В девяностые и нулевые годы драма в России переживала метаморфозы: появлялись новые имена и формы, темы и герои-современники. В то же время детский театр и театр кукол будто оставались на обочине процесса, предлагая зрителям те же сюжеты и сказки, что и в советские годы. Отчасти это было связано с консервативностью публики, отчасти — с пренебрежительным отношением к детским спектаклям в профессиональной среде.

На театральном фестивале тюркских народов «Науруз» Enter поговорил об этом с театральным критиком и пресс-секретарем Московского театра кукол. Анна Казарина рассказала, что происходит с постановками для детей в 2021 году, нужно ли взрослым ходить в театры кукол и что такое «театр вещей».

Театр «детской радости» и «детской скорби»

— Что такое детский театр сегодня? Зона, зачищенная от «взрослых» тем или особое поле смыслов?

— Театр для детей нельзя назвать посторонней территорией. Он так или иначе включен в общую композицию театров страны: бывает так же актуален и современен, реагирует на события в мире, стране и городе, имеет разные формы, как и театр для взрослых. [Театр] необязательно [должен быть] со сценой и зрительным залом — он может [оказаться] сайт-спецификом (спектаклем в особом, нетеатральном месте, — прим. Enter), променадом, театром в наушниках и так далее.

[В СССР] была концепция «театра детской радости», а потом великий режиссер Анатолий Праудин предложил концепцию «театра детской скорби». Это про то, что отгораживать ребенка от жизненных проблем не стоит, потому что он — такой же человек. Единственное [но] — когда мы говорим про театр для детей, то должны помнить, что детская психика все-таки еще не сформирована и ее проще травмировать.

В театре для детей можно говорить на любые темы, главное — выбрать интонацию. В последние годы в среду плотно вошли темы смерти, развода, потери близких, болезней. В 1990-е были актуальны вопросы суицида и наркомании. Сейчас в столицах они уже не так важны, но я замечаю, что в театрах из отдаленных регионов вновь возникает потребность говорить с детьми об этом, потому что подростки и бросаются с крыш, и умирают от передозировок. Не все так благополучно, как в больших городах. Всегда есть незащищенная в разных категориях часть детей.

Театральные деятели хотят, чтобы пришедший к ним человек нашел отклик на свою сегодняшнюю проблему, увидел, что он не один столкнулся с такой бедой. Культура, и в том числе театр, позволяет человеку указать, что боль можно пережить и после тоже радоваться жизни.

— Какую функцию театр для детей выполняет сегодня в первую очередь — социальную, воспитательную, эстетическую, другую?

— Все, что вы назвали — функции, которые театр выполняет совокупно. Когда человек приходит в театр, он коммуницирует с людьми вокруг. Зритель бывает в театре для детей с родителями, друзьями или одноклассниками и находится в общении до, во время и после спектакля. Он видит, какие эмоции переживает его отец или друг, разговаривает с ними после совместного просмотра спектакля.

В Московском театре кукол есть ряд подростковых спектаклей. Я вижу, как подростки заходят в фойе театра, как себя ведут, встречают друг друга, обнимаются, общаются и как потом смотрят спектакль. У них же в классе есть определенная модель поведения и иерархия. Спектакль их подключает и они на время забывают про телефоны и подколы, а после выходят немного ошарашенными.

К тому же, в театре человек попадает в коммуникацию не только с теми, кого знает. Он видит в зале реакцию незнакомых людей, так или иначе выстраивает отношения и с ними. Театр никогда не умрет и всегда будет брать энергетической коммуникацией с актерами и спектаклем: когда ты получаешь даже не ответы на свои вопросы, но ситуацию, модель того пространства и времени, которое волнует тебя сейчас. Все может произойти внезапно — даже не ожидаешь, что на спектакле вдруг откликнутся важные тебе темы, какие-то слова в тебя попадут.

Актуальность — не требование к театру, не его дидактическая функция. Театр не должен показать тебе, что убивать себя или пить алкоголь плохо. Он лишь создает ситуацию, а ты смотришь, как человек в ней существует и как ему из нее выбраться. Театр для детей отличает то, что [история в нем] не всегда заканчивается хорошо, но там точно есть надежда и возможность выхода из ада, в который ты погружаешься.

