Татарская эстрада и клипы давно превратились в образец того, как делать не надо: однотипное звучание, отсутствие экспериментов, отставание от тенденций. Появление чего-то нового, попытки изменить стиль и представление о понятии «музыка на татарском» — все еще большая редкость.

Музыкант из Челнов Said Olur несколько лет работает над тем, чтобы треки местных исполнителей перестали ассоциироваться только с Салаватом и Гузель Уразовой. Два года назад он выпустил альбом, в котором смешались инди, электроника и соул. Музыканта прозвали татарским Стиви Уандером и Иваном Дорном. Enter узнал у Said Olur, когда ждать перемен, зачем ломать татарский синтаксис и почему его треки не крутят по радио.

— Буквально на днях вы выпустили совместный трек с группой Gauga, которая играет рок на татарском, при этом фиты с местными музыкантами для вас редкость. Расскажите о коллаборации и о том, почему песня получилась совсем не похожей на то, что вы делаете обычно.

— Я делаю музыку в разных направлениях, хотя зачастую меня называют хип-хоп исполнителем. Да, это то, с чего я начинал, но потом работал и в других стилях. Два года назад я предложил фронтмену рок-группы Gauga Оскару сделать совместный трек, но он отказался и дал понять, что не готов на фит со мной. Затем у меня вышел релиз Bangkok Hilton, а через пару дней мы созвонились с Оскаром и он предложил коллаборацию. Пришлось долго искать референс — почти год. В последнее время я часто слушал Гэри Кларка, и мне захотелось трек в стиле блюз-рока. Он нас и объединил с Gauga — этот стиль музыки влиял и на «черную культуру», к которой относится хип-хоп, и на рок. Мы долго не могли собраться, пока полгода назад я не приехал в Казань. Тогда и начался процесс написания музыки и текста. Ребята из Gauga — единственные люди, которых я считаю феноменом в татарской музыке. Сейчас я больше никем не восхищаюсь — только ими, и считаю их виртуозами в местной индустрии.

— Поэтому вы предпочитаете не записывать фиты с музыкантами из Татарстана?

— У меня был трек Svetlana с Ильгизом Шайхразиевым (резидент Yummy Music, — прим. Enter), о котором я очень жалею. Не из-за того, что там участвовал Ильгиз — у меня с ним, в принципе, хорошие отношения. Просто я не додумал песню до конца, в ней нет национализма — только история о любви татарского парня и русской девушки, но она сильно задела моих друзей. Сейчас я тщательно подхожу к коллаборациям и пока готов делать что-то только с Оскаром — это касается и следующего совместного трека, если мне захочется записать фит. Еще участвовал в релизе K-Ru, но лишь в припеве.

— А в целом, слушаете ли вы местных артистов? Тех же резидентов Yummy Music, например?

— Последних не слушаю вообще. Хотя могу заценить треки некоторых представителей лейбла, а кроме них никого и нет. Я редко ставлю композиции русских и татарских представителей, в основном зарубежных. Мало что цепляет.

— А почему не цепляет? Однотипное звучание?

— Я не чувствую в музыке наших исполнителей вайба, при том многие говорят, что мой путь — американщина. Когда я слушаю Gauga, то понимаю — это настоящий рок в лучших традициях жанра. Если что-то делаешь, надо доводить работу до абсолюта, совершенства. В татарской культуре существует понятие «моң» (обозначает особую лиричность татарских песен, — прим. Enter). Многие говорят, что в музыке Ришата Тухватуллина чувствуется моң, но мне так не кажется. Вот у певца Руслана Сайфутдинова это в композициях есть — он единственный человек, выступавший на фестивале «Узгэреш жиле», про которого я могу сказать подобное. Конечно, я никогда не буду петь так, как он.

Руслан исполняет песни и на русском, и на башкирском, и на татарском языках. Вспоминаются золотые времена, когда на сцену выходили Равиль Харисов, Хайдар Бигичев — у Руслана похожий стиль. Его музыку слушают интеллигенты и элита. А все остальные татарские исполнители будто выпускают трек ради трека: просто релиз без темы и смысла. Я считаю, творчеством надо что-то доносить.

Видеоролик с кадрами Стамбула на трек Minem Uram Batr, 2019 год. Идея и воплощение: Касим Нуртдинов, Ислам Исаев, Oussama Taguemount

— Тогда почему татарская эстрада практически не развивается, когда вокруг так много новых тенденций и есть у кого учиться, на что ориентироваться? И когда ситуация изменится?

