Группа Gauga появилась на казанской альтернативной сцене шесть лет назад. Она первой начала исполнять блюз-рок и брит-поп на татарском языке. За эти годы коллектив сменил название, состав, выпустил два альбома и недавно почти устроил слэм в «Соли». А главное доказал, что музыка на татарском — не про скуку, стереотипы и однотипную эстраду.

Enter узнал у лидера Gauga Оскара Юнусова, когда ждать следующего релиза, почему нужно выходить из зоны комфорта и стоит ли делать ставку на рок, если рэп популярнее.

Слева направо: Альберт, Марат, Оскар, Искандер, Альберт

— Сложно представить тебя программистом в Минэкологии, где ты работал — одни полурастегнутые рубашки чего стоят. Ты помнишь момент, когда понял, что пора из госслужащего превращаться в основателя рок-группы?

— Работа в Минэкологии была очень давно, лет семь назад. И увлечение музыкой, и работа в Министерстве шли параллельно, как обычно бывает. Я и сейчас работаю в университете. Мне приходится ходить в «белой рубашке» днем, а вечером набрасывать «черную». Во времена Минэкологии я еще только начинал заниматься музыкой, именно в плане работы с группой, а не самостоятельно дома. И был еще без большого музыкального опыта.

— С тех пор многое поменялось. В начале года Gauga даже обновила состав из-за разницы во взглядах со старыми участниками. С новыми они совпадают?

— Какие-то расхождения будут всегда, где-то меньше, где-то больше. Состав обновился очень резко, изначально я даже не планировал распускать старый. Но видимо, пришло время и так случилось. Причем новые участники появились буквально в один день и пришли из разных мест. С барабанщиком Искандером я познакомился просто в интернете: видел его выступления в других группах и предложил присоединиться к Gauga. В те же дни на музыкальной лаборатории (имеется в виду TAT CULT LAB/ Музыка, — прим. Enter), которую проводил Tat Cult, случилась встреча с Маратом — он гитарист. Также был басист, которого мы, к сожалению, пару недель назад потеряли — он улетел в Канаду на постоянное жительство. Но у нас уже есть достойная замена в лице юного Альберта.

Наш перкуссионист, Альберт, остался, и он — украшение группы, я считаю. В январе мы взялись за работу, в процессе которой часть старых песен несколько поменялась в звучании. Хочется, чтобы в окончательном варианте песни осталось много меня, чтобы сильные изменения ее не постигли. Но каждый вносит свой штрих. Если заморочиться конкретно, чтобы в песне присутствовало много моего соло, то нужно делать все самому. Иногда так и получается, у меня есть записи и наработки. Но это в любом случае требует большого количества времени и работы.

— Значит, возможен вариант, при котором ты делаешь музыку сольно?

— Я и сейчас параллельно это делаю. Например, мы можем выложить материал, записанный совместно с ребятами, а потом я перезаписываю его по-своему — так, как я это вижу. И могу потом тоже выложить, никаких проблем с этим нет.

— В первый раз новым составом вы играли в «Соли». Причем играли так, что я в какой-то момент начала ждать слэм. Каково это, исполняя татарские песни, собрать один из самых модных баров?

— Представить слэм невозможно, потому что у нас 90% слушателей — девушки (смеется, — прим. Enter).

— Ну не знаю. Те парни, которые пришли, были очень активными.

— Там, по-моему, только два парня и было — мои друзья Табрис Яруллин и художник Радик Мусин, вот они зажигали.

— Это все происходило на твой день рождения. Были необычные подарки? Все-таки юбилей — 30 лет.

— Даже не помню. Но в тот же день приехал мой друг с университета, заехал рано утром и преподнес подарок, который сам сделал. Четыре кафельные плиты, которые он сложил и написал на них арабскими буквами фразу «Будь и сбудется». Это был первый подарок, я ближе всего его принял к сердцу, наверное, потому что он от друга. Он тоже был на концерте, но не скакал, а важно сидел за столом (смеется, — прим. Enter).

— У вас сменилась еще и концепция ведения инстаграма — он стал смешным. Кто в ответе за аккаунт?

— Я не знаю, сколько уже человек имеют от него пароль, где-то пятеро его знали, сейчас вроде три: наш менеджер Эндже, барабанщик Искандер и я. Но в основном последние видео я сам выкладывал. Сначала просил Эндже сделать пост: мне казалось, что я далек от этого всего, но потом потихоньку влился.

— Но личного аккаунта у тебя до сих пор нет?

— Да мне кажется, и этот выглядит как личный (смеется, — прим. Enter).

Клип казанской группы Gauga и уфимской Burelar на песню Bal, снятый на iPhone 8. Режиссеры: Александр Ширманов, Роман Колесов, 2018.

