Казанский зооботанический сад основали в 1806 году, формально он считается самым старым в России. Сейчас на берегу озера Кабан завершается строительство одной из его новых частей — «Реки Замбези», которую планируют открыть в конце 2018-го.

Enter поговорил с теми, кто трудится здесь уже много лет. Служащие зооботсада рассказали о работе с животными, растениями и людьми, о том, что привело их в эту профессию и как они пережили 90-е.

---

Я заканчивала биофак и не знала, где буду работать — никому особо не нужны были ботаники, пришла сюда [в Казанский зооботсад] экскурсоводом. Потом моя должность называлась агроном-цветовод, потом — зав. секцией открытого грунта, потом — зав. секцией закрытого грунта.

Директора, специалисты, рабочие всё время менялись, но были очень опытные сотрудники: Валерия Владимировна Смирнова, Зайнап-апа, мы её звали тётя Зоя, Рахина-апа и Анна Дмитриевна — бабушка-кактусист, она смешно говорила: «Кахтусы». В советское время много бабушек нанимали на лето, у кого не было дач, и брали школьников. Вообще вся улица Хади Такташа здесь росла. Дети знали ходы-выходы, знали, как залезть, как пройти без билета, катали [посетителей] на пони, на прополках помогали.

Район бандитский был жутко — кругом одни бараки. 25 декабря — католическое Рождество, по территории гуляет индюк — хотелось, чтобы как в других зоопарках, птички гуляли, ну и вот, 25-го его видели в последний раз. Католиков на Хади Такташе, наверное, не было, но индюшку съели — это совпало. Постоянно воровали: сумочки, кошельки, паспорта, растения, инструменты из слесарки. Охраной тоже были местные. Разборки какие-то затевали. День заканчивался, мы быстро бежали домой. По темноте особо не шарахались.

Пьяниц приходило полно. Работала у нас садовником Диляра — отчаянная женщина, проспорила как-то и голой ходила под дождём. Ещё нашу организацию очень любили люди со сдвигом. Почему-то тянуло сюда таких. К животным и растениям.

Начало 90-ых — как в тумане. Не помню, какая у меня была зарплата, но помню, что нечего было есть, нечего надеть и сын у меня просил: «Мама, купи банан», а я не могла — не на что было. Но не увольнялась, хотя было желание, всё время думала: «Надо уйти на завод радиоприборов». Почему-то у меня была такая мысль. Бзик. Не представляю, кем бы я устроилась, потому что никакой я не инженер, никакой не технарь, может быть, в отдел кадров? Но я не попыталась даже, это были какие-то мысли, которые поддерживали на плаву — вот уйду и наконец наступит материальное равновесие. Но никуда не ушла, искала какие-то шабашки.

В 1984 или в 1985 году ухаживала за растениями в зимнем саду Дома актёров. Знакомые позвали: нужно было что-то пересадить, обрезать, расставить, отчеренковать. А потом, когда уже богатенькие появились, нувориши (люди, разбогатевшие в первом поколении, — прим. Enter), надо было в их коттеджах что-то делать. Выезжали в выходные, сажали, стригли — и так каждое лето. Зимой за комнатными растениями следили. В магазине «Цветы на Булаке» я осваивала-изучала новый ассортимент, голландские растения. Крутились, как могли.

Были очень морозные зимы, до −40 градусов. Мы дежурили, по ночам оставались. Трубы могли прорваться и в оранжерее, и во львятнике, и в слоновнике, а если прорывает трубы, значит, всё отключают и всё замерзает. +4, +2, +1 — в бочках вода стынет, на подоконниках иней, спасались паяльниками, ну, может быть, на градус температура повышалась от этого — высота потолков-то страшная! Серьёзных потерь, правда, не было.

Обычно каждую зиму в оранжерее что-нибудь подмерзает или начинает болеть. Растения — очень хрупкие создания, мы их очеловечиваем: вот оно пить хочет, вот умирает — чувствуем состояние по цвету, по листьям.