— Я думаю, лет 20-30 все будет продолжаться в таком же ключе. Вообще, татарская эстрада — лайфхак из серии «как делать не нужно». Если татарский ад существует, то там заставляют слушать их песни и смотреть клипы. Я, конечно, шучу, но на самом деле так и есть. Если разбирать эстраду как явление, то это народная музыкальная монопольная индустрия, пустившая корни 30-40 лет назад — после ухода со сцены Хайдара Бигичева. Она начала активно пропагандировать свою музыку, которую невозможно назвать искусством. Большинство моих друзей, идеально владеющих татарским языком, такие песни не слушают и презирают.

Те, кто делают местную эстраду, не идут на контакт: они придумали условный формат и следуют ему. До сих пор не могу понять, чем он обуславливается. И еще не знаю, каким должен быть трек, чтобы его поставили на радио: знакомые второй год подряд относят мои песни на радиостанции, и их тут же «бреют». Мне настолько барыбер (в пер. с тат. языка «все равно», — прим. Enter), потому что моя стезя — интернет.

Музыкальная составляющая татарской эстрады — вечно играющий баян и полное отсутствие звука, который мог бы зацепить. Это псевдомоң: ничего похожего на истинный там и в помине нет, просто реальный колхоз. Если у вас будет время, пожалуйста, поищите в интернете таджикские и узбекские клипы — я недавно просто охренел от того, как они делают — похоже на Запад. Хотя уровень жизни в этих странах оставляет желать лучшего. А финансы всего татарского медиарынка позволяют снимать клипы на супероборудовании, но эстрадные музыканты принципиально не заморачиваются и просто проталкивают свое. Пару лет назад даже Рустам Минниханов в одном из интервью выразил мнение о татарской эстраде, после которого началось движение, появился фестиваль «Узгэреш жиле». Но нельзя так просто взять и заменить все на джаз, как делают на проекте. Суть остается та же — я еду к маме, жир жилэк (земляника, — прим. Enter), все хорошо.

— Такое положение дел может быть связано с тем, что местные артисты ориентируются прежде всего на старшее поколение, которое отрицает все новое? Эстрадники знают, что на их концерт и так придет определенная аудитория.

— Объясню: раньше я думал, что публика наших эстрадников — мамы, бабушки и 35-летние девушки, которые не могут выйти замуж. Опять-таки говорю с юмором, но это близко к истине. Однако я начал замечать, что треть молодежи, ребята гораздо младше меня, ходят на эти концерты — мышление такое у народа. Сама музыка пропихивается насильно с учетом того, что пипл схавает. Я тоже когда-то слушал эстраду, но потом перешел на чтение серьезной татарской литературы: произведений Абсалямова, Еники — сознание поменялось. Возможно, происходит умышленное отупление народа.

Представителям местной сцены не очень выгодно, чтобы появлялись музыканты вроде Оскара из Gauga и меня. Эстрадники ведут премии, свадьбы: например, среди моих знакомых многие к себе на никах в качестве ведущего звали Мунира Рахмаева. А новое поколение музыкантов способно работать в разных жанрах, находиться в постоянном поиске, отстраняться от старых форматов. Сейчас молодые ребята выпускают по два-три трека, но быстро угасают, у них опускаются руки от понимания, что здесь делать нечего. Чаще всего они ищут даже не деньги, а признание, выкладывают релизы в соцсетях, а им пишут: «Астагфирулла, что за музыка, что за бесовщина!»

То, о чем вы говорили в вопросе, может быть причиной только отчасти, корни намного глубже. Полагаю, что маркетологи, которые работают во всей этой индустрии, диктуют: как надо одеваться, вести себя и какой должна быть музыка. Это не творчество, а бизнес. Даже если сейчас организовать объединение, ему перекроют кислород любыми способами: к примеру, откажутся предоставлять площадки артистам. Доступ на радио для нас уже закрыт. В одно время мне даже предлагали написать текст для кого-то из эстрады за полторы тысячи рублей — я их почти в открытую послал. К тому же, эта сумма — просто проявление неуважения. Я мог бы и бесплатно слова для песни сочинить, если артист превратит их в крутой трек. Заработок — не моя первоцель, я пришел в татарскую музыку без денег, наверное, без них и уйду. К слову, некоторые местные исполнители имеют в месяц несколько сот тысяч, причем это средний ценник.

Вот Элвин Грей — молодец, он такой драгдилер в музыке: знает, как толкнуть товар, заинтересовать, люди ходят за ним как зомби. Он — коммерческий проект, но нам стоит у него поучиться.

— Ваша музыка сильно отличается от того, что делают на местной сцене. Вы сотрудничаете с зарубежными артистами (например, с американским битмейкером zuCYDE), и в целом треки звучат по-иному. Как так получилось? Вы с самого начала творческого пути ориентировались на западных коллег?