— Недавно под одной из фото появилась загадочная надпись про съемки в мелодраме «Дегустация женщины». О чем речь?

— А, это шутка. Искандер позвал нас на фотосессию — фотографировала его знакомая, ей хотелось нестандартного для нее портфолио. Я согласился помочь, и вот мы выложили некоторые фото из той серии. Мне показалось, они похожи на кадр из старого фильма 80-х годов, я придумал название. Многие подумали, что это правда.

— Еще вы с группой работаете над третьим альбомом. Каким он будет?

— Мы его пока обсуждаем. На днях на новой студии записывали лайв, снимали видео. Студия мне понравилась, проработали там с шести вечера до часу ночи. Записали пять песен и, наверное, выложим их в соцсетях. Но мы делали их со старым басистом, который уже в Канаде, чтобы сохранить это звучание на память. Песни войдут в альбом, но будут записаны заново с новым басистом. Планировалось, что летом мы сделаем альбом, а осенью он уже выйдет. Не удалось, к сожалению. Наверное, нужно дождаться подходящего времени, и все само получится.

— Ты говорил, что у тебя много старого материала. Он будет использован или в альбом попадут только новые песни?

— Нет, старые не хочется использовать. Их можно записать и показать когда-нибудь, но нет желания вставлять в предстоящий альбом. Хотя некоторые неплохо вписались бы.

— Планируете потом отправиться в тур с презентацией релиза?

— Да, в ноябре, уже не секрет, что мы играем сольный концерт в Уфе. Я рад этому событию и мне будет очень приятно выступить там еще раз, в крутом клубе MusicHall27. Достаточно важное выступление для нас. Со дня на день запустим афиши.

— У группы уже были выступления и в Уфе, и в Омске, и в Москве. Как вас принимали?

— В Москве приятно играть, потому что аудитория хорошо реагирует, чувствуются тепло и отдача. В Уфе тоже была классная атмосфера, но пришло поменьше народу. Играли три группы: мы, Радиф Кашапов и башкирская рок-группа «Бурелар» во главе с Ильшатом Абдуллиным. Везде есть и приятные стороны, и минусы. Порой, эти минусы не заметны.

— Ты рассказывал, что молодым артистам сложно пробиться в Татарстане без связей — тем не менее, у тебя, человека из маленького города в Башкортостане, это получилось.

— Я думаю, всем сложно и в любом городе свои трудности. Но для кого-то они, может, и не кажутся препятствиями и легко преодолимы. Я же приехал сюда не ради музыки, а по линии спорта, ради баскетбола. Но вышло все иначе. Мы собрали группу в 2013-м и все это выросло в то, что есть сегодня.

— Вам в свое время помог лейбл Yummy Music. Почему ваши пути разошлись?

— Да нет, пути не разошлись. Когда я пришел на лейбл в первый раз, директором был еще Ильдар Карим. Спустя пару лет он уехал в Москву и оставил вместо себя Ильяса Гафарова, который занял его должность. Дружелюбные отношения у нас сохранились и сейчас. Часто пересекаемся с Ильясом в нерабочее время обсудить планы и отдохнуть в товарищеской компании. Я всегда готов им помочь, а они мне, но когда ты подписант какого-то лейбла, то в один момент перестаешь работать и начинаешь ждать, что тебе будут помогать, подкинут что-то. То есть все время проходит в ожидании. Это терзало меня изнутри, поэтому я решил выйти из Yummy Music и взять все в свои руки. Решение оказалось отчасти действенным, но в любом случае мы сотрудничаем с лейблом. Например, организацией и рекламой концерта в «Соли» занимался именно он. С организацией концерта в Уфе они тоже помогают.

— Что изменилось после ухода с лейбла?

— Для группы ничего не поменялось, но изменилось мое внутреннее состояние. Я почувствовал себя свободнее, то есть понял, что многие вещи могу делать сам, не нужно ничего ждать, надо просто делать свою работу.

— Твои тексты, на мой взгляд, — это хорошие глубокие стихи. Многие музыканты выпускают свои сборники, Дельфин, например. У тебя была такая мысль?

— Для меня мои стихи и тексты песен сильно отличаются и разница между ними велика как при создании, так и в итоговом материале. Желание выпустить сборник было, но не как книгу со стихами, а как собрание песен с переводом. Когда пишешь стихи, преследуешь высокий стиль, поэтичности требует и фраза, и предложение в целом. Когда сочиняешь композиции, ищешь слово, подходящее под «ноту» или гармонию — чтобы они звучали параллельно и перетекали друг в друга в течение всей песни, для раскрытия характера слова, его лица, его веса в данном контексте. Стихотворение же — самостоятельное произведение и работает само на себя без помощи музыки.

