Пожалуй, «Угол» можно считать самой передовой творческой лабораторией на свете, потому что этот сезон открылся спектаклями сразу двух культовых российских режиссёров. И если «Карину и Дрон» Дмитрия Волкострелова мы видели ещё весной, то «Единственный берег» Романа Феодори стал одной из самых долгожданных премьер этой осени.
Enter встретился с режиссёром Красноярского ТЮЗа и дважды лауреатом Национальной театральной премии России «Золотая маска», чтобы расспросить его о работе над этим спектаклем, об отношении к современному искусству и о том, почему детей к театру нужно приучать смолоду.
— Вы ожидали, что эскиз спектакля «Единственный берег» по текстам Юрия Клавдиева выйдет за рамки лаборатории «Свияжск АРТель» и станет одним из первых репертуарных спектаклей в «Углу»?
— Я участвую в подобных лабораториях не так часто, в моей жизни это было всего лишь трижды. Но каждый раз эскиз, который я делал, доводился до спектакля. Причём, это не было моей целью. В Свияжске на этапе создания эскиза я занимался экспериментами вместе с артистами, пытался реализовать в сценической форме прозаический текст и превратить его в некое драматическое действо. Мы пробовали, импровизировали, разбирались.
— У вас есть ощущение, что вы стали неотъемлемым элементом развития современного искусства в Казани?
— Я вне казанского контекста, поэтому не очень хорошо понимаю, что здесь происходит. И поэтому чисто физически не могу ощутить себя частью какой-то большой истории. Но если это так — я очень рад. И всячески поддерживаю Инну Яркову и Диану Сафарову в их подвижническом труде. Мне приятно быть частью серьёзной программы, которую они реализуют.
— Тем не менее, в Казани про вас все знают и говорят. А критики приводят Красноярский ТЮЗ в качестве примера того, что можно сделать с театром в провинции. У вас изначально была цель прогреметь на всю страну? Или так вышло?
— Шесть лет назад я работал в Алтайском театре драмы, у меня случилось недопонимание с труппой, и я оттуда ушёл. В это же время мне предложили возглавить Красноярский ТЮЗ, который находился в страшном упадке. Я пришёл туда, засучил рукава и разгребал всю эту историю пять лет. Тогда я не мог сказать, что из этого получится. Просто делал свою работу. Думаю, если ты работаешь честно, трудно и выполняешь конкретную задачу, продолжая вопреки всему, наверняка это куда-то приведёт. А прийти, сесть и сказать: «Давайте-ка погремим на всю страну!» — так не бывает. Да, можно привлечь кучу спонсоров, сделать замечательный пиар, но люди очень быстро потеряют интерес, если это бесталанно, непрофессионально и нечестно. Более того: у нас очень плохой пиар и нет никаких спонсоров.
— Вы всегда стремитесь к идеальному результату. Поэтому актёры вашего театра теперь поют, говорят, танцуют и занимаются акробатикой на уровне серьёзных профессионалов. Откуда в вас такой перфекционизм?
— Да как вам сказать… Вот вы приходите к зубному врачу. В нём должно быть стремление к перфекционизму? Безусловно. А чем я хуже стоматолога? Я тоже должен выполнять свою работу максимально хорошо. Даже лучше, чем я могу. Тогда мне это интересно. Конечно, не все театральные режиссёры рассуждают так же. Раз от них не зависит жизнь человека, можно позволить себе работать вполноги. Получается, наша профессия менее важна? Отсюда, из этих мыслей и берётся стремление к качественному выполнению работы. Плюс ко всему, я получаю за это зарплату. Как я могу сделать плохо?
— Помимо спектаклей в вашем театре много образовательных программ, причём, не только для артистов, но и для зрителей. Почему вы уделяете этому столько внимания?
— Я сам учитель по первому образованию. К тому же, учился в Школе театрального лидера у Елены Ковальской, где нам представили весь спектр околотеатральных форм и рассказали о европейском, американском, советском и современном опыте. Плюс ко всему, я познакомился с такими замечательными людьми, как Александра Никитина, которая занимается детским направлением театральной педагогики очень долгое время. То есть, у меня появилось очень много друзей и знакомых, которых я привозил в Красноярск, чтобы они поделились своими знаниями. А красноярских артистов возил в Москву и в другие города. У меня нет никаких театральных педагогов в труппе, этим занимаются артисты, которым очень интересна подобная деятельность. Мы вместе придумываем какие-то новые формы театральной педагогики.
— Как вы прививаете детям любовь к театру?
— Мы не воспитываем их и не обучаем — это сразу скучно и неинтересно. Просто ребёнок приходит в театр, в уютное и интересное место, где ему хочется быть. Он сразу погружается в игру, в процессе которой сам занимается творчеством. Можно участвовать в показах, креативить и параллельно что-то узнавать про театр и его условности. У ребёнка расширяются горизонты, он начинает сочувствовать актёрам на сцене. Обсуждение спектаклей у нас тоже творческое. Да и мы вместе с ними в игровой форме учимся под другим углом рассматривать дело, которым занимаемся. Вообще, режиссёрам даже в общении с актёрами не надо использовать профессиональную терминологию. Слова: цель, сверхзадача, первый-второй-третий круг предлагаемых обстоятельств — все они только пугают артистов и выводят из себя. И вместо «веры в предлагаемые обстоятельства» лучше сказать: «Поиграем в такую ситуацию».
