Гостьей Летнего книжного фестиваля в этом году стала Элисабет Осбринк — журналистка и писательница из Швеции презентовала свою книгу «1947. Год, в который все началось». В ней через дневники и сводки в газетах рассказывается о ключевых послевоенных событиях, оказавших влияние на современную историю.

Enter встретился с Элисабет и поговорил о травме, нанесенной Второй мировой, достоверности источников и конструировании реальности в соцсетях.

— На презентации вы говорили, что написать книгу вас подтолкнуло прочтение Times 1947 года. Какой исторический факт, который вы узнали, стал предопределяющим для начала работы?

— Я начала писать книгу со специфичного человека — шведского нациста Пера Энгдаля (лидер «Нового шведского движения», который осудил преступления Третьего рейха, но в то же время упоминался в СМИ как активный сторонник послевоенного правоэкстремистского движения в Европе, — прим Enter). Моя работа должна быть посвящена ему, но когда я стала искать информацию, то узнала очень многое о 1947-м. И меня просто поразило, насколько те события совпадают с современностью. Тогда мне захотелось написать биографию года.

— С какого факта для вас начинается 1947 год безотносительно календаря?

— Все-таки отправным пунктом здесь будет история моей семьи, в частности отца. В 1947 году папе десять лет, он находится в лагере для детей, родители которых убиты нацистами — то есть в лагере для сирот. Ему, совершенно одному, нужно принять самое важное решение в своей жизни, которое определит его и мое будущее. Если бы все сложилось иначе, я бы не сидела перед вами сейчас.

— Что это было за решение?

— В лагере детей-сирот готовили для отправки в Палестину, где они могли бы влиться в новое общество и жить в совершенно новом мире. В момент принятия решения к нему из Будапешта приехала мама, которая выжила в войне в отличие остальных родственников. Она спросила: «Ты хочешь поехать со всеми в Палестину или вернуться со мной в Будапешт?», — то есть в чужую страну или государство, которое убило почти всю семью. Повлиять на ответ смогли две венгерские колбаски из ее сумки.

— Такое же сложное решение в войну предстояло сделать и другим людям — некоторые выбрали примкнуть к стороне, поддерживающей политику Третьего рейха. Должны ли мы сейчас извиняться за подобные поступки наших предков?

— Я не думаю, что дети должны просить прощения за своих родителей или дедов — это совершенно не нужно. С другой стороны, я уверена, что у нас всех есть ответственность признать те исторические события и попытаться понять их. Нельзя отмахнуться и сказать, что ничего не было. Мы должны понимать, что были совершены преступления, но при этом не создавать козлов отпущения. Только в таком случае возможно движение вперед.

— В России победа в войне во многом формирует национальное сознание, а масштаб нанесенных ею травм искажается — и часто в меньшую сторону. Насколько правильно говорить о гордости за результат войны громче, чем о боли?

— Это очень сложный вопрос. Я чувствую определенную благодарность по отношению к Советскому Союзу и войскам, потому что непонятно, где бы мы были сейчас, если бы не вклад СССР. Советские граждане понесли невероятные жертвы: мужчины были на войне, женщины и дети оставались в тылу и трудились там. И я не вижу ничего плохого в том, чтобы помнить об одержанной ими победе. Но, как говорилось ранее, важно уметь увидеть целостность и признать то, что связано с преступлениями и ужасами войны и не вписывается в красивую концепцию. А затем уже продолжать свою историю.

— Часть военной и послевоенной истории СССР — это стыдное время лагерей и расстрелов. Из-за этого многие документы до сих пор под секретом и полно рассказать историю 1947 года сложно. Не было ли таких проблем в Швеции?

— Да, есть что-то похожее. Часть книги про Швецию в основном касается фашиста Пера Энгдаля, и когда я писала его историю, то обратилась в архив за релевантными материалами. Но мне сказали: «Нет, к ним нет доступа». Я не знаю, почему мне выдали не все, под каким грифом эта информация и что в ней такого, но надеюсь, что лет через 25 ее все же кто-то запросит и наконец получит.

— Какие материалы, на ваш взгляд, отражают историю 1947 года «честнее» и объективнее — дневниковые записи, заметки ученых-современников или тексты СМИ?

— Любые источники нуждаются в оценке. Каждый нужно подвергать анализу и думать о том, кто и почему это написал; была ли какая-то цель в создании источника и давление со стороны влиятельных людей. Во многих дневниковых записях масса лжи, а у некоторых структур могут быть собственные идеи насчет правды. В то же время сама человеческая память очень подвижна и изменчива. Сказать, что полагаться не нужно ни на что — тоже ошибка. Надо оценивать и сортировать.