В 70-80-е годы существовал план: обязательно нужно было вырастить и продать много рассады. Кто только её не покупал: речной порт, АТП, садики, бензоколонки, частные лица. После перестройки, к счастью, это отменили, иначе бы только торговлей и занимались, такой аппетит был бы у начальства!

Для нового зоопарка мы подготовили список растений. Что там посажено будет — не знаю, но все с энтузиазмом отнеслись к этому вопросу. А в оранжерее нам обещали реконструкцию, притом обещали уже давно, ещё при прошлом директоре. Сейчас, первый раз за мои 40 лет работы, она закрыта, по техническим причинам. Стёкла падают, кирпич и штукатурка осыпаются. Последняя буря была короткая, но нас опять сильно побило. Ботанических садов и зоопарков десятки, сотни, а зооботсад в России — один. А в природе ведь звери и растения отдельно не существуют, они всегда должны быть вместе — почему бы не сберечь эту нашу историческую особенность?

По образованию я зоотехник, учился в Кургане, в Сибири. Родители мои из Чувашии, но Казань мне понравилась больше, чем Чебоксары, и я переехал сюда. Устроился в зоопарк. Полтора года числился в экскурсионном отделе, он ещё назывался научно-просветительским, потом перевёлся в зоологический отдел. Работал зоотехником по кормам — со склада корма выдавал. Потом примерно четыре года заведовал секцией «Хищные». Уволился, ушел в Министерство сельского хозяйства, квартиру получил и вернулся обратно, завхозом. Это ещё в застойные годы было.

Грянула перестройка, дефицит — ни денег, ни оборудования, ни рабочих, ничего, всё — сами, от и до: я сам опрессовывал, сам ремонтировал. Спецовку надел, схватил ключ-галку и вперёд, из колодцев не вылезал. Утром придешь, труба течёт — это был хлам, натуральный хлам. Помещения, сети, коммуникации — старые, водопровод сгнил, как-нибудь захомутал, заклеил — день простоит. Это сейчас мы немножко марафет навели, всё поменяли. Ни одного метра кабеля старого нет.

На оранжерею лазали, когда молодые были. Бегом бегали по ней. Стекло лопнуло, раз-раз — заменили, другое поставили. Выбирались на субботники всем коллективом, с косами в автобус сели-поехали. Косили сено, траву. И даже сегодня это практикуем. За веточным кормом в лес ездим.

А как барсятник строили? Это было лет 18 тому назад. Наняли бригаду строителей. Те принесли бензопилу «Дружба», тупую, и стали дуб валить, дуб мешал, надо было его убрать. Людмила Павловна [Назарова] кричит: «Ой-ой-ой, не трогайте!», я говорю: «Людмила Павловна, уходи домой, завтра придёшь, посмотришь». Ветер сильный. Уронили, как лучшие лесорубы — куда надо. Если бы я пилу у них не взял, они бы точно что-нибудь сломали. Автовышка каждый раз приезжает ровнять ветки деревьев, я послать никого не могу, боюсь. Самому приходится лезть.

У меня такой принцип, когда принимаю на работу, сразу спрашиваю: «Где живёте?». Если на Хади Такташ — не беру, очень много проблем. До сих пор, сколько времени прошло, — не беру, хоть ты золотой, хоть ты какой. Хулиганы, алкаши, они братьев-сватьев, всех подряд сюда таскали, а я их отсюда выкидывал. Были ситуации, грозились убить. Из ботанического отдела горшки выносят, выхожу, кричу: «Вы куда? На место поставьте!». Лезут ко мне. Одному-другому щёлкнул — всё. Группировка «Хади Такташ» всегда гремела. Но я с ними строго. Молодой был, здоровье позволяло. Шесть дней в неделю в спортзале проводил.

