал название моей выставке в «Эрарте» — «Внутренняя Булгария». Меня сразу осенило: я же этим и занимаюсь всю жизнь! Важно уметь увидеть искусство, обобщить его, но лучше — со стороны.

— Вы говорите, в живописи вам интересно отношение цвета. А в работах из стекла, кажется, цвета меньше…

— Это декоративно-прикладное искусство ограничено возможностями стекла и печки, там не найдешь звучания цвета, важно другое — техника.

Мне было интересно поэкспериментировать и узнать, как ведут себя материалы. Началось с заказа на оформление фасада: заказчик хотел «как нигде и никогда», а запланирована была мозаика. Мозаика сама по себе традиционна: на большом пространстве можно сделать ее в современных техниках, а там было маленькое.

У моего друга Рашида Тухватуллина была печка, и я подумал, можно попробовать исполнить заказ с ее помощью. Начал сочетать стекло с разными металлами. В печке составленная композиция оплавляется, можно стирать в порошок цветные стекла и присыпать сверху, к тому же есть различные краски. В стекле можно работать с пятном и композицией, с цветом — уже как получится, потому что не знаешь, каким будет результат, но изначально делаешь композицию из пятен. Осталось два стекла, и вот они здесь, на выставке.

— Чем стекло отличается от краски? Вы ведь в основном работаете маслом? Понятно, что это совсем разные материалы…

— Я работаю всем, что оставляет цвет и держится.

Со стеклом я создавал вещи только в технике фьюзинг, то есть запекал. Главное отличие от живописи в том, что ты компонуешь стекла, как можешь, используя то, что можешь. Накладываешь стекла друг на друга, засовываешь что-то между и не знаешь, как это все изменится благодаря высокой температуре. Композицию раскладываешь быстро, режешь, присыпаешь, кладешь в печку и не можешь изменить результат: что вышло, то вышло.

Цвета могут поменяться кардинально: что было синим, станет оранжевым. Металлы ведут себя совершенно иначе: золото и серебро не меняют цвет, а имитация золота желтым цветом превращается в фиолетовый. А иногда стекло в печке взрывается.

Я делал выставки из стекол, По пятну они казались композиционно интересными, но по цвету, как правило, ужас. В картине же ищешь цвет. Выложиться в полной мере можешь только в технике живописи.

— Почему в некоторых работах вы используете текстиль?

— Это все та же краска. Я получаю удовольствие от сочетания цвета. Ищу удовольствие, как наркоман. Мои наркотики — это цвета.

— Как вам кажется, какое качество важно иметь художнику? Может быть, вы особенно цените в себе определенное из них?

— Как я уже говорил, у меня есть острая потребность в творчестве. Любая другая деятельность не приносит такого удовлетворения, даже если все получается. Но если получается картина и появляется красота, я испытываю восторг. Ради него я занимаюсь живописью, видимо, именно это держит.

Я заметил: профессионального художника можно, грубо говоря, сделать из любого человека. Нужен скорее не талант, а определенные черты характера: упорство, злость желание продолжать, пока не получится. А если есть еще и талант, из человека выйдет очень хороший художник. Хотя я и сам иногда думаю: «Какой ужас, а тем ли я вообще занимаюсь?» Потом оборачиваюсь и думаю: а у других-то еще хуже, они же рисуют.

— Вы много говорите о красоте. Не кажется, что она субъективна?

— Нет, она как раз объективна. Мне кажется, искусство — просто. Это красота, гармония и выразительность. Бог создал человека по своему образу и подобию, понимание красоты заложено в человеке. Постигать красоту можно всю жизнь. Кто-то, может быть, уже прожил много жизней, прошел путь и находится на том уровне, когда чувствует гармонию и красоту, а у кого-то видение красоты примитивно. В постижении понятия красоты, наверное, и состоит путь души человека.

Например, поп-музыка нравится сразу, а потом оказывается, что там нет красоты: чем больше слушаешь, тем больше хочется убежать, чтобы не слушать. А что-то, наоборот, сначала кажется абракадаброй, потом просто нравится, затем восторгает. Красота не бывает разной — она бывает постигнутой или не постигнутой. Я не согласен с высказыванием «На вкус и цвет товарища нет». Вкус либо есть, либо нет. Если он есть, человек хорошо ориентируется в разных искусствах.

Текст: Луиза Низамова
Фото: Альбина Шакирова для Belova Art Gallery

*принадлежит компании Meta, признанной экстремистской в России