«Рудник» и киноиндустрия на исходе модернизма

Кадр из фильма «Луна, солнце и мушкетеры», режиссер Ваагн Хачатрян

Кадр из фильма «Огонь», режиссер Надя Захарова

«Рудник» — маленький фестиваль, понимающий свои границы и не позволяющий этому всему расползтись в какую-то бесконечность. В большей степени это мероприятие внутрипрофессиональное, во всяком случае пока. «Рудник» — своего рода инкубатор, как и все небольшие фестивали, — котел, кастрюлька, где происходит обмен профессиональными энергиями. Он собирает людей, которые хотят снимать или уже снимают документальное кино, причем людей разных поколений. О его будущем судить пока сложно, потому что, прежде всего, это вопрос денег, а я, если честно, не знаю, как он здесь устроен. Без средств невозможно делать масштабный фестиваль — это все понимают. Однако я, безусловно, желаю ему такого будущего, а реалистично это или нет, зависит от очень многих обстоятельств, никак с кино не связанных.

Здесь представлена довольно компактная программа. Видно, что за каждым фильмом стоит какое-то усилие мысли, что все они выбраны не просто так — это действительно процесс внимательного отбора. В программе «Рудника» есть как минимум два фильма из одиннадцати, которые показались мне крайне современными. Я могу сказать, что это за фильмы  — «Огонь» Нади Захаровой и «Луна, солнце и мушкетеры» Ваагна Хачатряна — они выбиваются среди остальных, но при этом дружат между собой. Мне было любопытно, что совсем молодые люди хотят так снимать и так думать. Они не опираются на уютную, реалистичную, малокровную, довольно апатичную и очень привычную для нас эстетику нулевых и десятых годов. Авторы этих работ пытаются думать глубже, дальше, шире. Если предположить, что оба этих фильма были сняты людьми за 60 — это не было бы так интересно. Но они сделаны людьми сильно до 30-ти, и в них обоих есть религиозные обертона. Мне кажется крайне любопытным это возвращение к вещам, которые были интересны кино в последний раз на исходе модернизма — 30-40 лет назад. Вера не может не нащупывать будущего, это в ее природе. И вот после того, как 90-е и нулевые думали, что настоящее будет вечным, что будущее наступило, мы переживаем новую попытку переформулировать будущее, она окружает нас везде, прежде всего, в политике. Это желание нащупать горизонты чего-то, чего еще нет, неизбежно догонит кино — и уже догоняет, например, в этих фильмах. На самом деле я ждал этого момента и рад, когда вижу его первые ростки.

Жаркие обсуждения за водкой в «Хинкальной» до пяти утра

Нет никакого конкретного алгоритма для того, чтобы фильм понравился жюри. Вообще, фильмы, сделанные по рецептуре, даже если она рабочая и успешная, — довольны мертвые.

Когда я был членом жюри на «Докере», например, мы были не согласны по довольно существенному количеству позиций, но при этом происходящее было дико увлекательным. Посиделки до пяти утра за водкой в «Хинкальной» рядом с кинотеатром «Октябрь» с очень жаркими обсуждениями и приемами, в том числе силовыми.

Здесь же, на «Руднике», почти после каждого просмотра мы обсуждали увиденные фильмы с коллегами — Эдгаром Бартеневым и Любой Мульменко. Поэтому сегодня, в последний день фестиваля, повестка уже более или менее сформирована. Конечно же, у нас еще остались незакрытые вопросы, но я не думаю, что они приведут к каким-то кровопролитным дискуссиям — мы относительно едины. Есть один пункт, в котором мы резко расходимся, но мне кажется, что мы сумеем прийти к общему знаменателю без особых проблем.

Расслоение кино на ниши и фильмы для всех

С документальным кино, да и с кино в целом, сложилась довольно понятная ситуация, которая началась с 70-х годов и продолжается до сих пор: разные типы кино очень обособлены друг от друга. Я немного занимался этим вопросом, и по цифрам американского проката середины 90-х годов было хорошо видно, что в первую десятку самых кассовых фильмов входили картины, которые смотрели и любили в том числе и интеллектуалы. То есть в первой десятке существовали фильмы, которые могли работать и на узкую аудиторию в лице образованного класса и на всех остальных. С конца 90-х годов окончательно утвердилось очень сильное расслоение кино на потоки и ниши, которые спустя время начали носить довольно герметичный характер. Фестивальная публика перестала ходить на блокбастеры и другие крупномасштабные картины и наоборот — только незначительное число так называемых артхаусных фильмов интересовало аудиторию сильно шире фестивальной.

Документальное кино в этом смысле ничем не отличается от игрового артхаусного, оно в той же нише. На мой взгляд, сейчас к доку приковано внимание фестивальной аудитории ничуть не меньше, чем к игровому кино.

Белые вороны и школьники на митингах

Возраст документалиста, конечно, имеет значение. Кино — это же продолжение сознания. Но понятно, что белые вороны есть везде — и это очень хорошо. На самом деле я искренне мечтаю о том, чтобы вернулся исчезнувший на время запрос на нарушителей, одиночек, на людей, которые выламываются из рамок, в том числе, своего поколения. Глобализация толкала к унификации, а анти-глобализационные движения возвращают людей к выбору странных судеб, экстравагантных путей, нас начинают окружать новые отшельники и десперадо. Чем больше людей, чье сознание резко отличается от сознания сверстников, тем, конечно, интереснее. Иногда, разумеется, такие люди погибают, потому что слишком своеобразны и так и остаются неуслышанными. Или наоборот — заражают и ведут за собой других, предлагая новую эстетику, неожиданные решения среди поля очень ожиданных.

Но мне дико любопытно, как думают люди, которым 15. Это один из самых интересных вопросов, в особенности после протестных событий весны и начала лета этого года, где было очень много молодежи, в том числе и школьников. Это, конечно, страшно интригует — кто эти люди и почему они вышли на митинги, чем они отличаются от 20-летних. Не говоря уже о тех, кому 25 или тем более 30. Я бы хотел посмотреть кино (а не только влоги), которое создают 15-летние — ведь оно продолжает их самих.

Фото: Анастасия Шаронова