17 и 18 июня в Казани прошел шестой Летний книжный фестиваль «Смены», на котором историк Игорь Нарский и социолог Наталья Нарская презентовали книгу «Незаметные истории, или Путешествие на блошиный рынок». Их записки — это рассказ о любви к вещам и исследование барахолок как особой среды с неписаными законами и региональными особенностями.

Редакция Enter поговорила с Игорем и Натальей Нарскими о том, как им пришла идея написать книгу, какие самые неожиданные предметы им удавалось выторговать у продавцов и как формируется цена.

Наталья и Игорь Нарские

— В чем состоит ваш исследовательский интерес к блошиным рынкам и как так случилось, что фокус внимания упал именно на них?

Игорь: Все началось совсем не с науки, а с открытия для себя блошиного рынка и самого себя в качестве его фаната. Повезло, что меня активно стала поддерживать жена Наташа. Она тоже не знала, что станет любительницей барахолок. Это захватывающее и замечательное действо: проводить по восемь часов на рынках в разных городах и странах. Мы бы так и приезжали и приходили бы туда, как в музеи — просто посмотреть и уйти, — если бы не одно обстоятельство.

На несколько лет я застрял в Мюнхене на юге Германии. Количество блошиных рынков там за последнее время уменьшилось, но они есть. Антикварный сектор сложился с девяностых годов — и это очень длинная история. Ее смысл состоит в том, что мы выбрали для себя один-единственный блошиный рынок, на котором оказывались каждую неделю в пятницу и субботу.

Впоследствии стали завсегдатаями: у нас появились знакомые среди торговцев, клиентов и покупателей. Потом кто-то из продавцов просил нас постоять 15 минут за его прилавком, пока выходил по своим делам. В результате мы задали друг другу [с женой] вопрос: «Может быть, можно посмотреть на блошиный рынок как на искаженный или не совсем адекватный срез общества с небольшой сумасшедшинкой?» В общем, у нас первоначально был скорее социологический взгляд на блошиный рынок, нежели исторический. Наташа — дипломированный историк и кандидат социологических наук.

— Как проходило время на рынках: что вы изучали, с кем разговаривали и что покупали?

Наталья: Блошиный рынок начинается так — торговцы съезжаются рано утром, достают из своих автомобилей коробки, обычно из-под бананов. Как правило, для продажи используются раскладные столы, но бывает, все организовано как привычный для нас рынок с крытыми прилавками. Процесс торговли начинается медленно: сначала прилавки заполняются частично, и со временем торговцы снова и снова достают товар. Сами они тоже ходят по рядам и поглядывают, что можно забрать в коллекцию или перепродать. В основном торговля проходит на открытой площадке: например, на ипподроме, в парках или на парковках. Зимой люди даже ходят по рынкам с фонариками, потому что бывает темно.

Обычно мы медленно проходим круг, потом еще один и повторяем снова. Обновление ассортимента на прилавках происходит постоянно. После надо выпить кофе, чтобы обсудить, что мы видели, купили и что нам понравилось. Как правило, это утро — около девяти. Потом мы идем по рынку снова: народ уже активно общается, люди смеются и шутят, встречаются и о чем-то разговаривают. При хорошей погоде блошиный рынок работает часов до трех.

Игорь: Если что-то понравится, ты откладываешь до следующего круга и думаешь, что купишь позже — потому что вдруг найдешь что-то интереснее. У нас были дни, когда все отложенное на втором круге уже разбиралось. А бывает, что и на втором, и на третьем кругу дожидаешься [приглянувшийся предмет] и находишь то, что проглядел или выложили позже.

В рамках прогулок была не занудная исследовательская часть. Мы разговаривали с людьми, в редких исключениях договаривались на специальное интервью. На блошиных рынках люди не любят рассказывать о себе. Это серая зона. Профессиональные торговцы должны иметь лицензию и документы о приобретении вещи. Непрофессиональные торговцы раз в полгода или раз в жизни приносят что-то из дома, например, потому что переезжают.

Мы разговаривали с ними. Это были не социологические интервью, а недолгие посиделки, лучше за кофе. Никаких записных книжек, не дай бог диктофон — это все вызывает большие подозрения, главным образом среди окружающих. Там же иногда появляются полицейские и налоговые чиновники — расспрос под запись может испортить отношения. Если несколько раз разговариваешь, то люди рассказывают все более откровенно.