— У всего этого есть свой фундамент. Мне было 16 лет, когда я попал в хип-хоп тусовку в Набережных Челнах — такой даже в Казани не было. Мы все варились в котле андеграунд-гангста рэпа. Я не помню, кто втянул меня в движение, но тогда я заинтересовался брейк-дансом. У нас рефреном крутились оппозиционные темы — все-таки юношеский максимализм. После армии я продолжил этим заниматься. Затем в интернете познакомился с Никитой Конончуком — он из Украины, но порядка десяти лет жил в Лос-Анджелесе. Нашли общие темы, он начал подгонять мне биты и инструменталы. После чего, я попробовал делать музыку, но еще не на татарском. А у меня во «ВКонтакте» был чат с друзьями, который в противовес ТВ-каналу с клипами местных артистов, назывался «Антимайдан». Мы скидывали друг другу видеоролики на татарские песни, комментировали и стебались, хотя сначала хотелось плакать.

Помню, друг скинул клип группы Gauga на песню Grapefruit — мне очень понравилось качество картинки, я поискал информацию, узнал, что они резиденты Yummy Music. Потом сидел и размышлял о том, что есть и рок и рэп на татарском, и нужно придумать нечто необычное. Я в то время слушал Дорна, под его влиянием записал «Килэ ява». На композицию потратил около года, так как старался избежать типичного звучания наших песен: прорабатывал фонетику, искажал язык, старался убрать «щ». Мне недавно сказали, что я сознательно ломаю татарский синтаксис. Своей музыкой я пытаюсь показать, как можно делать на татарском, но по-другому, в разных форматах — не мне судить о результате.

Для меня важно мнение моего окружения: если скажут «ты делаешь дерьмо» — я тут же остановлюсь. Стараюсь изучить язык не в том формате, в каком мы привыкли его слышать в повседневности. Смотрю старые спектакли на ютьюбе, где татарский звучит совсем по-другому: население сейчас говорит на ломаном татарском вперемешку с русским. Я считаю, что лучше разговаривать либо на одном, либо на другом. Много сил потратил на оттачивание собственного стиля, работал именно над произношением и ударениями. У меня не было цели делать совсем разные треки, просто я слушаю очень много музыки в режиме 24/7. Все получилось само собой — какой-то минус цепляет, и я беру его в основу композиции. Главное — донести своим творчеством какой-то смысл.

— А если бы была возможность записать трек в коллаборации с любым артистом, кто бы это был?

— Наверно, я бы записал с Гэри Кларком, симпатизирую Скриптониту, но нет, не совсем то. Из русскоязычных это был бы Дорн, а из западных — T-Pain, потому что он мастер и профессионал.

— Я как раз слышала, что вас называют локальным Иваном Дорном. Нравятся ли вам такие сравнения, и чья музыка вас действительно вдохновляет?

— Все, кто работает в определенном жанре, обречены на сравнение с его первопроходцем. Любых исполнителей deep house или UK garage называют Дорнами. У меня нет фаворитов в музыке, которыми я восхищаюсь — иногда даже имен музыкантов не помню. Из того, что слушаю в последнее время могу выделить Sunni colon, Higher Brothers — это китайский рэп, также T-Pain и XXXTENTACION. Из рока ставлю 30 Seconds to Mars. Многие считают, что я торчу на хип-хопе, но для меня это easy музыка, я могу вообще все воспринимать. Окей, восемь месяцев я крутил Анджело Бадаламенти, потому что он написал музыку к сериалу «Твин Пикс». Его я посмотрел четыре раза за год, и он, кстати, сподвиг меня на написание трека Million.

— Вы рассказали, как решили писать треки на татарском. А вам не кажется, что это ограничивает вашу потенциальную аудиторию слушателей?

— Думаю, нет, потому что я приближаю свое звучание к более европейскому. Даже есть мысль немного поэкспериментировать с восточной тематикой. Последнюю мою композицию чаще слушают русские ребята. Свою музыку я преподношу не как татарскую, а как этническую. Для меня этника — марийские песни, например, а для русскоязычных — мои.

— Какова вероятность, что вы снова начнете писать треки на русском или, например, перейдете к сочинению на английском языке?

— Не исключаю такой вероятности. Думаю о коллаборации с исполнителями другой национальности: с музыкантами с Кавказа, из Азии или Казахстана, например. Пока не буду говорить конкретно, но сделаны первые шаги к совместному треку с казахским исполнителем. Он известный артист у себя на Родине и делает крутую музыку. Я тоже попробую читать или петь на казахском.

