Осенью 2012 года будущие основатели лейбла Ored Recordings Булат Халилов и Тимур Кодзоков поучаствовали в российской экспедиции Винсента Муна — автора короткометражек с участием представителей мировой инди-рок сцены. В России он снял серию фильмов о культуре Кабардино-Балкарии, Адыгеи, Чечни и ряда других регионов. Этот проект вдохновил Булата и Тимура на собственные «панк-этнографические» опыты. Теперь они путешествуют по городам, селам и аулам в поисках традиционного музыкального фольклора.

Enter встретился с Булатом Халиловым и поговорил о состоянии традиционной музыки, религиозном следе и взаимовлиянии кавказской и русской культур.

Основатели Ored Recordings Булат Халилов и Тимур Кодзоков

«Мы не супер-патриоты, кричащие “Кавказ-сила!”»

Интерес к традиционной музыке появился у нас с Тимуром лет в 20-22. Мы оба черкесы, но не любили все, что связано с нашей культурой — хотели быть «современными городскими жителями». Выросшие на нойзе и индастриале, искали что-то подобное дома и ничего не находили. У нас до сих пор музыканты в городе играют классический рок. Он нам неинтересен и мы хотели чего-то нового. В итоге вышли на ансамбль «Жъыу» из Адыгеи и удивились. Мы поняли, что раньше считали традиционной музыкой эстраду, а услышав народное звучание, ощутили настоящий андерграунд! Через полное отрицание пришли к принятию и собиранию этой музыки.

Свою первую запись мы сделали в 2014 году. Так получилось, что когда у нас появился проект, тут же нашлись и друзья, которые кого-то в этой теме знали. С черкесскими музыкантами было легко. Просто пришли к людям, которые играют, записали их и дальше завертелось. В первой экспедиции в Дагестан нам помогла подруга Cухрай, которая поддержала идею и свела со своей поющей родственницей. А потом — цепная реакция. Кто-то услышал релизы, кому-то понравилось, кому-то нет. Появились первые контакты.

Бывает так, что мы едем в регион, где мало кого знаем. Помогают YouTube, Google, соцсети. Вводишь «аварская традиционная музыка» в поиске и среди тысяч плохих роликов находишь все-таки что-то интересное. Или пишешь людям в пабликах на национальную тематику. Сейчас уже легче — база контактов налажена. Например, сюда (в Татарстан, — прим. Enter) мы по приглашению Tat Cult приехали и начинаем обрастать знакомствами. Вчера девушка пригласила нас на Алтай в экспедицию. Там будет легче находить исполнителей, потому что есть приглашающая сторона. С татарской музыкой то же самое — появляются контакты и есть, у кого спросить. В ближайшее время начнем планировать экспедиции на следующий год. Хотим искать людей во всех регионах. Мы ограничены только финансово — если нас позовут в Эфиопию, поедем туда. У себя в регионе много записываем, потому что это относительно дешево: сел на машину — поехал. Но мы не супер-патриоты, кричащие «Кавказ-сила!».

«Фольклорная традиция сейчас обновляется»

Люди, увлекающиеся народной культурой — очень разные. Иногда смотришь на такого и думаешь: «Не хочу иметь с тобой ничего общего». Есть любители, которые интересуются традиционной культурой, но при этом не особо в ней разбираются. Их идея только в том, что «раньше было лучше». Даже ребята, которым нет еще 30 лет, говорят о зеленой траве и великих предках! А сейчас, мол, одно загнивание. Такой подход мне не нравится. Но это не значит, что все, кто любит традиционную музыку — такие.

Важно, что этот жанр не принадлежит только старшему поколению. Хотя, опять же, все зависит от региона. Исполнителей в возрасте мы записывали не так часто. В черкесской среде мы нашли четырех подростков около 17 лет и всего несколько пожилых. Осетинской музыкой очень часто занимаются ребята около 30 лет. Вот в Дагестане — в основном бабушки и дедушки. Там другая ситуация.

Я думаю, стереотип о «музыке стариков» появился, потому что фольклористы в начале XX века хотели описать «уходящую культуру» и пожилые люди, естественно, были для них интереснее. Вот и сложилось такое впечатление. Еще я предполагаю, что исследователи могли просто игнорировать молодежь — ну что может знать мальчик, если у нас есть старик, который расскажет больше.

Сейчас фольклорная традиция обновляется: все больше молодежи начинает играть народную музыку. Можно сказать, что мы с Тимуром видим какой-то ренессанс, но это скорее деформация. Потому что когда работаешь с материалом, находишь людей, которым он интересен, то складывается впечатление, что все хорошо. А в глобальном смысле — черт его знает.