Потом ты убегаешь куда-нибудь, где можно сесть с блокнотиком, и составляешь конспект по горячим следам.

— Что было самым неожиданным приобретением?

Игорь: Такого много. Однажды я нашел серебряную медаль из Нижнего Новгорода с промышленной и художественной выставки 1896 года — совершеннейший раритет. Это самая большая выставка дореволюционной России: 10 000 экспонатов, 200 павильонов. Главный спонсор — Николай II, председатель оргкомитета — Сергей Юльевич Витте, министр финансов, позже премьер-министр России и мотор преобразований в конце XIX века.

Мало того, что медаль нашлась, так еще у знакомого торговца. Он хотел продать ее по цене, которая меня не устраивала. Мы с ним расстались, а через полгода я проездом вернулся туда [на блошиный рынок] с Натальей и стал расспрашивать о судьбе медали. Он сказал: «Медаль лежит и ждет вас», — и продал по себестоимости.

Наталья: Можно рассказывать об этом бесконечно, потому что каждый поход на блошиный рынок, — а они были регулярными и систематическими, — всегда сюрприз. Невозможно догадаться, что, кто и откуда привезет и покажет.

Из неожиданностей могу рассказать про карнавальные значки или ордена 120-летней давности — они были билетами на карнавалы. Их заказывали специально, продавали, а деньги отправляли на благотворительность или организацию карнавала. Серия таких значков, которые, видимо, кто-то коллекционировал, досталась нам. Разве это может быть ожидаемо? Мы не знали, что к карнавалам вообще выпускались значки, а получили целую серию.

Каждый раз удивляешься: другая среда, чужая культура и совсем другое нажитое. Это всегда любопытно и интересно.

Игорь: Уточню: речь о карнавалах, которые проходят в Германии в январе-феврале накануне Великого поста, аналог Масленицы в России. Они проходили в мюнхенском Немецком театре и проходят до сих пор — это добрая традиция. Если бы мы не нашли значки, то ничего бы не узнали о немецких карнавалах и орденах. Теперь же им отведена целая глава книги.

— Если обратиться к истории, можно ли определить разницу между тем, что стало отправной точкой появления блошиных рынков в Европе и в России?

Игорь: С началом блошиных рынков в разных городах связаны разные события, но по всему миру они появляются в XIX веке как отражение массовой миграции. Сниматься с места надо налегке. Все раздать невозможно, значит, надо продать, причем дешево и впоследствии иметь с собой какие-то деньги, чтобы на новом месте точно так же купить. Это гораздо удобнее, чем нанимать контейнеры и перевозить вещи с места на место. Блошиные рынки были рынками бедных продавцов и бедных покупателей, то есть разжиться было невозможно — в основном, на них сводили концы с концами.

В Турции это были не «блошиные» рынки, а «вшивые». В России они существовали и в XV, и в XVI веке и тоже именовались вшивыми. Иностранцы, которые ездили по России, удивлялись обилию — в Европе рынков в таком количестве еще не было.

Классические европейские блошиные рынки берут начало во Франции ближе к концу XIX века. Их история тоже связана с обеднением населения, бурным развитием промышленности и миграцией.

Отправные точки примерно одинаковые, а дальше происходит вот что. И здесь и там блошиные рынки между мировыми войнами остаются рынками для мигрантов и для людей, потерявших источники существования. На таких барахолках и толкучках всегда продавались какие-то антикварные вещи. Помимо прочего люди сбывали даже последние семейные реликвии, чтобы выжить.

После войны в Европе в странах-победительницах — во Франции, Великобритании — блошиный рынок становится местом встречи коллекционеров. В Германии это происходит позже, в 1970-е годы, а в СССР — в 1960-е. Рынок становится местом, где не зазорно появляться и торговать представителям среднего класса и даже богатым — прежде всего, женщинам. Представьте: они ездят на дорогих авто, один раз надевают туфельки, и больше они не нужны. Куда их девать? Выбрасывать? Лучше отдать на благотворительность или передать из рук в руки. И [богатая женщина] продает туфельки за три франка, хотя сама купила за триста.

В России в 1960-е годы писатели, художники и интеллигенция стали покупать иконы, самовары, балалайки и прочее. Блошиный рынок стал престижным местом.

— Были ли правила у российских и европейских рынков?

Игорь: В России барахолки и толкучки были незаконными. Власти закрывали глаза на их существование: в стране были дефициты и их нужно было как-то закрывать. Раз уж не хватает одежды и обуви, пусть люди поторгуют между собой.