Вечные темы и конкуренция с соцсетями

— Верно ли мнение, что в сфере детского театра сейчас кризис идей?

— Я два года являюсь ридером «Маленькой Ремарки» (экспертом конкурса детской и подростковой драматургии, — прим. Enter). Сейчас часть драматургов работает по схеме «вспомни себя маленьким и пиши». С одной стороны, есть вечные темы, образы и чувства, существующие вне зависимости от времени. Но все равно чувствуется, как [сильно] автор оторван от современности.

Сегодня у детей и другие скорости, и другие паттерны мысли. Когда ты читаешь в тексте про среднестатистического ребенка в вакууме, [становится] совершенно непонятно, откуда он взялся и почему его волнуют темы, которые затрагивает автор. Язык — одна из самых важных вещей в драматургии. Странно писать текст, полностью состоящий из фраз, которыми общаются подростки сейчас. Во-первых, ты никогда не вольешься в их круг, не заставишь разговаривать при тебе так же, как друг с другом. Во-вторых, все очень быстро устареет, поменяет форму и через год так говорить уже никто не будет.

Есть драматурги, которые общаются с подростками и детьми. Это видно по текстам — они живые, осознанно написанные про ребенка сегодняшнего дня. Несколько лет назад все активно начали писать пьесы для подростков и создали приличное количество классных текстов. Но вместе с тем случился провис в драматургии для детей от шести до десяти лет. Они — самая сложная группа. Когда смотришь на афишу театра, то видишь, что для детей такого возраста, как правило, ставят сказки типа «Золушки» или «Щелкунчика». Писать новые тексты мало у кого получается, но начали появляться лаборатории, которые заточены на [тот возрастной сегмент] — надеюсь, в ближайшие годы ситуация уравняется. Для детей от трех до пяти лет пьесы не пишет практически никто, потому что у них совсем иной взгляд, иное мышление. [Для них] ставят, как правило, книжки-картинки.

Некоторое время назад книжные издательства начали переводить зарубежную литературу для детей, и российские авторы, почитав иностранных коллег, сами стали писать классные истории для детей, а театры — активно их ставить. На днях я была в Нягани, там выходит [постановка] «Джаггер-Джаггер» по Фриде Нильсон. Она известный автор, ее книги ставили в России, но эту ставят впервые.

Всегда интересно, когда театр берет неожиданный материал, потому что современная литература для детей не так популярна. Многие люди еще живут памятью [об историях], которые сами осваивали в детстве. Комфортно вспоминать себя маленьким и пытаться вернуть свои ощущения, привить их детям. Здорово, если вы на одной волне и ребенок читает и понимает то, что волновало тебя, но это не мешает знакомить его с новыми книжками и спектаклями, которые ты, родитель, сам в детстве не видел.

— По-вашему, театр должен конкурировать за внимание детей с соцсетями и другими медиа и гнаться за трендами или у него своя ниша?

— Соцсети такая же часть нашей жизни, как завтрак или умывание. Сейчас я сижу в соцсетях, а завтра пойду на спектакль, или наоборот. Если ребенку интересно только сидеть в соцсетях или ходить в кино, насильственно тащить его в театр не очень-то верно. Не всем нужен театр — большинство россиян живут без него, и им совершенно ок. Я живу без телевизора, и мне тоже ок. Соревноваться с кем-то не очень правильно: человек все равно сам найдет то, что ему ближе.

Жизнь-игра и ощущение детства

— В мире детского театра сегодня есть большие художники или это удел молодых и неопытных режиссеров?

— Заблуждение, что [если] ты хотел стать режиссером, но не вышло, то нужно ставить спектакль для детей. Такая задача труднее, ведь ребенок быстрее теряет внимание. Ты должен рассказать историю, которая может быть сложна из-за количества слов. Должен подать текст так, чтобы ребенок смог его воспринять, должен показать самодостаточную, не перегруженную картинку, донести мысль и вплести в нее дополнительные смыслы. Режиссеры, идущие в театр для детей, как правило, осознанно выбирают профессию и максимально погружены в дело. Потому что если ты не знаком с детской психологией, не факт, что у тебя получится сделать что-то хорошее.

