Большинство коренных горожан представления о селах черпают из татарских клипов: травяной чай (конечно же, с молоком) в самоваре, приветливые бабушки в платках, свежеиспеченная губадия на столе, ухоженные деревянные домики и веселые жители, которые играют на баяне прямо на улицах. Если в богатых деревнях, расположенных вблизи благ цивилизации, подобные элементы действительно имеются, то в более отдаленных — картина совсем иная.

Редакция Enter выбрала на карте Большие Буртасы, которые являются образцом многочисленных полузаброшенных татарских сел, и отправилась туда на выходные. Рассказываем, как урбанизация отразилась на местных жителях, сколько в селе детей и что буртасинцы думают о будущем национальной культуры.

---

Куры на дорогах и беженцы с Волги

О том, что село когда-то занимало довольно большую территорию, почти ничего не напоминает. По дороге бегают пестрые куры и вальяжно ходят гуси. Шум проезжающих машин тишину нарушает редко. Вперемешку с домами, на которых почти нет традиционных татарских украшений (орнамента и узоров), — пустые пространства. Там, где сейчас простирается поле или лежат доски, сквозь которые пробивается желтеющая трава, много лет назад было жилье. Воспоминания о нем частично сохранились — на короткой улице (в Больших Буртасах таких две или три) в одном положении замерли покосившиеся ворота без забора: к дому они не ведут — от него ничего не осталось. А иногда пустоту между домами заполняют здания-призраки: они есть — деревянные, ветхие, сохранившие стены и полуобвалившуюся крышу, — но забредают внутрь только местные собаки.

«Здесь была улица, по бокам от которой стояло полно зданий. Не встречалось столько открытого места. Деревня тогда была большой, но затем люди стали уезжать. Жители покидали село каждый год — так, остались одни старики. Да и работы нет, а молодежь трудиться не хочет и свою жизнь с этим краем не связывает. Никто не рожает, людей все меньше и меньше», — об этом местные жители говорят почти без грусти — смирились.

Кажется, что разрушенные дома, вплотную обступившие село, уже никто не замечает — дело привычки.

Если верить историческим справкам, так было не всегда. Село на карте образовалось еще в период Казанского ханства. Его, как и соседнюю деревню Малые Буртасы (10-15 минут пешком), основали беженцы из татарских деревень. Так они спасались от крещения, которое вместе с собой принесли войска Ивана Грозного.

В XVIII и начале XIX века Большие Буртасы выглядели иначе: местная ветряная мельница молола муку, дети ходили в школу, которая располагалась на территории села, население исправно посещало мечеть, а три лавки бойко торговали съестным и разной мелочевкой. В 1931 году здесь был основан колхоз, а местная мечеть закрылась. Сейчас помолиться жители ходят в Малые Буртасы. Однако сделать это можно только по пятницам, когда из соседней деревни приезжает мулла. В остальное время мечеть заперта.

Дома-призраки и сельская жизнь

Для городского жителя в Больших Буртасах непривычно тихо. Иногда кажется, что все вокруг — декорация к очередной части «Обители зла»: повсюду разруха и тишина. Буртасинцы помоложе на работе, постарше — на придомовых скамейках. Паркуем машину в конце самой длинной улицы протяженностью около 12 метров — на шум мотора выходит местный житель: спортивные треники, ботинки и кепка. На вид лет сорока пяти.

Опережая вопросы поясняем:

— Журналисты из Казани, пишем о вашем селе.

— Почему о нашем?, — удивляется. В голосе явно слышится недоверие.

Рассказываем подробно — хочется понравиться. Осторожно включаем диктофон, но в ответ — покачивание головы — разговор не под запись. Мужчина прислоняется к машине и выслушивает, время от времени прищуриваясь, будто до конца не верит. Но потом охотно делится информацией: магазина нет, школы нет, мечеть в соседней деревне. Показывает направление. Сам, говорит, работает в Казани, а живет здесь. Просим поснимать в доме, сначала отказывает:

— Мама и жена болеют, лежат с температурой, не могу вас впустить.

Сочувствуем и собираемся уходить. Пора пройтись по селу. Вслед несется:

— Да вы потом все-таки заглядывайте, устанете же — чаем угощу.

Переглядываемся и улыбаемся. Благодарим.

Наше появление в селе ажиотажа не вызывает. Буртасинцы поглядывают, но больше не подходят, вопросы никто не задает. Бредем по главной улице: взгляду просторно — везде открытые пространства. Там, где когда-то были дома. Ищем зеленую постройку на развилке, в которой живет Фаргад бабай — местный старожил, знающий об этих краях почти все. По пути встречаем бабушек: длинные платья и пестрые платки, которые носят только в деревнях. Жмурятся от солнца и о чем-то оживленно переговариваются. При нашем приближении замолкают, при виде камеры машут руками — мол, не стоит нас, старых, снимать. Щелкаем кошку — они здесь повсюду, но немного диковатые: так сразу на руки не пойдут. Расспрашиваем жительниц о жизни в Буртасах, отвечают, но кратко — любопытные девушки в джинсовке и ярко-красной футболке доверия не вызывают.

Фаргад бабая находим на скамье перед домом: кепка залихватски надвинута на голову, в руках трость. Но дед приветливый, подвижный, видно, что в беседе не откажет. Подходим и докладываем: кто такие, откуда и зачем. Он же кивает, слушает, на диктофон в руке реагирует спокойно.