В Европе толкучки были отрегулированы. Там были правила, о которых я уже сказал: лицензия и документы о том, что вы имеете право на торговлю и что вы приобрели [вещи] законным путем. Если вы не профессиональный торговец, а «разовый», то не имеете права торговать золотыми вещами, серебряными украшениями дороже 40 евро. В еврозоне запрещалось продавать предметы из слоновой кости, добытой после 1988 года. В Германии вы не имеете права торговать нацистской символикой, но это тоже проходит. Есть коллекционеры и собиратели: в таких случаях свастика заклеивается, а бюст фюрера кладется на бок, и тогда продавать можно. Жесткие правила отчасти складываются внутри блошиного рынка стихийно. Они есть и в России, но это самодельные правила — государство не регулирует рынки.

— Что такое «самодельные правила»?

Игорь: Например, нежелательно подходить к торговцу и начинать расспросы о его товарах, когда он занят или раскладывает свои вещи. Нельзя вмешиваться в торг, когда он уже происходит, и нельзя сбивать цену на вещь, которую пытается купить другой. Нельзя подходить к продавцу и предлагать свою стоимость: сначала нужно узнать цену, а после — назвать сумму в два или три раза ниже и торговаться. Еще торговцу нельзя идти на повышение цены. Если он назвал цену и увидел, что вы загорелись, он не имеет права переназначать ее.

При покупке какого-то механизма — например, часов — вы должны получить подтверждение от продавца, что он работает. Если вы купили часы, положили их в карман, а через час приходите с ними [к продавцу] и говорите, что часы не ходят, бегут или нещадно отстают, тогда продавец обязан вернуть деньги. Но если он не давал вам никаких гарантий, то обратно вы свои деньги уже не получите.

— Как на блошином рынке выстраивается ценообразование?

Игорь: Начну с самого несущественного. Например, вы пришли на единственный работающий в округе рынок, значит, цены будут выше, чем в дни, когда работают другие рынки и, следовательно, есть конкуренция. Если вы хорошо одеты, цена для вас будет выше. А если вы словами или мимикой продемонстрировали, что вам нужна эта вещь, цена будет очень высокой. На рынке нужно играть и быть психологически готовым к поединку с продавцом. Но поединок должен быть очень доброжелательным — его нужно чувствовать на кончиках пальцев. Окончательная цена — как правило, результат договоренности. Если человек не умеет торговаться и покупает по цене, которая ему сказана в начале, значит, сам дурачок, пусть платит. Мы сами были такими вначале! Но договориться можно.

Антиквариат, конечно, дороже товаров повседневного спроса. Коллекционный фарфор стоит примерно 70% от цены в магазине или антикварном салоне, но если есть хоть одна щербинка, цена сразу падает еще до 20%. Меньше всего стоят книги, поскольку ими пользуются уже давно. Еще дешевле — перчатки и обувь, то есть то, что люди носили на теле. Цены получаются довольно смешными.

Наталья: На блошином рынке много поводов поднять или уронить цену. Как на овощных и фруктовых рынках, в конце дня можно рассчитывать на большую скидку. Но нет гарантии, что предмет долежит до того момента, когда вы будете готовы за него заплатить.

Мотив продажи так же, как и мотив покупки, имеет большое значение. В случае, когда человек продает что-то свое и у него стоит задача сделать это максимально быстро, конечно, цена будет снижаться. Если продают чужое — а так тоже бывает — торговец может созвониться с хозяином вещи и обсудить, где тот самый болевой порог, ниже которого опускать цену нельзя.

Часто вещами владеют домработницы пожилых и одиноких людей. В благодарность за общение и помощь они получают не только деньги, но и предметы, аксессуары, одежду. Им нет смысла держаться за эти вещи, а важнее получить за это деньги.

Игорь: Зачастую они даже не знают, что это за вещи.

Наталья: Бренд или клеймо не так важны — люди приносят вещи, чтобы получить наличку. У них совсем другая цена. Вещи торгуются десятилетиями, предметов много и их движение очень медленное. Мы не единожды сталкивались с ценами в немецких марках, которых давно уже нет.

Игорь: Это было нормально для XIX века. Мы знаем вещи, которые произведены в 1850 году с гравировкой подарочного послания 1908 года.