— В прошлом году вы говорили, что планируете выпустить клип. Недавно вышло видео на песню Minem Uram Batr, но это скорее нарезка из кадров с видами Стамбула. Почему выбран такой формат и планируете ли вы все-таки снять полноценный ролик?

— Я не писал, что собираюсь выпустить клип — речь шла о видеоработе. Стамбульские татары попросили разрешения на видеоряд под мой трек, чтобы показать красоту турецкого города. Музыка хорошо вписалась в общие настроение и атмосферу Стамбула, и я поддержал идею. Не хочется создавать клип только ради того, чтобы он был: мне важно проделать большую творческую работу. Выпустить то, чего до этого в Татарстане не было. Но у нас в регионе нет грамотных клипмейкеров, с которыми я захотел бы сотрудничать. Есть ребята, которые снимают красиво, но они меня не устраивают.

— А что в целом думаете про клипы местных исполнителей?

— Что они не парятся и зарабатывают деньги — им выгодна сложившаяся ситуация. Возьмем, к примеру, звукорежиссеров. Я не буду называть имен, но в Казани есть два представителя этой профессии, к которым чуть ли не за месяцы выстраивается в очередь вся эстрада. Они берут за работу достаточно большие деньги. А исполнители даже понятия не имеют, что существуют 12-13-14-летние ребята, которые делают очень крутые минуса. Лучше, чем мой бро Артур Чаянов из группы «Чаян Фамали», звукорежиссера и битмейкера в Татарстане точно нет. На протяжении десяти лет он в ответе за мой звук. Когда Артур уезжает на отдых, я просто ничего не записываю и жду его возвращения. У него совсем другой подход к делу, он выкладывается на полностью, все объясняет: «Саид, вот ты здесь не так пропел». Иногда мы переслушиваем композицию по 20 раз, перед тем как прийти к конечному результату. А то, чем занимаются остальные — наплевательское отношение к профессии и, соответственно, самому себе. Я понимаю, что они зарабатывают большие деньги, но все когда-нибудь возвращается бумерангом.

— Вы уже упоминали Yummy Music: какое-то время вы были резидентом лейбла. Почему решили вернуться к статусу независимого артиста?

— Во-первых, у нас было разное отношение к музыке и делу, а во-вторых, лично по моим меркам там все делают очень долго. Возможно, они к такому темпу привыкли или у нас не сходятся темпераменты — мне нужно прямо здесь и сейчас видеть итог творческого процесса. В принципе, мы общаемся до сих пор и находимся в нормальных отношениях.

Наше сотрудничество началось с трека Svetlana, который мы записывали восемь месяцев, потому что все постоянно менялось. Когда вы готовитесь к интервью с человеком, то ставите примерные временные рамки: окей, текст выйдет в следующий вторник. Но если с тех пор пройдет три месяца, никакое интервью уже и не нужно — теряется его послевкусие. Здесь то же самое: послевкусие трека потерялось, и я остался недоволен работой. Хотя да, песня немного хайпанула.

А потом я ушел из Yummy Music. Конечно, у нас бывали конфликты и разногласия касательно концертов с Ильгизом Шайхразиевым и Ильясом Гафаровым (основатель лейбла, — прим. Enter), но мы все уладили и решили просто забыть некоторые моменты.

У меня был более творческий подход к музыке, как мне кажется. К тому же Yummy Music много времени уделяет организации концертов и мероприятий. Ильяса тоже можно понять — у него мало времени и так далее. Не то, чтобы я не хотел ассоциировать себя с ними — просто я понял, что мне это не нужно. Там хорошие ребята со своими плюсами и минусами, но вот последние мне и не понравились. Их вообще сложно назвать лейблом, это больше творческое объединение. Gauga, кстати, тоже ушла из Yummy Music полтора месяца назад. Я рад, потому что они сами по себе самодостаточные ребята. Они, кстати, сейчас планируют записывать альбом. А у меня весной пройдет сольный концерт.

— Это будет один сольный концерт или небольшой тур по Татарстану?

— Один концерт в Казани. Еще не определились с площадкой, думаем над вариантами.

— Концерт будет в Казани, а вы по-прежнему живете в Челнах. Сейчас талантливые исполнители предпочитают переезжать в более крупные города. С чем связано ваше желание остаться там? Не ограничивают ли вас в творчестве размеры города?

