В рубрике «Артгид» редакция исследует молодое искусство региона, рассказывает о местных художественных процессах, а также об их героях и художественных стратегиях. В этот раз героем рубрики стала художница Зухра Салахова. Enter встретился с Зухрой, чтобы поговорить о насекомой культуре, вышивке как автономном искусстве, ловушках для шайтана на узбекских коврах и спокойствии.

«Что приходит с ниоткуда и уходит в никуда», 2022, днище от детской коляски, стекловата, дерево, 40 х 50 х 110 см

«Голова Адама», 2022, стекло от люстры, мулине, ткань, полимерная глина, 10 х 30 х 3 см

— Давно хотела спросить: как правильно ставить ударение в названии твоего аккаунта — «насекомое в душé» или «насекомое в ду́ше»?

— В душé. Я придумала его, когда мне было 20, — сейчас, конечно, он кажется несколько наивным.

— Первые фотографии твоих работ в инстаграме*— это вышивки в плоско-декоративном стиле. Уже тогда присутствовали мотивы леса, животных, насекомых, — в общем, живого с налетом мистицизма. Расскажи, с чего ты начинала?

— В художественном училище на втором или третьем курсе у нас был небольшой блок по вышивке, и я остро ощутила, что могу начать реализовываться в этом медиуме. Тогда существовал ряд тем, которыми я была сильно озабочена, — магическая природа орнамента, его манипуляции восприятием человека и насекомая культура.

Насекомые в истории и культуре — это очень большой, сложный и важный пласт. Невозможно отрицать огромное влияние насекомых на строительство нашей цивилизации. Многие фундаментальные повороты истории произошли благодаря им, как например чума, разлив Нила и появление Египетской цивилизации. Даже тот факт, что мы являемся безволосыми существами, эволюционно связан с нашим сосуществованием и взаимодействием с миром насекомых.

Посредством вышивки я начала реализовывать вещи, которыми была одержима, и придумала вышивать насекомых, напоминающих орнамент по форме. Слово «орнамент» исходит из латинского «снабжать», «вооружать». При помощи вышивания мне хотелось сделать таких вооруженных неуязвимых властителей мира — с этого я и начала. Тогда я наступила на первые грабли: создавая своих насекомых в виде брошек, я не подумала о том, что текстильное искусство может быть автономно, обособленно от утилитарного назначения.

— Почему ты думаешь, что искусство нельзя носить?

— Искусство принципиально бесполезно и неутилитарно. Приобретая некое назначение, объекты уже переходят в поле дизайна. Создание украшений — занятие, которое я автоматически переняла, но это не то, в чем мне хотелось развиваться.

— Ты начинала с плоских текстильных вещей, но потом вышла на объем — стала делать пространственные произведения. Как это происходило?

— Это было осознанное действие, к которому я пришла спустя много плоских вышивок. Работая на плоскости, я помещала свои произведения в область графики или живописи, тем самым нивелируя факт ручного труда и сами свойства материалов. Я поняла, что хочу добиться текстильной автономии. Для меня было важно переходить в объем, а не работать по инерции.

Есть расхожее мнение, что в Средневековье гобелены не считались обособленным видом искусства, а являлись всего лишь копиями больших картин. Занимаясь плоской вышивкой, я осознала, что воспроизвожу эту историческую ошибку, когда не отвоевываю самость текстиля, а просто повторяя рисунок на плоскости.

— А твои самые первые объемные работы — они какие?

— Они скрыты в моем аккаунте и они очень стремные. Я проходила через долгие и мучительные поиски и сделала много чепухи. Позже я поняла, что в своей практике в каждый период прихожу к очевидным умозаключениям, хотя могла бы перенять их из истории искусства. Получилось, что я приходила к ним на собственном опыте через множество трудоемких вышивок.

— Как называется специальность в художественном училище, на которой ты училась?

— Я кожевник. Мастер по художественной обработке кожи, художник и педагог.

— Получается, вышивка была только частью твоего обучения?

— Да, она занимала совсем небольшой блок, но я почувствовала, что этот медиум абсолютно подходит моему темпераменту и имеет гораздо больший потенциал, чем все то, с чем я до этого работала. В вышивке важна вдумчивость и безэмоциональность процесса. В нем нет места случайности и остается исключительно работа твоего мозга, которая, конечно, требует терпения.