Где-то культура действительно умирает, где-то все хорошо. Бывают регионы и страны, где традиционная музыка поддерживается государством (допустим, Азербайджан или Грузия). Там она стала брендом, и у этого есть какие-то свои потрясающие плюсы, которые нам в России не снились. Но есть и минусы. Обычно какой-то жанр берется за основу всей традиции и остальные в его тени начинают чахнуть. Допустим, в Грузии все здорово с многоголосием, а инструментальная музыка из-за этого страдает.

«Национальность используют либо как элемент эпатажа, либо как экзотическую декорацию»

Мы считаем, например, что кавказской традиционной музыки не существует. Она своя у того или иного народа. Но при этом я бы слукавил, если бы сказал, что каждая традиция абсолютно уникальна, не похожа на другую и так далее. Конечно, народы друг на друга влияли. Но даже восприятие песен у соседей иногда радикально отличается. Допустим, был такой забавный случай: как-то на лекции в Москве я ставил черкесскую песню. Мой друг с Дагестана потом подошел и спрашивает: «Почему у вас все песни такие грустные? Это все из-за кавказской войны?» Хотя она была шуточной! То же самое происходит и наоборот — когда черкесы слушают дагестанскую или азербайджанскую музыку, она кажется им слишком веселой.

Что касается современности народной музыки — мы воспринимаем традицию как часть культуры. Способна ли классика быть современной? Джаз способен? А нойз? Что плохо в таком вопросе, который мы, тем не менее, часто ставим себе, так это то, что у него всегда есть продолжение: «Наверное, традиционная музыка несовременна, что же нам с ней делать?» Не надо с ней ничего делать. Ее надо играть и слушать.

У многих «спасителей» традиции есть желание, чтобы их песни звучали из каждого утюга. Такого не будет никогда вообще ни с каким жанром и направлением. Можно сказать, что условный хип-хоп сейчас слушают все. Но это тоже лукавство. У любой музыки есть своя ниша. Главное — не уводить ее намеренно в андерграунд и не пихать во все щели. Музыка будет современной в зависимости от того, заходит она конкретному человеку или нет.

Всегда интересно, когда поп-культура заимствует из что-то из народной. Но только если музыканты на своем месте варятся в своей традиции, а не какой-нибудь условный европеец использует африканские мотивы. Например, есть туарегский блюз, хип-хоп в Уганде. Это даже не противостояние глобализации, а адекватный взгляд на культуру. Многое в Европу и Америку пришло именно из колониального фольклора, переросло в тот же джаз или рок-н-ролл и сейчас просто возвращается обратно.

Но чаще всего национальность используют либо как элемент эпатажа, либо как экзотическую декорацию. Часто получается плохо.

«Когда мы приезжаем к абазинам или черкесам, поющим эпические песни, они просят послушать “Долю воровскую”»

С российской культурой все сложнее — кавказская музыка влилась в нее не так давно как элемент эстрады. Появились яркие исполнители, вроде Айдамира Мугу, но за редким исключением это — тоже паразитирование на национальных мотивах. Они делают усредненно-кавказскую музыку, в которой непонятно — автор черкес , дагестанец или кто-то еще. Апеллируют к образу эдакого «мужика». Нельзя быть пуристом. Это тоже творчество, но на серьезном уровне российская музыкальная среда на кавказскую тему не рефлексирует, поэтому ее национальный след присутствует только в эстраде.

Все-таки мне кажется, что Кавказ — не Африка. В Европе и Америке признают старые колониальные связи и поэтому им не стыдно работать с музыкой этой культуры. В России отношение государства к истории Кавказа очень сложное, так что о нормальном культурном обмене речи пока не идет.

При этом русская музыка сильно влияет на местную. В советское время для нее появлялись какие-то ГОСТы. Но традиция ведь существует не для сцены, а сама по себе — ее сцена изначально никак не заботила. А в СССР задачей ансамблей было подать народную музыку как зрелище, причем в очень специфическом формате советского фольклорного фестиваля. Допустим, в черкесской, осетинской или абхазской традиции нет ритмических и динамических деталей — значит, надо их добавить. Ну, и, конечно, все сократить. Нартский эпос может петься минут 20 — это перебор, пусть будет четыре минуты. То же самое, кстати, произошло и с русским фольклором — он оказался недостаточно веселым для того времени.