Утром к зоопарку подъезжает «чёрный воронок» (автомобиль для перевозки арестованных, правительственный автомобиль или автомобиль высокопоставленного государственного служащего, — прим. Enter). «У вас лоси все на месте?», — спрашивают. Смотрю, наши два на месте: «А что такое?». Оказывается, у банка на пересечении улиц Татарстан и Кирова лося нашли. Его, видать, ночью в город фарами загнали. «Сейчас, — говорю — поймаем». Взял верёвку, хлеба и двоих работников с собой. Одного из них Батя звали. В центре — народу, как на Сабантуе. Милиция всё окружила, в рупор кричат: «Тихо, товарищи! Специалисты приехали, сейчас будем ловить лося». Батя с куском хлеба впереди, зовёт: «Боря-Боря-Боря, вставай!». Боря встал и попёр на него. Батя споткнулся, лось копытами на него, я с палкой на лося, лось за мной. Не получилось. Решили его к забору машинами прижать, заарканили в итоге, связали, в зоопарк доставили, выпустили в вольер. Через полчаса объявились специалисты по охране природы: «Отдайте нам лося!». А у нас главбух была ушлая женщина, она всё уже оприходовала, показывает им бумагу: «Убедитесь, чужих нет, все три лося наши».

Раньше животных в зоопарке было очень много. Выделялись средства для закупки новых питомцев. Можно было приобретать кого угодно. Был перечень: кто что реализует, у кого что есть, какие виды, пары. Надо тебе леопарда — пожалуйста. Смотрели, есть ли условия, сможем ли содержать? Договаривались, ехали, покупали, я сам ездил, покупал. Из Новосибирска волка привёз, птиц, медведя. Из Алма-Аты вагонами возили верблюдов, других копытных. Из Риги при мне бегемотов привезли. Крупные животные они ведь выигрышно смотрятся. Сейчас с этим сложно — всё кончилось с распадом Союза.

Мы отличаемся от тех, кто работает в цирке: там больше гонора, показухи, даже по характеру люди совершенно другие, по мышлению. Цирк — это бизнес. А зоопарк — бюджетная организация, мы на шоу не зарабатываем, всё делаем ради любви к животным.

Я родился в Челябинске. Как-то в город приехала передвижка, привезли большую черепаху, на ней катали детей, за деньги, естественно. Прокатился и всё — запрограммировал себя: ни в космос, никуда я уже не хотел, только в зоопарк.

В старших классах мы выиграли соревнование: макулатуру собирали, нас послали в Москву. Поезд следовал через Казань и я узнал, что здесь есть Ветеринарный институт. Поступил, пять лет проучился, дали направление в Башкирию, в Министерство лесного хозяйства. Дикие медведи три коровы у меня убили, съели. Ходил за ними, следы читал и заболел косолапыми.

Женился. Жена из Казани. В зооботсаду все места специалистов были заняты, директор, Иванов Аркадий Маркелович, взял меня рабочим к копытным. Говорит: «Бегемот умирает, Карлсон. Давай, поднимай его на ноги!». А я бегемота никогда не видел, это же не корова, у меня до этого только коровы, кролики, овцы, лошади были. А он ни пить, ни есть, ничего уже не мог — с голоду умирал. Что с ним делать? Сунул шланг в пасть — пить начал, немного повеселел Карлсон. Ладно. Стоит перед ним тазик с кашей. Я как в детстве слепил «снежок», челюсть поднял и туда бах! Он проглотил. Час прошёл, опять «снежок» забросил. На третий день бегемот сам рот разевал. Мы с ним такими друзьями стали! А потом меня в армию забрали.