— А ты сам анализировал, как меняются темы в твоих текстах песен и стихах со временем?

— Да. И возможно, в худшую сторону (смеется, — прим. Enter). Точнее не в ту, в какую мне хотелось бы. Я начинал с глобальных тем: вопросов жизни, ее восприятия, смерти — того, что волнует юношу. Теперь такие темы редкость: сажусь писать — не выходит, а сочинять через силу я не хочу. Если не получается, начинаю заниматься чем-то другим. На сегодня тексты в моих песнях стали проще, они приняли разговорный вид — просто монолог человека, который вышел на улицу и о чем-то говорит во дворе с товарищами. Но это искренне и соответствует времени.

— Мне кажется, в тех песнях, что ты делаешь сейчас, по-прежнему есть какая-то провокация: иногда это сексуальный подтекст в текстах или неоднозначный клип — на композицию «Бал», к примеру. Это выходит намеренно или получается само собой?

— Само собой. Когда я сажусь работать над песней, должна появиться подходящая фраза в процессе работы: я ее не обдумываю заранее, не подготавливаю. Просто она возникает, и я понимаю, что вот с этим можно поработать — в том числе, так было с песней «Бал» (в переводе с татарского «мед», — прим. Enter). Именно «Бал», «Аламам», «Ал иреннәр» — песни, которые и пишутся мной сегодня.

— Ты чувствуешь давление татарского консерватизма — не внутри группы, а снаружи?

— Я его на себе не ощущаю, может до меня некоторые высказывания просто не доходят. Бывало, люди говорили, что им не нравится относительно группы, но это было просто выражение антипатии или моментами симпатии. Я имею в виду мнение местных артистов о нас. У меня есть пара знакомых исполнителей татарской эстрады, которым импонирует наша музыка. Наверное, поэтому мы и общаемся, если было бы наоборот, вряд ли это было бы возможно.

— То есть артисты татарской альтернативной сцены и татарской эстрады могут вообще не пересекаться, даже работая в рамках одной индустрии?

— А мы и не пересекаемся, у нас все фестивали и концерты проходят там, где эстрадой и не пахнет. Ее представители в этих местах не бывают и, возможно, даже не знают о них.

— Тебе самому нравится татарская эстрада?

— Я могу сказать, что люблю татарскую музыку, если она сделана хорошо. Слушаю то, что мне по душе, но кого-то конкретного выделить не могу. По большей части речь о народной музыке, именно в этих песнях я вижу личность, независимо от того, кто их исполняет: Рафаэль Ильясов, Габдулла Рахимкулов, Сара Садыкова, Фарида Кудашева. Их исполнение закрадывается в самое сердце — значит вот она, прекрасная работа. Сами песни очень сильны. Грешно татарину не поддаться всему этому внутри себя.

— На Tat Cult выступали татарские зарубежные коллективы и исполнители: Зуля Камалова, Başkarma. Чем они отличаются от наших, местных, по твоему мнению?

— Мне понравилось звучание Зули Камаловой, в этот раз оно было достаточно оригинальным — задействовали своеобразные инструменты. Başkarma тоже звучали очень современно и актуально, несмотря на то, что их песням больше 30 лет. Все остальные, в том числе мы, играли по стандарту. После фестиваля мы с Денизом (создатель финско-татарской группы Başkarma, — прим. Enter) и Умидом (участник финско-татарской группы The Sounds of Tsingiskhan, — прим. Enter) поиграли у нас на студии пару часов, затем посидели в баре и я провел их по Казани. Дениз Бадретдин планирует вернуться сюда в декабре или январе и предлагает сделать совместный проект с нами и еще парой ребят. Умид — приятный по общению парень, хороший гитарист. Ему осталось год доучиться в Финляндии, но у него есть вариант продолжить учебу здесь, в Казани. Он поделился своим желанием это сделать, и я с радостью предложил ему помощь.

— Недавно мы как раз общались с Денизом Бадретдином, который говорил о том, что рок — музыка протеста. Ты с этим согласен?

— Если говорить о музыке, которую делаю я, то осознанно протест, конечно же, я не вкладываю. Но в песнях нашего направления я приветствую наличие мужского характера, дерзость. Наверное, это можно назвать в каком-то смысле протестом.

— А что вызывает у тебя негодование?

— Фальшь и несправедливость, я с трудом могу это принять. Как это перевести на работу… Что-то накапливается внутри — негодование или сочетание всех чувств, эмоций и переживаний, которые усваиваются в процессе жизни и оставляют след. Они-то и находят отражение в музыке. Я анализировал свои старые песни и заметил, что все происходит именно так — накопленное во мне выходит наружу через них.