— Не ограничивают, и я благодарен Всевышнему за то, что родился в Челнах. Ведь все этапы жизни формируют личность, мысли. Здесь, у нас, человек делает выбор: либо он пропадает, либо начинает широко мыслить, идет на общение, развивается. Казань, конечно, столица, но не культурная же. Она вроде Лас-Вегаса, куда люди приезжают посмотреть на достопримечательности, отдохнуть. Раньше у меня было желание переехать сюда, но оно пропало: мне гораздо спокойнее в Челнах. По сути, это те же люди, тот же пьяный сосед, который постоянно недоволен. Я люблю такую самобытность. Если завтра мне скажут: «Мы даем тебе деньги и крутой проект, переезжай и живи здесь», — я соглашусь. Но рвения к переезду у меня, в отличие от многих, нет. Только бы в деревню не занесло — не мое.

— Как вы считаете, в каком направлении будет двигаться музыка в мире, России и на татарской сцене?

— В мире и в России давно и глобально правит хип-хоп, даже электронно-танцевальная музыка развивается не такими темпами. Интерес к ней с каждым годом пропадает все больше. Появляется рок, причем именно новой школы. New school сейчас — это синтез рок-н-ролла и рэпа. Тяжело улавливать мировые тенденции, потому что Штаты и Европа — центр музыки, там масса крутых чуваков, которые развивают индустрию в разных направлениях.

А с татарской музыкой все предельно понятно — нужно экспериментировать. Татарстан — непаханное поле: если завтра появится музыкант с грамотно сделанным альт- или панк-роком, его сразу заметят. У нас же до сих пор много псевдопозитива: каен (береза, — прим. Enter), лето, жара. Мне кажется, в треках надо давать больше социальных тем — не обязательно петь о политике, хотя бы просто об обычной жизни вокруг, но чтобы было интересно. Татарская молодежь и не только должна взглянуть на нашу культуру со стороны, на то, как она убого смотрится. Будто железный занавес стоит как во времена СССР, причем добровольно возведенный. Местные исполнители не знают, что происходит на Западе, а вроде сейчас все доступно: и ТВ, и интернет. В их мышлении татарская музыка — это только милэшлэр (рябины, — прим. Enter), а других вариантов нет. И такого слушателя взрастила сама индустрия.

Часто после каких-то тусовок и рейвов, в которых участвуют татары, пишут: «Татары не должны так себя вести», — их словно идеализируют.

— А слушали ли вы татарских исполнителей, которые живут за рубежом? Зулю Камалову, например?

— Да, конечно. Многие ей благодарны и восхищаются личностью и творчеством, кто-то даже пришел в альтернативную музыку благодаря ее песням. Я с нее не начинал, и мне это не интересно. Например, мои высокоинтеллектуальные друзья слушают группу Juna и говорят, что они крутые, а мне не нравится. Но, согласен, они архиклассные музыканты, и, наверное, все так. То же самое с Зулей Камаловой: она крутая, но я ее музыку не понимаю.

— Нашла в вашем твиттере пост, которому несколько лет. Вы написали, что любите феодальную Японию, самураев, и хотите катану. Откуда такой интерес к азиатской культуре и что еще цепляет?

— Наверное, я пересмотрел почти все фильмы про феодальную Японию: нравится их воспитание, система, покорность. У них все идеально: от оружия до способа наливать чай. Они даже убивали себя идеально! Я всегда восхищался самураями: их военным искусством и систематичностью. В одно время даже хотел заняться одним из видов японского единоборства с мечами — кэндо. Но не срослось, может сердце не приняло, хотя тематическое кино очень люблю.

Еще нравятся старые советские фильмы, а из зарубежных в числе любимых «Лангольеры» по книге Стивена Кинга и сериал «Твин Пикс». Также смотрю артхаус, мистику и обожаю фильмы ужасов. Считаю, что они расслабляют и возвращают в реалии. Ошибка людей, в том числе татар, — смотреть на мир сквозь розовые очки, а ужастики приземляют, дают выброс адреналина. Мы понимаем, что есть плохое, и нужно развиваться, нести добро. Но я ни в коем случае не сторонник демонологии, наоборот — ратую за все хорошее.

Кроме того, люблю обложки: для своих треков делаю их сам. Я резко появился в татарской музыке и так же внезапно уйду, а после займусь фотографией — куплю самую дорогую камеру и буду снимать.

— А у вас уже есть понимание, когда вам захочется резко уйти?

— Нет, это просто мысли о будущем. Должен настать определенный момент, когда придет понимание: все, я постарался донести то, что хотел. Не то, чтобы мне будет нечего сказать, но надо заниматься и чем-то другим, развиваться в разных направлениях. Можно попробовать себя в публицистике или в писательстве — недавно появилась мысль сделать комикс, где будут фигурировать достаточно известные люди. Возможно, я просто уйду в долгосрочный отпуск из музыки.

Фото: Динара Искандарова
Изображения: Рената Фогель