Полтора года отслужил, устроился зооинженером, заведующим секцией «Хищные». Казань была закрыта для иностранцев. Но в 83-м году вдруг позвонили из Москвы, предупредили, что едут шведы. У них белых медведей не было, они через зоообъединение наш приплод взяли, хотели посмотреть, что нужно сделать в Скансене (музей под открытым небом, расположенный на острове Юргорден в Стокгольме, — прим. Enter), чтобы те размножались. Приехали без задней мысли. Особенно впечатлял профессор Стокгольмского университета в юбке и гетрах. Иванова [директора] немедленно вызвали на «Чёрное озеро» (это словосочетание для казанцев приобрело тот же смысл, что и «Лубянка» для москвичей. Поскольку в советское время здесь располагалось главное здание отделения КГБ в Татарской АССР, — прим. Enter), требовали объяснений, пистон ему вставили, но у животных не существует понятий: «Россия», «Европа» — надо обмениваться кровью, вести племенные книги, общаться.

Моя первая командировка за границу была в Берлин, Росток и Лейпциг в 89-м. За свой счёт поехали. Купили с коллегами дома копчёную колбасу, чтобы валюту не тратить, а там и кормили, и поили, и поселили в коттеджах, мы эту колбасу не ели. Когда уезжать стали, сравнили советскую продукцию и их — небо и земля. Оставили, не повезли обратно. Думаем: «Вот блин, живут же люди!».

Я получил мощный заряд, начал связи налаживать, увидел перспективу, куда двигаться. У нас в то время работать в зоопарке было не престижно. Условий труда никаких, даже минимальных — ни канализации, ни душа. Из клетки выгребаешь, а грязь всё равно остаётся, потому что стока нет. Нормальный человек скажет: «Да нафиг мне такое!» В транспорт садишься, от тебя воняет. Сейчас униформу выдают, а раньше только телогрейку и сапоги — это же не производство. На производстве делают машины, коммунизм строят, а здесь — решётки, тюрьма. В животного то палкой ткнут, то камнем кинут, и до сих пор так, не хватает воспитания.

В 90-м году я стал директором. До этого всех назначали из Управления культуры, а тут демократия, собрания, меня рекомендовал Шамсиев Фарит Шамильевич (директор Казанского зооботсада до 1990 года, — прим. Enter), коллектив не возражал. Я подумал: «Придёт сейчас какой-нибудь алкаш или жулик, опять под него подстраиваться», — и согласился. Не было сюда особо рвущихся товарищей, нашёлся бы кто-нибудь блатной, меня бы не поставили. Хлебнул горя, конечно. Народ по три месяца зарплату не получал, приходили ко мне, жаловались: «Кушать нечего! В школу ребёнка собирать — денег нет». Уговаривал их остаться, «библиотечные дни» давал, чтобы они могли подработать на стороне. Главное — удалось зоопарк сохранить. Все смеялись надо мной, не верили, что получится.

Как раз началась Первая чеченская война, я раскопал всю территорию, прокладывали канализацию, водопровод. Правдами-неправдами выбил на «Оргсинтезе» полиэтиленовые трубы, они только появились, их в Прибалтику везли, как валюта были. У ворот завода мафия не пускает КАМАЗ, говорю: «Мужики, блин, вы чего? Мне три дня сроку дали, не вывезу, всё — капец нашему зооботсаду!». Наехал на них. Пропустили, они же тоже люди.

В 98-м году городские чиновники по какой-то причине забыли включить в бюджет средства на кормление животных. Зоопарк фактически остался без финансирования. Мы перешли на взаимозачёты: ряд организаций бесплатно поставлял пшено, овёс, колхозы делились излишками, население оказывало посильную помощь — некоторые покупали мясо на рынке, бабушки приносили банки с супом: «Дайте мишкам», — знали про нашу беду. Я выступал в печати, по телевизору — кому это понравится? Мэр обиделся, разозлился, меня сняли. Спасибо, что не выбросили совсем, занялся наукой, в 2000-м написал диссертацию.