Мне попадалась булавка для галстука, вложенная в чехольчик на подушке с длинным списком владельцев ювелирных магазинов на обороте. Она никогда не продавалась: булавка произведена в конце XIX века и переходила от одного к другому торговцу, потому что кто-то разорялся, кого-то турнули по имперским законам, а кто-то с еврейской фамилией потерял ее в период национал-социализма и погромов.

— Можно сказать, что на блошиных рынках люди «продают прошлое»?

Игорь: «Продать прошлое» звучит почти так же, как «продать Родину» — я бы не стал пользоваться таким термином. Есть особенности: для антиквара на Западе чужие семейные реликвии — просто обычный товар. Он знает какую-то историю и на этом основании выстраивает цену и торговую тактику.

Для человека, который продает семейную реликвию, это не последний предмет. Последнее люди могут отдать от бедности или из-за специфической, трагической ситуации. Среди товаров старушек-пенсионерок нет антиквариата, все заканчивается 1990-ми.

Торговец заинтересован в вещи с историей, потому что она лучше продается. Люди покупают чайник или утюг не только потому что он дешевый, а потому что это напоминает им о детстве или молодости. Например, в московском Измайлово мы купили настенный коврик, похожий на коврик над моей детской кроваткой. В Швейцарии Наташа купила часики, похожие на те, что достались ей от бабушки и были украдены. Таким образом память восстанавливается. Конечно, вещь с историей можно купить, но можно создавать ее и самому. Покупатели в состоянии забраться в интернет и посмотреть, что это могло быть в прошлом. А дальше блошиный рынок превращается в место самообразования, потому что вы переходите с одной ссылки на другую и узнаете то, что не знали и не узнали бы, если бы не столкнулись с этим предметом.

Однажды мы с Наташей гуляли по парку в Швейцарии и проходили мимо церкви со множеством мемориальных табличек на латыни. Пытались прочесть, а потом на блошином рынке нашли значок с двумя датами: 1444 и 1944 — 500 лет с битвы на реке при Санкт-Якобе. Благодаря ней швейцарцы прославились как очень смелые и отважные воины. Так мы узнали, что церковь стоит на месте уничтожения французами швейцарцев, которые не пожелали сдаться многократно превосходящему противнику.

— Бывало ли, что блошиные рынки вообще пропадали и закрывались?

Игорь: Совсем недавно. В 2020 году в Европе блошиные рынки закрылись и не работали два года. Торговля не закончилась, потому что многое ушло в интернет: ebay был и прежде, а «Авито» и прочее в значительной степени получили бурное развитие благодаря закрытию «живых» блошиных рынков по эпидемическим соображениям.

Блошиный рынок второй половины XX века — не только рынок, но и место коммуникации и отдыха. Туда можно сбежать от одиночества, отдохнуть от каждодневных проблем. Эта «праздничность» никуда не ушла, но события последних трех лет попортили настроение на блошином рынке.

— Какими были блошиные рынки в советский период?

Игорь: Сначала они назывались толкучками — это дореволюционное название. В 1930-е рынки вновь разрешили, но все равно не приветствовали. Новое название «барахолки» они получили из-за «барахольного» качества и товаров.

Барахолки не были местом встречи среднего класса, потому что и среднего класса в Советском Союзе не было. Люди имели возможность поговорить и поторговаться, оказаться в центре внимания. Помимо этого у барахолок существовала функция удовлетворения интересов собирателей и людей с деньгами.

В 1960-е барахолки перестают гонять и появляется название «блошиный рынок», взятое из Европы. Тогда блошиные рынки расцветают. Но я не говорю про Прибалтику и портовые города — там традиция никогда не исчезала, поскольку территории [относительно] поздно оказались в составе СССР и там всегда были иностранцы. Кстати, историк моды Александр Васильев начинал с блошиного рынка Риги и других прибалтийских городов. Первые покупки он совершал в пятилетнем возрасте на деньги родителей.

Наталья: Торговали чем-то новым из-под полы — женской косметикой, шампунями, часами и прочим.

Игорь: В позднем Советском Союзе и на постсоветском пространстве на барахолках были антикварные ряды. Те, кто бывал на рынке в Измайлово или на Удельной в Петербурге лет 20 назад, теперь сильно удивляются, насколько блошиный рынок обеднел по составу продавцов. Антикварная часть растворяется, вместо этого вещи торгуются даже не с прилавка, а с земли на подстилке или на газетке. Среди продавцов — пенсионерки и старые коллекционеры, и они торгуют далеко не тем, чем они торговали в девяностые и нулевые.