— Вы так много внимания уделяете детям, потому что вам тоже с ранних лет делали «театральные прививки»?
— Нет, первый раз я увидел профессиональный спектакль в 19 лет. До этого я не видел ни одного и в театры не ходил, потому что жил в деревне.
— Думаю, такая ситуация типична для многих в нашей стране. Поэтому и знания о театре ограничиваются «Щелкунчиком», на который их водили в третьем классе. Как подтянуть общий уровень образованности в этой сфере?
— В России вообще всего 4% людей хотя бы раз в год ходят в театр. В Финляндии 94% людей минимум раз в год посещают театр. В случае, если бы люди действительно ходили не раз в жизни, а почаще, они бы волей-неволей научились в этом разбираться. Всё равно, что попробовать 80 сортов чилийского вина. Может быть, вы не станете знатоком, но отличать хорошее от плохого научитесь. А если человек в жизни не пил вина, а потом один раз попробовал чилийское — как он скажет, хорошее оно или плохое? Поэтому надо просто ходить в театр на все новые спектакли. Театр — живое искусство, оно уникально, происходит только здесь и сейчас. Надо и ребёнка приучать к тому, чтобы минимум раз в месяц бывать в театре. Тогда у него будет развиваться воображение и формироваться собственное мнение о том, что он увидел. И в этом случае вырастет гармоничная личность, которая будет жить в демократическом обществе с внятно сформулированным жизненным кредо. Это нужно делать с 5 до 12 лет, потому что позже уже бессмысленно. Если человек впервые посетит театр в 50 лет, с ним искусство уже ничего не сделает. Он может получить удовольствие от просмотра: подумать о проблеме, затронутой в спектакле, его можно спровоцировать на какие-то эмоции, но, в целом, это будет бессмысленное искусство, которое ничего в его жизни не изменит никогда. Поэтому, если родители хотят, чтобы их ребёнок вырос не пушечным мясом и не дешёвой рабочей силой, надо обязательно водить его в театр, читать с ним книги, смотреть картины и всячески погружать его в творческую среду. Если у него сформируется определенное мировоззрение, он станет, например, крутым садовником. Это творческая профессия. Для этого нужны мозги и воображение.
— У вас и для взрослых есть интересная околотеатральная программа. В фойе театра вы поставили книжные шкафы и диваны, куда каждый может прийти и вслух прочитать детективы вместе с актёрами театра. Как вам удалось заманить старшее поколение на такие чтения?
— Намеренно мы это никак не пиарили. Скажу вам по секрету: пиар вообще не работает. Всё это благодаря старому доброму сарафанному радио. Кто-то кому-то сказал, написал, рассказал, что в ТЮЗе есть крутое «Криминальное чтиво». Там всё, как в игре «Мафия»: мы останавливаемся и пытаемся угадать, кто убийца. Конечно, первое время приходило человек 15-20. А сейчас — 80 или даже 100. Мы уже не знаем, куда всех рассадить. Да, взрослое поколение было потяжелее раскачать. Некоторые приходили с внуками почитать сказки, а потом возвращались на детективы. А через какое-то время приводили с собой мужей и друзей. Оказалось, что люди соскучились по интеллектуальному досугу. Им ужасно интересно участвовать в чтениях и квестах по театру.
— В итоге, вы превратили всеми забытый ТЮЗ на окраине города в культовое место за какие-то пять лет. Это была изначально прописанная стратегия?
— Я не могу сказать, что у меня была последовательная программа, расписанная на пять лет вперёд. Более того, я всё время думал, что задержусь там на меньший срок. Сейчас, когда сделано очень многое, нужно понять, куда двигаться дальше. У меня должно быть понимание, что я не пробуксовываю, а театр выходит на новые уровни. Тогда я там останусь и буду работать. Для этого нужна внятная поддержка губернатора, края, министерства культуры. Нужны денежные вливания. И что-то со сценой пора решать, потому что у нас Дворец Культуры, а значит, ручные штанкеты, — и всё в этом духе. Если я нужен этому городу и театру, мы все вместе должны выходить на новые уровни. Мне нужны машинерия, люки-провалы, автоматизированная сцена. Хочу этакого «Цирка дю Солей», техногенного серьёзного визуального театра, чтобы он потрясал своим масштабом. Если этого не будет — у меня есть серьёзные предложения из разных городов и стран, — и я уйду.
— В то же время, сейчас многие режиссёры стремятся ставить спектакли в максимально некомфортных местах: в каких-то амбарах, катакомбах, заброшенных зданиях. Как вы на это смотрите?
— Я ничего не знаю про современное искусство. Я очень классический человек. Мне ужасно нравится, когда зрители сидят в зале, а артисты работают на сцене. Когда на спектакле интересно, и он затрагивает темы, которые бродят в головах у публики в партере. Мне нравятся эксперименты внутри классической, традиционной истории. И в арт-экспериментах ничего не понимаю, но уважаю их. Пусть всё будет.
Текст: Ольга Гоголадзе
Фото: Анастасия Шаронова
все материалы