С этим же связано и то, что нам не удавалось сделать ни одной по-настоящему долгой записи. Исполнители знают главы из длинных эпосов, но им нужно их подучить. Только никто не делает этого — и мы записываем маленькие отрывки. На фестивалях также просят выучить композицию длиной около четырех минут. Нет социального запроса на большие произведения. Музыканты не практикуют их исполнение и они просто забываются. Когда я говорю, что мы поддерживаем местную культуру — это значит, что мы пытаемся донести до исполнителя, мол, не нужно оглядываться на слушателя. Даже если композиция длится два часа, пусть она звучит. Надеюсь, в будущем мы запишем масштабное произведение.

Когда мы приезжаем к абазинам или черкесам, поющим эпические песни, они просят послушать «Долю воровскую» или еще какой-нибудь городской романс. В этом плане русская культура оказала сильное влияние. Но бо́льшую роль в традиционной музыке сыграла, конечно, религия. Опять же, в зависимости от региона, конкретной музыкальной традиции и так далее. Например, в Чечне мы нашли самое аутентичное многоголосие, мелодику. При этом надо понимать, что такое суфийская религиозная среда. Люди совершают зикры (исламская медитативная практика, многократное повторение молитвы — прим. Enter), но не воспринимают их, как музыку. При этом самый «чеченский» звук мы находим именно там.

В осетинской или абхазской музыке религиозного компонента гораздо меньше. Там чаще исполняют исторические песни или обрядовые дохристианские и доисламские произведения. Но, конечно, ислам и христианство оставили след и тут. Можно заметить, например, мусульманскую арабскую мелодику даже в черкесских песнях русско-кавказской войны, которые напрямую нерелигиозны.

«Фольклор, к сожалению, уходит в андерграунд»

Любимой записи у нас нет — их очень много. В каждой экспедиции находим что-то интересное. Когда поехали в Азербайджан, сломали в своих головах кучу стереотипов о примитивности традиционной музыки. Там она и профессиональная, и очень технически сложная. Например, мугамы — это настоящая классика в устной традиции! Какую-то одну запись сложно выделить. Если почитать описания к релизам, то наши путешествия — это всегда какая-то история, открытие. Нам может нравиться что-то больше, а что-то меньше, а слушатель по-другому это воспримет. Все записи для нас важны.

Как ни странно, часто находим исполнителей в городах. Потому что не в каждом селе традиция хорошо сохраняется. Иногда ее там заменяет эстрада. А в городе сейчас есть такой тренд — у людей появился доступ к архивным записям, благодаря ним можно разучивать композиции, собирать ансамбли, репетировать. И таких любителей много. В том же Азербайджане мы планировали поехать с экспедицией по селам, но не выбрались из Баку. Записывали музыкантов там каждый день. Но фольклор, к сожалению, уходит в андерграунд. Тех исполнителей, которых мы записываем в Адыгее, например, немногие знают. Все держится на энтузиастах.

Студийная запись нам неинтересна. Может быть, для какого-то проекта мы могли бы ее сделать, но вообще наша фишка в том, что мы фиксируем аудиоситуацию. Качество от этого не страдает. Нам нравится, что мы можем запечатлеть момент — записать не просто «схему музыки», а то, как она существует в моменте и месте. Идея в том, что в наших релизах мы создаем ощущение присутствия. Слушатель как бы переносится с нами куда-то. Это не значит, что студийная запись не может быть аутентичной. Мы однажды использовали студию, но не как инструмент. Никаких эффектов — только помещение. Нам важен документализм.

В следующем году мы очень хотим европейский тур. А так хотелось бы поездить с исполнителями и по России, потому что традиционная музыка находит отклик у разных людей в регионах. Все зависит от того, куда нас позовут. В Европе мы уже презентовали свои находки. У нас было выступление с ансамблем и лекции в Литве на фестивале «Покровские колокола». Рассказывали о проекте в Руане во Франции и в Венском университете в Австрии. Хочется теперь поехать туда с исполнителями.

«Панк-этнография — это когда ты занимаешься исследованием, хотя тебя никто не просил»

Панк-этнография — просто яркий термин. Он очень условный. Вообще, мы его украли у американского лейбла Sublime Frequencies, который занимается примерно тем же, чем и мы — издает традиционную музыку разных стран. Про них выходила книжка с таким названием. «Панк-этнографией» авторы называют лейблы и проекты, которые начали заниматься сбором материала не из академического интереса, а из художественного. Вот как мы — мальчики, которым просто понравился саунд и они безо всяких знаний пошли искать исполнителей. А потом набираться опыта на собственных достижениях и ошибках.

Нам и определение «аудио-документалистика» подходит. Это просто разные вещи, разные взгляды на одно явление. У нас нет задачи, как у академиков, глубоко внедряться в процесс и все там понять. Нам важно больше записать, описать и издать. Панк-этнография — это когда ты занимаешься исследованием, хотя тебя никто не просил.

Фото: Оля Нестерова