«Счёты», 2022, дерево, проволока, перепелиные яйца, ткань, мулине, 30 х 15 см

Фрагменты композиции «Тривия», 2022

— Твой интерес к орнаменту проявился еще до учебы в училище?

— Да, в училище я только глубже раскрыла для себя эту тему. Я поняла, что орнамент — это вообще не украшательство, а сложная, вдумчивая вещь; убеждение, повторяющееся из раппорта в раппорт и пространство для манипуляций.

— Когда ты бываешь в других городах и странах, заходишь в местные национальные и этнографические музеи?

— Да, это обязательная программа. Дело в том, что я не была в странах, которые разительно отличаются от России, — только в Сербии, Украине, Черногории и Абхазии. И я подметила, что музеи декоративного искусства похожи. В них будто бы одни и те же вещи — вероятно, из-за схожего исторического опыта.

Меня очаровывает культура Востока, которая осознанно обращается с орнаментом: он не обладает свойством украшения места, а является предметообразующим. Воля к украшению своей жизни в самом широком смысле восходит из самого Корана. Для восточных людей орнамент был средством коммуникации. Он мог защищать воинов или сообщить о том, замужем ли женщина и так далее. Узоры на сапогах — целая история.

Еще меня впечатляют узбекские ковры. Орнамент на этих коврах специфичный: внутри него всегда есть поломка — например, какой-то кружок выкрашен не в тот цвет. Один элемент принципиально меняется, и создается узелок, чтобы в него попал шайтан.

— Орнаменты, которые ты изображаешь, — твои личные изобретения или нечто вроде среднего арифметического из того, что ты видела?

— Скорее среднее арифметическое. Я четыре года рисовала татарский орнамент и уже не могу отучить свою руку от рисования его и других, схожих с ним.

— Ты рисуешь эскизы к своим объектам или держишь картинку в голове?

— Я достаточно долго и мучительно все вынашиваю. У меня почти нет вещей, которые были бы сделаны с первого раза. Практически все переделывается. Я долго делаю эскизы, потом обдумываю.

— Ты говорила про кожу, но в твоих работах, насколько я помню, ее нет. Существует некая особенность этого материала, которая не позволяет его гибко использовать?

— Мы с тобой только что говорили об образовании. В таком консервативном месте, как художественное училище, художника-прикладника учат обращаться к языку знака и стилизации. Кожа — один из вариантов реализации этих навыков, в работе этот материал более брутальный, менее детальный и поэтому более тяжелый. Вышивка же — более «живительная», в ней есть пространство живописи, воздух и, как мне кажется, голос ее медиума звучит громче.

— Во время дискуссии в «Смене» в рамках выставки «Кажется, будет выставка в Казани», в которой ты была участницей, ты рассказала о своей работе «Верлиока». Это же увеличенная модель некоей бактерии?

— Это частицы пыли.

— Я сделала вывод, что если объединить твои работы по смыслу, получится что-то маленькое, ползучее, может быть, не очень приятное… А какими ты видишь свои работы?

— Для меня ценно, что и насекомые, и пыль — достаточно замкнутые, обособленные от человека общества, которые успешно функционируют и живут без страстей, подчиняются только своей заложенной программе и внутренней воле. Довольно обидно и скверно, что человек своей культурой часто оттеняет насекомых негативной коннотацией, хотя мог бы перенять их модели поведения для построения качественно функционирующего общества.

— Твои работы можно назвать скульптурами?

— У меня есть какое-то внутреннее сопротивление: мне важно работать с медиумом и делать текстиль автономным, но при этом привязываться к медиуму — опасно. Поэтому правильнее сказать, что это объекты.

Нельзя отрицать, что у медиума есть голос. Он однозначно является актором, но не самоцелью, и лучше не акцентировать внимание на том, что это текстиль, иначе получится обращение к старой школе в нехорошем смысле слова. Все вопросы относительно скульптуры, живописи и остальных видов искусства уже кучу раз решены, а так ты как будто снова вступаешь с ними в диалог.

— У тебя есть очень масштабные работы — например, «Дрема» на выставке «Точка отсчета» в «Меге». Как ты ее сделала?