— Как вы сами конструировали правдивость повествования в книге?

— Даже не знаю. Возможно, она вовсе не правдива. Люди, которые действительно жили в 1947 году, вполне могут не узнать время в моей интерпретации. Но для меня было важно, чтобы у читателя создалось впечатление параллели между тем, что происходит «тогда и там» и «здесь и сейчас».

— Сейчас нашими дневниками являются соцсети. Могут ли они стать полноценным способом документирования реальности, как когда-то записи в личных тетрадях?

— Да, наверное. До сих пор многие обнаруживают у себя дневниковые записи периода Второй мировой войны. То есть необработанного материала, несмотря на большое внимание к теме, еще много, а социальные сети или медиа произведут его в большем объеме по сравнению с 1940-ми. Честно говоря, эти данные оценить будет непросто. У меня есть впечатление, что сегодня наши записи гораздо более нарциссичные, чем то, что люди писали тогда. Мы хотим представать богаче, успешнее, счастливее и красивее.

— Станет ли такая подмена проблемой для историков?

— Раньше я никогда об этом не думала, но теперь мне кажется, что вся эта псевдосоциальная деятельность делает нас несчастнее, чем мы могли быть. Возможно, историки будущего на основе соцсетей сформируют тип именно иллюзорной счастливой жизни, в то время как она состоит еще и из тяжелой работы, разочарований, потерь и разбитых сердец. Очень надеюсь, что они используют и другие источники.

— Интернет упрощает или усложняет изучение повседневности в XXI веке?

— По сравнению с 1947 годом ситуация изменилась не сильно. Все-таки это не доисторическая эпоха и тогда производилось много сохранившихся документов и газет. Мне кажется, что у исследователей нашего времени появятся проблемы в связи с цифровизацией. Подумайте, как тяжело будет найти значимый пост в Facebook 2019 года, если ты не знаешь точную дату публикации.

А еще популярные социальные сети управляются алгоритмами, цель которых разозлить и расстроить нас. Ученые доказали, что люди чаще фиксируют внимание на раздражающем контенте, и это знают его создатели. Они вгоняют пользователей в определенные эмоциональные состояния, которые влияют на объективность. Так что важно время от времени стараться использовать другие площадки для выражения своего мнения. Например, писать в газете или попробовать вести обычный дневник на бумаге.

— Кажется, мир теперь меняется быстрее, чем полвека назад. Нужно ли уже сейчас писать книги о современности, чтобы ничего не потерять?

— Уже есть писатели, которые рассказывают о произошедшем совсем недавно, да и в моей писательской деятельности я провожу очень слабые границы между «тогда» и «сейчас». Я убеждена: то, что произошло несколько десятков и пару лет назад влияет на нас одинаково. Примерно как в семье — произошедшее с родителями отражается и на детях. Мы являемся носителями родительской травмы, радости и счастья предков или чего-то еще.

— Меняется ли со временем количество событий, которые важно зафиксировать, и само представление об исторической памяти в целом?

— Даже очень. Сегодня человек старается документировать в среднем больше, чем 30 лет назад — причем даже то, над чем люди прошлого рассмеялись бы. Мы не задаем себе вопрос: что же потом делать с бесконечными фотографиями чашек кофе или ног где-нибудь на пляже? А все потому, что отражаем реальность чаще, чем живем в ней. Это ведь даже не настоящие воспоминания, а плоскость, только названная нашей жизнью. Конечно, она утомляет. Человек слишком занят созданием картинки и фактически не проживает ее: между селфи и личностью пропасть, порождающая конфликт желаемого с искусственным.

— Есть мнение, что книги о далеком прошлом популярнее, чем те, что описывают недавнюю реальность. Вы согласны с этим?

— Боюсь, что не могу точно сказать, почему те или иные книги получают больше внимания. Это для меня загадка. Думаю, переосмысление прошлого в целом позволяет понять сегодняшний день. По крайней мере, для меня-читателя и меня-писателя это так.

— Какой год особенно важен в XXI веке?

— Наверное, это 2016-й. Произошло очень много — приход к власти Трампа, «Брекзит», подъем праворадикального экстремизма и много другого. А если добавить часть 2017-го, то это важное движение #metoo (хештег получил распространение после обвинения Харви Вайнштейна в сексуальном насилии, с жертвами режиссера солидаризировались миллионы людей по всему миру, — прим. Enter).

Думаю, через несколько десятков лет люди оглянутся в прошлое и скажут: «Да, тогда все и началось».

Фото: Eva Tedesjö