Когда долго изучаешь животных, развивается интуиция. Я заранее чувствую, что кто-то собирается родить или убежать. В 2001 году, кажется, произошло очередное ЧП. Ночью тигрица Усури сиганула через четырехметровую изгородь, но никого не тронула, залегла неподалёку. Мы всю Казань на уши поставили. В девять вечера её случайно обнаружили местные пацаны, в зарослях, как раз там, где сейчас строится новый зоопарк. Уже темнело, бедняжку окружили, обложили, команда была на уничтожение, но я попробовал её обездвижить. Подобрался метров на 15. В РКБ выдали препарат для наркоза. Надо было 10 раз попасть! Слабое лекарство оказалось. После пятого укола тигрица прыгнула на меня. Милиционер выстрелил из шомпольного ружья, почку ей повредил и позвоночник. Но спас мне жизнь. Усури умерла у нас на глазах, так жалко было. Молодая, красивая кошка.

В 1978 году я закончил ветеринарный институт. Спустя три года, 25 августа в свой день рождения поступил в Казанский зооботсад заведующим зоологическим отделом. Администрация в то время состояла из директора, бухгалтера, кассира и секретаря на полставки. Ещё был инженер по эксплуатации сооружений и заместитель директора по хозяйственной части, плюс три отдела: зоологический, ботанический и экскурсионный. Заведующий зоологическим отделом отвечал за всех животных, начиная от рыб, заканчивая слоном. Кроме того, в моём подчинении оказались врачи, зоотехники и кормокухня. За всеми надо было успевать следить. Если кто-то заболел — лечишь, если кто-то убежал — ловишь.

Я составлял документы: заявки, требования. Волку, например, два килограмма мяса положено ежедневно. Склад закупает, привозит, а мы получаем по накладной, ведём журнал, чтобы махинаций не было. Получили сегодня 100 килограмм мяса, на весы раскладываем, раскидываем: кому полтора килограмма, кому двести грамм, кому полкило. Мясо должно быть разное: говядина, конина, птица, куры, субпродукты: печень, почки, сердце. Белым медведям свинина идёт, рыба свежемороженая. Льву — у него мощные зубы — дают грубые кости. Если кошечка маленькая, такую мотолыгу не дашь, или если зверь старый, ему нужно всё порубить, чтобы было легче жевать — специалисты знают, кому что. Кроме мяса — молоко, зерно, медведям кашу варят, орехи колют, обезьянам фрукты-овощи полагаются. Птицам, фазанам — просо, семечки. 50-60 наименований продуктов бывает. Каждое животное по-своему кормится.

Но я не скажу, что кухня — «хлебное» место. При всём желании ничего не возьмешь. Случай был, пришла проверка, закрыли, запломбировали здание. Не досчитались 12 яиц и 50 грамм грецких орехов. Как так? А получилось проще пареной репы — попугаям полагаются яйца, 12 штук в день, ещё до начала ревизии они на плите варились, про них забыли. И смех и грех. А 50 грамм орехов где? Они просто ссохлись около батареи. Но акт уже подписали, заставили платить.

В то время очень сложно было с кадрами, и до перестройки и в 90-ые. Иногда, если один человек вышел [на работу] — для меня это уже был праздник. А так, сам убираешься. К нам тянулись те, кого уже нигде не брали. Из ЛТП (лечебно-трудовой профилакторий, — прим. Enter) выходят пациенты, куда им идти? На завод не берут — идут в зоопарк. Или отсидел ты, куда идти? Все нормальные специалисты, уважающие себя, работали на заводах, на фабриках, получали зарплату достойную. У меня свояк работал фрезеровщиком на ТОЧМАШе (Казанский завод точного машиностроения, — прим. Enter), получал 350 рублей. Я, с высшим образованием, заведующий, получал 115 рублей.

Бандиты директору в кабинет дверь пинком открывали. Они здесь себя чувствовали как дома. Суббота — выходной, администрация закрыта, забегает женщина, спрашивает телефон, чтобы милицию вызвать. Отправил её в хлебный магазин через дорогу. Прибыл патруль, стали разбираться. Школьный автобус из Нижнекамска — тогда были красные «Икарусы» — привёз детей в зоопарк. Местные группировщики избили водителя, вдребезги расколотили все стёкла. В газете потом прочитал, чем дело кончилось — бандитов отпустили, одного из милиционеров уволили. Всё перевернули.