— При создании этой большой вещи я совершила ошибку, работая инструментами, которые используют для мелких вещей. Я вручную наматывала, клеила, подшивала… Она стоила мне титанического труда, а результат оказался не таким уж и выразительным. Делать проволочную композицию симметричной было дурацким решением — при развеске все поплыло и симметрия не считывалась. На самом деле, подобные вещи можно выполнить эффектнее и проще, а я делала ее так, словно создавала вышивку. И поэтому, если говорить в контексте моего обращения к большому масштабу, я считаю, что «Дрема» — провальная работа. По крайней мере, относительно ее технического исполнения.

— Если бы была возможность создать ее заново, как бы ты это сделала?

— Я бы не делала настолько наивную иллюстрацию и не вставляла бы ту проволоку. Все можно было решить другим, более эффектным рисунком на баннере, не добавляя неуместную работу руками. Видимо, у меня было желание оправдать ценность работы фактом ручного труда — пережиток старой школы.

«Часы», 2022, смешанная техника 40 x 41см

Фрагмент композиции «Орфей спускается в ад»

— А что тебе нравится создавать больше — масштабные или камерные вещи?

— Масштаб — это инструмент и пространство для манипуляций. Все зависит от целей. Мне кажутся выразительными и эффектными [именно] маленькие объекты. Но сейчас я готовлюсь к участию в групповой выставке, на которой будет моя тотальная инсталляция в коридоре длиной в 11 метров.

— Расскажи, что будет на этой выставке?

— Я курирую ее сама. Выставка пройдет в воронежском artist-run space «дай пять», такой белоснежной комнате, и будет посвящена цикличности, вечному возвращению и движению времени. Я хотела сделать для нее нечто минималистичное, воздушное. Там будет только три объекта, поэтому важно, чтобы они работали точечно, метко.

Например, эта вещь (показывает работу «Часы», — прим. Enter) — солнечные часы. Я долго доходила до находки с кругом и вешалкой. В часах заключен уроборос и змея, которая вышла в пространство. Его тело начинается деликатно, продолжается деликатно-орнаментально, затем контрастно-орнаментально, а потом переходит в орнамент, будто пересекает границу реального и превращается в знак. Здесь две змеи, символизирующие пространство-временной континуум и само по себе течение времени.

Еще одна работа для этой выставки, композиция «Орфей спускается в ад», вызывает у меня напряжение, потому что боюсь, что она выглядит слишком funny. Она будет переходить со стены на окно, и мне важно, чтобы все это в совокупности не выглядело как какая-то странная штука. Я хочу, чтобы [считывался смысл] о потоке времени, движении и логике сборки метаморфоз, которые происходят в двух направлениях. Третья штука в виде санок будет сделана уже на месте. Сейчас я работаю дома, потому что здесь вышивать гораздо легче, чем в мастерской.

— Чем ты руководствуешься, когда задумываешься о том, как будет выглядеть твой следующий объект? Какое визуальное впечатление ты хочешь создать?

— В последнее время это несколько болезненная для меня тема. Когда я создаю вышивки, то ощущаю, что работаю внутри своего языка. А когда перехожу на скульптуру, чувствую, что нужен немного другой метод сборки, чтобы оставаться в рамках языка. Раньше меня впечатляли строительные материалы, похожие на органические. Сейчас же понимаю, что они, грубо говоря, в мейнстриме, и, пользуясь ими, я не работаю над своим стилем. Я переосмыслила свою практику, и сейчас, находясь в процессе подготовки к персональной выставке, создаю новые объекты, в которых, помимо прочего, работаю с вышеупомянутой проблемой.

Если вести отсчет с первой выставки, как художник я работаю третий год, а скульптурой занимаюсь около двух лет. Последний год посвящаю все свое время искусству, и процесс развития стал происходить гораздо быстрее. Поэтому кажется, что три года — это большой срок.

— Что ты чувствуешь, когда начинаешь новую работу?