Наталья: … Даже у пенсионерки с земли или тряпочки можно купить редкую чашку или кузнецовский фарфор, но зачастую все уже битое или стоит очень дорого.

Игорь: Хороший пример — чайные подстаканники. В России на блошиных рынках и в антикварных магазинах их очень много, в том числе роскошных, серебряных. Но в нашей стране вы никогда не найдете подстаканники с «родными» стаканами столетней давности, а на Западе, в частности в Германии, можете. По той простой причине, что там этот подстаканник все время стоял в серванте в какой-то семье, потом за ненадобностью перекочевал на чердак или в подвал, но все равно сохранился. Его бережно упаковали и держали где-то, а потом просто вынесли и продали. А у нас в ходе многократной и часто принудительной смены хозяев стаканы давно разбились.

— Есть ли принципиальная разница между советским и современным блошиным рынком?

Наталья: Современный рынок изобилует фактурами и материалами, на нем много китайских товаров. Когда после 1990-х все хлынуло в страну, это были чудеса, а теперь воспринимается как ненужный мусор. В советское время туда несли действительно «вещи» и даже высококачественное сукно. Сегодня мы с таким сталкиваемся, например, в Австрии.

Игорь: Советский блошиный рынок иногда бывал удивительно насыщен небольшим количеством качественных товаров. Например, няня продавала на барахолке мои детские костюмчики: постирали, погладили, принесли и продали.

— Цели покупателей на советском и современном рынке различаются?

Игорь: Современный рынок в процветающих странах отличается преобладанием некоммерческих мотивов: общение, досуг и всевозможная благотворительность. Думаю, в Казани на Тинчурина люди стоят не исключительно из-за бедности или ради копеечки к пенсии. Это вариант ухода от одиночества, молчания и горьких мыслей, возможность потрепаться с потенциальными покупателями и постоять на свежем воздухе.

В Советском Союзе такие мотивы тоже были, но все-таки свободно потрепаться, когда каждую минуту ждешь облавы, невозможно. Сейчас все происходит открыто и неспешно, в значительной степени в собственное удовольствие. Вещи имеют историю и душу, их приятно держать в руках, но нужны время, опыт, годы за плечами. Скорее всего, молодежи это не интересно.

— По какому принципу блошиный рынок появляется в том или ином месте в городе?

Игорь: Во-первых, существуют традиции: в Мюнхене в 2012 году отмечали 600-летие первого блошиного рынка, хотя изначально там была ярмарка при церкви. Часто места блошиных рынков, возникших в 1960-1970-е по всему миру, связаны с организацией городских праздников, Дней города, пешеходных зон. Они происходили из желания жителей привести свой город в порядок, что совпадало с целью властей сделать городскую жизнь более праздничной. Иногда блошиный рынок может размещаться на историческом месте, но это может быть даже гигантская высвобожденная на день парковка, парк, привокзальная территория, часть обычного рынка.

Блошиный рынок — мерцающее явление, как и ценообразование на нем: все такое текучее, появляются странные вещи в невероятном сочетании и количестве, будто в калейдоскопе. Сама история блошиных рынков напоминает призрак.

Наталья: На самом деле, именно это и привлекает. Ты не понимаешь, что там, но точно найдешь, чего никогда не видел, никогда не представлял и о чем не мечтал.

— Существует ли типология блошиных рынков в современной России? Чем, например, отличается блошиный рынок в Казани от блошиного рынка в Нижнем Новгороде или Москве?

Игорь: Мы сейчас не можем ответить: в центре [нашей книги] — мюнхенский блошиный рынок, а остальное притянуто для сопоставления.

Наталья: Сравнивать Нижний Новгород, Санкт-Петербург и Москву с Челябинском, Троицком и Пермью вообще сложно. Ближе к центру [страны] — другие деньги, иностранные товары. В целом блошиные рынки формируются самими людьми.

Игорь: Вещи, которыми мы обрастаем, — это наш дневник, автобиографические записи. Глядя на эти вещи, ты вспоминаешь истории.

Наталья: Недаром раньше на память делали гравировку. Бабушка подписывала чайные ложки, ей подписывали вещи, и она это очень ценила и любила. Я долго не понимала, зачем на фотографии подписывать людей и год, а теперь понимаю всю важность. Можно только пожалеть современное поколение, которое в лучшем случае делает фильмы памяти на юбилеи.