Есть режиссеры, готовые ставить спектакли для детей по современной драматургии и прозе, искать в сказках нюансы, которые перевернут знакомую историю и заденут ребенка и взрослого. Это Роман Феодори, Полина Стружкова, Филипп Гуревич, Екатерина Гроховская, Иван Пачин — люди, которые занимаются сейчас, по большей части, театром для детей.

Роман Феодори — уникальная фигура, он работает в редком для России жанре визуального театра. Его спектакли безумно красивы. Он берет сложные произведения: «Наташину мечту», «Подросток с правого берега». Из последних хитов — «Хроники Нарнии», в которых ему интересно поговорить про смерть, ее проживание ребенком и травмированность. Когда видишь потрясающую картинку, которую делает постоянный соавтор Романа художник Даниил Ахмедов; когда в разворачивающемся на сцене мире идут важные, серьезные разговоры, ты в него проникаешь сам, и каждая фраза летит в тебя.

Худрук Тверского ТЮЗа Иван Пачин работает с театральностью, создает дистанцию между актером и ролью на сцене. Зритель подключается через это, создается максимальная достоверность и доверительность. [Пачину] важен мотив игры. Ребенок играет со всем, воспринимает жизнь как игру, поэтому и [в театре] смерть можно осмыслить через игру.

В последнее время, мне кажется, начинают складываться штампы в стилистике спектаклей. Режиссеры находят один образ и начинают его эксплуатировать. Смотришь спектакли из разных городов, а у них одинаковые желтые резиновые сапоги, дождевики и так далее — мелочи, которые бросаются в глаза. Если о [клише] не говорить сейчас, через несколько лет мы в этом погрязнем. Нужно, найдя [опорную] точку, перешагивать через нее и идти вперед. Про экологию и тело мы пока совсем не говорим, а подросткам они не менее важны, чем развод, дружба и так далее.

— Стоит ли взрослым ходить на детские спектакли?

— Хороший спектакль для детей — всегда праздник, он погружает зрителя в ощущение детства. Здорово, когда ты сидишь на спектакле, тебе давно не шесть лет, но ты понимаешь, что тоже хотел бы быть в первом ряду и чтобы тебе тоже дали подушечку. Я хожу на спектакли для детей самых разных возрастов, и мне кажется очень важным, когда авторы спектакля ориентируются не только на детей, потому что процесс просмотра спектакля всегда общий. Ребенок видит, как реагирует на происходящее мама, а мама — как реагирует ребенок, и у них происходит обмен энергиями. Когда я вижу, что родители сидят в телефоне, хочется попросить их выключить устройство не потому что они мешают другим, а потому что упускают момент связи с ребенком.

Хорошие спектакли и конвейерная лента

— На что вы обращаете внимание, когда отбираете спектакли в детскую программу «Золотой маски»?

— Сложный вопрос! Важно, чтобы постановка говорила с детьми на их языке — не только на вербальном, но и на визуальном, смысловом. Должен быть просто хороший спектакль. Понятно, что для каждого он [будет] разным. Тем не менее, поверьте, просто хороших спектаклей не так много.

У нас (кураторов программы «Детский Weekend», — прим. Enter) есть количество категорий [оценки спектакля]. Это не пункты, которые мы отмечаем галочками, когда смотрим спектакль — они совсем разные. Но конкретика, как мне кажется, все-таки есть при индивидуальном подходе к каждому спектаклю.

— Тимур Бекмамбетов переделал свияжский спектакль-променад в историю с марионетками в Театре Наций. Насколько это хорошее решение?

— «Ходжа Насреддин» — абсолютно уникальная история. Я видела отрывки того, что было в Свияжске. Понятное дело, что в Театре Наций такое воплотить не получилось бы. Ты не можешь водить людей по песку в течение часа, а кукол по конвейерной ленте — можешь. К тому же, [если] ты сделаешь настоящего ослика и кобылицу, они будут бесконечно живыми, порой живее людей.