У нас долго жила слониха Вента. По легенде она была подарена Индирой Ганди (индийский политик, — прим. Enter) Эрику Хонеккеру (немецкий государственный деятель, — прим. Enter). Видимо, слоны в ГДР были не нужны, у них они имелись, им хватало и Хонеккер передарил Венту Хрущёву. А из Москвы она переехала в Казань. Слониху почему-то разгрузили в Юдино и когда спускали с вагона, трап не выдержал — она повредила ногу. Дальше её пешком гнали в город — это довольно большое расстояние. Отдельную площадку на тот момент ещё не построили и Венту содержали во львятнике. Вдоль периметра было ограждение — шипы, бедняжка на них наступила, орала-кричала, её освободили, но шипы длинные, воткнулись глубоко. Видать, внутри осталась дремлющая инфекция, время от времени нога давала обострение, особенно осенью, когда холодало. Вента умерла в 1994 году, рабочие, кто был свидетелем, говорят, стояла-стояла, ни с того ни с сего затрубила и упала. После вскрытия — я пригласил патологоанатома — поставили диагноз — хронический пропадающий бородавчатый эндокардит. То есть гнойные процессы в ноге постепенно дали осложнение на сердце.

Для меня все звери одинаковые — большие они или маленькие, хорошие или нет. Но среди зоопарковских работников иногда встречаются такие персонажи, которые, говорят, например: «Ой, мне очень нравится волк!». Всё, он готов этого волчонка весь день на руках носить, он его таскает-тискает, а чтобы пойти убраться, как следует вычистить клетку, создать условия — нет. Любовь — это странная штука. Любишь — уберись.

«Копытные» — всегда был тяжёлым участком. Туда почему-то никто не шёл. И при реструктуризации, когда меняли штатное расписание в 90-ых, я подумал, может быть, мне удастся сделать что-то полезное там, и до 2013 года, до выхода на пенсию, заведовал отделом копытных животных. А сейчас я работаю плотником. Обычно карьеру начинают снизу, идут вверх. У меня получилось наоборот — сверху вниз. Я всё испытал, всё видел, но любого начальника поставь в рядовые — это сложно.

В детстве я часто бывала в зоопарке, почти каждое воскресенье, так как родственники жили рядом. И несмотря на тёмные клетки, старый обезьянник, где из-за мелкой сетки обезьяну-то не увидишь, в памяти остались светлые воспоминания об этом месте. 7 мая 1975 года — у меня это записано в дневнике — с площадки молодняка вывели погулять льва-двухлетку. Я — стеснительный ребёнок, растолкала всех и впервые потрогала гриву.

По образованию я биолог, училась на кафедре экологии и охраны природы. В университете занималась влиянием выпаса скота на островные экосистемы. Все смеются почему-то, когда слышат. Это очень интересная тема!

Помню первый рабочий день в зоопарке. Мне дали задание ознакомиться с коллекцией. Нужно было переписать все данные о животных, дополнить их своим материалом, подготовить текст экскурсии. Я взяла блокнот, карандаш, пошла по зоопарку. Вижу, под деревом сидит человек в рабочей одежде, руки скрестил на груди, отдыхает, вокруг птицы заливаются-поют, щебечут. Я на всякий случай поздоровалась, человек-то зоопарковский, контакты надо налаживать. Вежливо спрашиваю: «А вы здесь работаете?». Отвечает: «Работаю». Я говорю: «Мда, хорошая у вас работа», — и дальше пошла. Он мне в след кричит: «Я вообще-то тут медведя выгуливаю!» И я думаю: «На флоте макароны продувают — новичков испытывают, а меня решили попугать». Отмахнулась: «Ага, конечно». Он кричит: «Да, честно, я медведя выгуливаю!» Подняла голову, а на дереве медвежонок завис, не спускается. Так я познакомилась с Александром Васильевичем Малёвым.