Вообще, на блошиных рынках много фотографий, старых альбомов и портретов — есть те, что покупаются ради старинных рам. [На блошиных рынках] много пространства для размышлений и переживаний.

— Ориентировочно в начале нулевых и конце десятых можно было заметить бум интереса к блошиным рынкам со стороны молодежи (по крайней мере, в Казани). У них не может быть ассоциации со старыми-добрыми временами, потому что они их не застали, но есть что-то вроде фантомной ностальгии. Откуда это могло взяться и почему?

Игорь: Я думаю, девяностые, нулевые и ранние десятые — время, когда граждане страны были заняты изобретением или формированием идентичности. Все-таки Советский Союз — сфера очень не однозначная, и если в девяностые он ассоциировался со сталинизмом, то в нулевые появляется ностальгия по советскому и чуть позже растет интерес антикваров.

Люди нуждаются в истории, вычитывают ее, изучают по рассказам родителей, бабушек и дедушек, по фильмам, в книгах и в интернете. Таким образом собирают свою собственную. Блошиный рынок может помочь сложить прошлое и идентичность, то есть найти опору и ориентиры в жизни. Наша индивидуальная история — компенсация не очень мощного генофонда: мы от природы существа менее совершенные, чем животные, и поздно обучаемся.

— Какое место на блошиных рынках занимает антиквариат и как часто встречается?

Игорь: В одном и том же городе — например, в Мюнхене, — можно было найти рынки с антикварным сегментом или рынки с торговцами из Северной Африки. Есть бедные и богатые рынки, есть специализированные. В Москве блошиный на Тишинке (регулярная ярмарка при торговом центре, — прим. Enter) собран из причудливой смеси антикварных магазинов.

Наталья: Он приближен к антикварным магазинам или европейским рынкам. Там минимум советских товаров.

Игорь: В разных регионах, странах и городах у антиквариата может быть разная концентрация. В Италии [за ним] на блошиные рынки ходить не стоит, хотя страна «напичкана» древностями — там разрешена торговля новыми товарами. В Лондоне вы не встретите нацистскую символику, в Берлине — безделушки с дамского столика Викторианской эпохи. Все-таки блошиный рынок отражает прошлое страны.

К сожалению, в Тинчуринском парке мы не нашли ничего из старой Казани. Самая старая вещь — 1964-го или 1967 года — барельеф Ленина. Это говорит о травматичном прошлом и о том, сколько трагедий произошло в городе.

— Как блошиные рынки встраиваются в ткань современного города? Популярные ныне гаражные распродажи — это блошиные рынки, перепридуманные зумерами, или все-таки есть разница?

Игорь: Здорово, что у вас [в Казани] бывают гаражные распродажи. В Европе их почти нет — мы столкнулись с ними только однажды, в Швейцарии. И да, гаражные и посмертные распродажи — тоже блошиные рынки. Это самые демократичные места для общения с прошлым и торговли, поэтому нет ничего удивительного, что ваша креативная и живая молодежь их переизобрела.

Наталья: А можете подробнее о них рассказать?

— В основном люди собираются в большом пространстве и выставляют ненужное за минимальную стоимость. Продавцы хотят подарить вещам вторую жизнь, и в том числе ради заботы об экологии.

Игорь: Мы не сказали об этом, но одна из функций современных блошиных рынков — поддержание экологического сознания. Поэтому они расцветают в 1960-1970-е годы вместе с зелеными движениями и хиппи. На самом деле хиппи были заядлыми торговцами и покупателями на блошиных рынках.

— Каковы перспективы блошиных рынков в наши времена? Есть ли вероятность, что лет так через 20-30 на блошиных рынках появятся условные старенькие айфоны?

Игорь: Естественно, блошиный рынок будет брать в оборот вышедшее из повседневного обихода. Самая драматичная тенденция развития — товары, которые прежде приземлились бы на блошином рынке, будут размещаться на онлайн-площадках. Это обедняет ассортимент, но реальные блошиные рынки не умрут, поскольку продолжат выполнять незаменимую интернетом функцию живого и тактильного общения. Если вы трогаете старую вещь, к прошлому возникает совершенно другое отношение.

Текст: Анастасия Тонконог, Инзиля Шакирова
Иллюстрации: marinaradio
Фото: Предоставлено ЦСК «Смена»