Бекмамбетов делал спектакль с Анной Викторовой, режиссером театра «Кукольный формат», одним из лидеров современного театра кукол. Подобралась замечательная команда: Ильгиз Зайниев (драматург, художественный руководитель театра «Экият», — прим. Enter) писал текст, Виктор Антонов (театральный художник, лауреат премии «Золотая маска», — прим. Enter) делал кукол. Колоссальнейший труд — как детально, до самых мелочей проработан костюм Тамерлана. Очень жаль, что после спектакля не оставляют кукол, чтобы люди смогли подойти и посмотреть, насколько это точная и сложная работа.

Важно еще и то, что в спектакле работают кукольники. Обычные актеры с куклами играть не смогут. Спектакль импонирует и зрителям, и критикам, потому что там потрясающая актерская энергия. Она складывается из двух составляющих: записанного голоса и живой игры с куклами. Это же очень трудно — включиться и совпасть с заданной интонацией. Актеры в «Ходже» делают удивительную вещь. Зритель перестает верить, что [на сцене] марионетка — в ней столько «кровяной» силы, что ты влюбляешься в персонажа.

— А как часто в театрах кукол ставят пьесы, не предназначенные специально для них?

— Всегда. Вопрос драматургии в театре кукол вообще очень непростой. Навешивать на куклу много текста довольно бессмысленно, потому что тогда она теряет собственные возможности пластики.

[Специальные] пьесы существуют, есть лаборатория «Маленькая драма» в Московском областном театре кукол со сбором заявок. Туда подаются авторы из драматического театра, и вместе с Михаилом Бартеневым (российским драматургом, поэтом и писателем, — прим. Enter) создают пьесы, которые логичнее будут выглядеть в театре кукол.

Репертуар для взрослых и театр вещей

— Кукольное искусство у большинства людей ассоциируется с детским репертуаром. Нужно ли менять ситуацию и возможно ли это?

— По большей части, [названный] стереотип сегодня не имеет под собой никаких оснований. Театр кукол изначально был остросоциальным, актуальным и на детей рассчитан не был. Рассматривать театр кукол только как детский — значит лишать его возможностей. Потенциал кукол не может быть исчерпан. Мы никогда не дойдем до финальной метафоры куклы или предмета.

Афиша театров кукол состоит из спектаклей для детей, но нельзя сказать, что они все потрясающие. Если бы каждый детский спектакль в репертуаре был откровением, то театр кукол не обижался бы на слово «детский». Но поскольку очень много проходных постановок, это не ругательное, но обидное выражение. Хороший взрослый спектакль с куклами — большая редкость.

— Театр в ближнем зарубежье правда отличается от российского?

— Да, все зависит от мастеров, педагогов. Проникновение режиссуры между странами происходит не всегда. Мне кажется, что белорусский театр кукол очень интересен, они серьезно работают с репертуаром для взрослых. Когда Алексей Лелявский (главный режиссер Белорусского государственного театра кукол, — прим. Enter) или Александр Янушкевич (режиссер-постановщик Государственного театра кукол Республики Беларусь в 2010-2014 годах, — прим. Enter) ставят что-то в России, это большое событие.

— Вы солидарны с тем, что в профессиональной среде все чаще театр кукол называют «театром вещей»? Какой в это вкладывается смысл?

— Думаю, тут вопрос терминологии. Понятно, что обозначение «театр кукол» не работает стопроцентно, поэтому у нас есть «фигуративный театр», «объектный театр», «театр предметов». Поиски новой терминологии должны были когда-то начаться.

Дело в том, что многие театры России сегодня работают в привычном нам театре кукол, а театр вещей часто делают не кукольники. Новые формы работы с предметом возникают у драматических художников и режиссеров, им интересен предмет, потому что [он несет] мощный образ. Особенно интересно использовать значимую вещь с историей. Тут много работает московский «Театр Предмета» во главе с худруком Михаилом Плутахиным. Он заинтересован в развитии сферы. [«Театр Предмета»] — серьезная история для российского театра.

Говорить о предмете в театре очень интересно. Но, опять же, [вещи] не отменяют возможности существования куклы, сделанной человеком. Круто, когда есть и то, и другое — разное, сделанное с любовью, болью и человеком внутри. Ты оживишь куклу или предмет, только когда вложишь в нее часть себя: марионетка будет вызывать слезы, а консервная банка — смех.

Изображения: Саша Спи