Но в последнее время это бывает редко. Наверное, есть две причины. Во-первых, сейчас я значительно меньше работаю, к сожалению, и мне такой расклад не нравится. Либо приходится где-то играть, что-то записывать, либо еще чем-то заниматься, только не сидеть и не работать над материалом. А во-вторых, осталось мало вещей, которые вызывают у меня эмоции. Это досадно, но как будто бы я много к чему испытываю равнодушие.

— Ты однажды назвал себя малоэмоциональным человеком, сильные эмоции у которого вызывают только баскетбол и музыка.

— Да, и это сохранилось до сих пор.

— Если музыка помогает выражать эмоции, то кажется, российские исполнители сейчас активно этим пользуются. Как ты относишься к тому, что творчество бывает еще и инструментом для выражения гражданской позиции?

— Это радует. Многие из музыкантов говорят толковые вещи, не столь важно каким языком и какими словами, но ведь молодежь к ним прислушивается — все на благо. Например, Макс Корж.

— Вообще за ситуацией в Москве и в стране в целом следишь?

— Я человек аполитичный, начнем с этого. Это не то, чем можно гордиться, но такова правда. За происходящим слежу, конечно же, с позиции гражданина страны. За новостями слежу из телеграм-каналов. Спасибо за это Дурову.

— Раньше ты много времени посвящал баскетболу и в те же годы слушал афроамериканский рэп. В России рэп сейчас стал, кажется, самым популярным жанром. Например, появилась целая плеяда уфимских рэперов, а ведь Уфа считалась рок-столицей. Как ты к этому относишься?

— В Уфе много хороших, решительных и везучих музыкантов — может, это ответ. Когда был популярен рок, они играли его, а теперь время рэпа и они делают рэп, причем очень толково, успешно. В Уфе даже на улице заметны неформалы, по внешности которых видно — они в тренде, чувствуют музыку и понимают, что именно модно и как все это живет среди людей.

— А тебе самому интересен русский рэп?

— Я, конечно, прослушивал современных рэперов, мне было интересно, и сейчас продолжаю временами слушать; много чего мне нравится, но это не моя музыка.

— На тебе до сих пор наушники. Что слушал, когда шел сюда?

— Ничего, здесь идти три минуты, я надел наушники, чтобы не пропустить звонок. Но сейчас я слушаю примерно то же самое, что и десять лет назад: мне нужно что-то блюзовое, британское. Я получаю удовольствие от музыки, в которой присутствуют пижонство и брутальность. Один музыкант сказал: «У музыки должны быть яйца», — я согласен с этим. А вчера я послушал альбом Эда Ширана. Классные песни, но это совсем не мое, такая милота.

— Ты у меня в сознании совсем не стыкуешься с его музыкой.

— Да, но у меня же тоже есть такие песни. К примеру, «Акыллым» — супермилая композиция, мы ее играем на одном из десяти концертов. Видимо, очень редко я тоже могу скинуть с себя костюм «грубости» и стать милым парнем.

— «Алсу», кстати, тоже классная песня.

— Мне кажется, они обе очень личные и камерные — их нужно играть в тишине, в темноте или при свечах. Но точно не на фестивалях.

— Про твои песни говорили, что они — современный «моң» (пение с душой, — прим. Enter). А что для тебя значит это понятие?

— Я знаю только одного человека, который так говорил — Ильшат Саетов. В прошлом журналист, директор центра изучения исламской цивилизации КФУ, ныне — директор российско-турецкого научного центра в Москве. И уже второй год учится на режиссера. Делает крутые вещи, — кажется, он нашел себя! У него получается очень здорово. Человек как будто создан для такого дела. Надеюсь, однажды начнет снимать хорошие татарские фильмы.

— И клипы, пожалуйста! А он объяснил тебе, почему считает, что твои песни — современный «моң»?

— Мы сидели у него на кухне в Москве, и он произнес эту фразу после того, как послушал песню «Алсу». Я сам вряд ли сказал бы так — возможно, в моей музыке и есть частица «моң»: она заключается в искренности, умении прочувствовать и передать переживания в песне. Я стремлюсь быть искренним в своих текстах, делаю это в первую очередь для себя — если человек не честен с собой, он не может себя уважать.

— Если ты начнешь сочинять песни на русском или английском, «моң» из них исчезнет?

— Конечно, это же все зависит от языка. Когда я пою на русском, то словно превращаюсь в совсем другого человека. И на английском все звучит иначе, еще я пробовал петь на турецком — тоже чувствуется отличие. Татарам везет — «моң» есть только у них, передать его с помощью другого языка — дело трудное, а может и невозможное.

Фото: Даниил Шведов