В 92-м меня назначили заведующей секции «Аквариум-террариум». В тесном помещении содержались рыбы и небольшая коллекция рептилий: змеи, варан, черепахи. Однажды в администрацию позвонили из Набережных Челнов, мол, мы поймали какого-то гада, пришлём его вам в зоопарк. Я схватилась за сердце — поймать могли всё что угодно, от мышки до крокодила! Мы приготовили стол, крючки для ядовитых змей, трясущимися руками открыли металлическую коробку из-под кинопленки, застыли. Под крышкой лежал маленький несчастный ужик, а вместе с ним отправили сосиску. Понятно, чем его ещё можно накормить? Только таким же длинным предметом.

В 95-м году мне предложили работу в секции «Хищные» — я с радостью согласилась, хотя и до этого охотно им помогала. Перевелась с понижением в должности в зооинженеры.

У человека всегда должен быть разумный страх перед хищником. Никаких сюсюканий и панибратства допускать нельзя. Мы не дрессируем животных, но они должны знать свою кличку, подавать лапу для осмотра или открывать пасть. Мы не принуждаем, а вырабатываем позитивные реакции в ответ на команды. Животные используют киперов, как игрушки своеобразные, они очень хитрые. Это практически те же люди, только разговаривают по-другому. У нас ягуары были: Герман и Ода. С ума друг без друга сходили. Это не совсем нормально, в природе они абсолютные одиночки, а здесь — не разлей вода. Оба пали: сначала самка умерла, потом самец. Выл он долго — месяца три. Ужасно.

После смерти животных кремируют. Раньше передавали в университет, в зоологический музей — там хорошая коллекция. Вообще, в зоопарке продолжительность жизни особи увеличивается. «Леопарду Пудику недавно исполнилось двадцать лет. Это тот возраст у крупных кошек, когда становятся видны возрастные изменения. К сожалению, время берёт своё: его слабые задние лапы не позволяют полноценно ходить, но сам он до сих пор игривый и с хорошим аппетитом. В природе животные с такой проблемой не выживают, но наш Пудик находится под постоянным наблюдением специалистов ветеринарной службы, он своевременно получает всю необходимую помощь. Отнеситесь с пониманием к его внешним недостаткам, пожелайте любимцу всего зоопарка хорошего здоровья», — я сочиняю такие тексты, чтобы посетители не возмущались, дети не плакали. Реакция у большинства странная: в России общество не принимает старость. Пудик уже умер. Сейчас старожил — бурый медведь Кучум, ему 38 лет. У него диагностировали инсульт. Но он восстановился, чувствует себя хорошо для своего возраста.

В 2011 году напротив зоопарка начали строить многоэтажки, забивать сваи и очень «удачно» попали на сезонное размножение. Когда мы сидели на планёрке, офисные стулья подпрыгивали. Мелкие хищники только родили, испуганные мамаши принялись убивать детёнышей и всё поголовье лисьего ряда оказалось у меня дома — это был тихий ужас. Я четыре месяца толком не спала: лечила, выкармливала, а ещё на работу ходила при этом.

За тридцать лет кто только в моей квартире не жил: леопард, сервалы, рыси, волк, носухи, еноты, две обезьянки. Соседи ничего особо не подозревают. Как-то пожаловали тётки по делам работы с молодежью: у меня два сына, стали что-то записывать, и вышел Инсар — наш лев, сел в коридоре, смотрит на гостей. Они пишут-пишут, косятся на него, говорят: «Какая у вас необычная собака!» Киваю: «Действительно, сами удивляемся». Поохали и ушли.

Сегодня у меня в подчинении три зооинженера — мои помощники, остальные — рабочие. Я считаю, что все мы похожи на кошек: выдержанные, спокойные. Посмотреть на орнитологов — они совсем другие.