— Все время о ней думаю. Это очень большая проблема — я целиком погружена в процесс. Больше года назад я дерзнула и уволилась с работы, чтобы заниматься только искусством, почти никуда не хожу, мало общаюсь с людьми, и у меня не остается никакого воздуха, практически никакой деятельности в другом поле, — вероятно, поэтому объекты кажутся мне вымученными. Я стараюсь «освежаться» и отвлекаться с помощью специальных практик, но у меня не особо получается — в конечном счете я все равно долго вынашиваю идеи, примеряюсь. Это достаточно тяжелый процесс, который редко бывает приятным. Полное удовлетворение никогда не наступает.

— Даже когда ты видишь законченный объект на открывшейся выставке?

— В каждом законченном объекте я вижу ошибки, которые совершила в процессе, но стараюсь воспринимать их в позитивном ключе и использую этот опыт в будущем. Еще поняла, что держать себя в эмоциональном и умственном тонусе — большая работа. С каждым разом я прихожу к некоторому спокойствию — а затем совершаю следующую ошибку. Я поняла, что стала по-настоящему работать с медиумом, когда прекратила создавать плоские вещи по инерции, и за каждым новым шагом передо мной вновь вставали и встают следующие вопросы.

Язык, на котором художник говорит при помощи своих произведений, формируется не только эстетическими критериями, но и логически. Я очень хочу продолжить работать с вышивкой по-настоящему, и мне важно попробовать сделать нитки автономными от ткани, позадавать вопросы относительно вещи, которую я делаю по привычке и не задумываясь, и переизобрести ее. Но это в идеале.

— Как называются швы, которыми ты пользуешься в вышивке?

— Самые обычные — «вперед иголку» и «назад иголку». Сейчас я озабочена вопросом создания небольших вещей вроде сувениров — чего-то доступного, ведь не все могут позволить себе купить вышивку. Я начала делать карабины с оплеткой из вышивки в виде змей, и там тоже использую эти швы.

— Ты работаешь днем или вечером?

— Почти весь день. Например, фрагмент композиции «Орфей спускается в ад» по времени изготовления занял пятнадцать часов чистой работы без перерывов. Вообще, я все время что-то делаю, но продукт на выходе такой маленький, что как будто сделано не так уж и много. [В этом смысле] мне нравится идея, которую я прочитала у Марины Абрамович: лучше долго вынашивать и делать медленно, чем умножать плохие вещи и заполонять ими планету. Еще мне вспоминается Стивен Кинг. Режиссеры снимают кино не только по его романам — даже по рассказам. Мне кажется, большое количество хорошего материала появилось во многом благодаря тому, что он взял за правило писать по десять страниц каждый день независимо от выходных и праздников, и [тем самым] оставил уже такой ощутимый след, что не жалко умирать. Это классная методика.

— Как думаешь, что будет с искусством в Татарстане в ближайшее время?

— Происходящее сейчас очень травматично для искусства. Боюсь, большое количество молодых художников просто уедет.

— Ты снимаешь мастерскую вместе с художником Артуром Голяковым, Артемом Сильвером и Сашей Шардаком. Артур приехал сюда из Краснодара. Как вы с ним познакомились?

— Мы познакомились, когда он позвал меня на выставку в снегу («Червоні тіні / Red Shadows», 2021, — прим. Enter). Она была классной. Во время монтажа мы обматывали ноги целлофаном и скотчем, чтобы можно было ходить по сугробам, потому что стояли тридцатиградусные морозы.

— В ваших мастерских находится выставочное пространство. Можешь подробнее рассказать о нем?

— Осенью 2022 года я стала частью команды Plague (арт-группа и кураторская платформа, появившаяся в 2018 году в Краснодаре и основавшая выставочные пространства Plague space в Краснодаре и Plague Office в Казани, — прим. Enter) и очень счастлива. Считаю, что ребята-участники этого объединения — Артур Голяков, Ваня Венмер, Стас Лобачевский — просто потрясающие художники. В декабре на Гладилова, 51 у нас открылось выставочное пространство Plague Office, которое параллельно является еще и мастерскими художников, и это архиважное событие для культурной жизни Казани. Пока прошла только одна выставка, Plague Expo Show, но честно скажу: запланированные на этот год настолько классные, что пропустить их было бы невероятно опрометчиво.

*Instagram входит в компанию Meta, которая признана в России экстремистской организацией

Текст: Луиза Низамова
Фото: Алиса Сулейманова, Зухра Салахова