— Нәрсә сөйләргә? — интересуется («Что рассказать?» в пер. с татарского).

— Сезнең турында. Сез монда ничә яшь яшисез? («О себе. Сколько вы здесь живете?»).

Фаргад устраивается поудобнее, постукивает пальцами по трости, потом смеется и на русском отвечает:

— Появился я здесь в 47-м — родился в Больших Буртасах. Учился в местной школе, когда она еще была: закрылась лет десять назад. При местном колхозе еще ребенком пас скот. Даже хотели сделать меня пастухом, но я поехал учиться в Казань, — даты и годы Фаргад помнит хорошо, будто только вчера 16-летним мальчишкой отправился искать счастья в местной столице.

В Казани учился на строительной специальности с корочкой профтех училища. Каменщиком в большом городе Фаргад проработал недолго — всего год. В 1961-м умер отец, и дом Гафиатуллиных мог бы так же, как и остальные, прийти в запустение и обветшать. Чтобы этого не случилось, он вернулся в родное село. Выучился на тракториста, был и механизатором и строителем. В жены взял девушку из соседней деревни. Единственная дочь в родных краях бывает редко — у них там своя жизнь, говорит, и ненадолго задумывается. С этим тоже пришлось смириться.

К себе домой приглашает без опаски: снаружи постройка выглядит опрятно и весело. Редкость для этих мест. Чтобы попасть внутрь, нужно пройти через небольшой пристрой: лает собака, повсюду растения в горшках. В доме по-деревенски уютно, чисто и просторно. Деревянные стены и полы, плетеные накидки на стульях. На почетном месте телевизор — на экране комик на татарском шутит про татарскую деревню. Перед затвором фотоаппарата Фаргад не робеет и признается, что как раз побрился с утра, смеется, что готовился. На вопрос о возрасте отвечает уклончиво — не меньше семидесяти. В три раза больше, замечает, чем местных жителей.

Визит в соседнюю деревню и ужин в столовой механизаторов

Выходим из дома и оглядываемся — на улицах пусто, поговорить не с кем. Идем в сторону соседней деревни Малые Буртасы. Дорога асфальтированная, но спросом не пользуется. На въезде в деревню — сюрреализм: сероватая потрепанная конюшня с большой вывеской над входом. Форма здания давно не прямоугольная: постройка кренится на левый бок, подбоченилась. Прямо напротив целый и невредимый коровник. Коровы здесь вообще в почете — они население и кормят. Основная деятельность села — молокопроизводство. Буртасинское молоко затем отправляется по разным регионам. Буренки за деревянным забором: тянем к ним руки, сначала пугаются, изучают, принюхиваются. Осторожно подкрадываются и трогают пальцы носом — мокро и прохладно. С ними общий язык найден, а вот познакомиться с фермерами не получается. Коровы самодостаточно прогуливаются по загону, людей не видно.

Первый местный житель встречается на середине главной деревенской улицы. Кепка, рубашка и большие сапоги — стиль здесь распространенный. Смущенно улыбается, оглядывает, но спешит пройти мимо: бочком-бочком. Ответы односложные, голос тихий. Светская беседа не удается, мы торопимся дальше. Впереди большой дом, по-татарски нарядный, в узорах. Нас с порога встречает бабушка, выслушивает и представляется:

— Рушания апа, — местные церемоний не любят.

С ней рядом постукивает палкой по земле сухопарый дед в колоритном костюме и тюбетейке — Фатих бабай. Говорит мало, строго оглядывает приезжих. Начинаем беседовать по-татарски. Он смягчается.

— У меня здесь сын живет, но только летом. Ближе к осени они с семьей они перебираются обратно в город, как и большинство здешних. Поэтому в это время года дома пустеют, людей мало, — непонятно, огорчается Рушания апа или нет.

Но деревня все равно крупнее села раза в три. Здесь и мечеть есть, в самом конце улицы. Только попасть в нее не удается: на калитке замок, а вокруг забор. Мулла вернется в пятницу, приедет из соседней деревни.

— Много народу приходит почитать намаз?

Рушания апа только вздыхает:

— Одни бабаи и ходят.

Фатих неодобрительно молчит, стучит палкой чаще и громче. Он ни один намаз не пропускает.

Когда снова выходим на дорогу по пути к Большим Буртасам, рядом тормозит большая белая машина: за рулем крупный мужчина в ветровке и, по местной традиции, кепке. Вглядывается в наши уставшие лица и предлагает отвезти в агропарк рядом с деревней. Говорит, что там нас покормят в столовой механизаторов. Сил отказываться нет — садимся в иномарку.

В вытянутой постройке, чем-то похожей по форме на коровник, приветливая женщина накладывает макароны с говядиной и печенью. Чай полагается подслащенный, в граненом стакане.

— Күбрәк сал, — наставляет ее наш проводник («Побольше накладывай»).

Порции и правда большие. Поблагодарив, садимся за стол и слушаем рассказ о селе: 21 местный житель здесь и 58 в Малых Буртасах. Население в основном работает на ферме и в агропарке. Много приезжих механизаторов, своих работников не хватает. Мужчина ненадолго замолкает, а потом встает:

— Не буду вас смущать, кушайте.

После ужина подходим к работнице, интересуемся, кто нас привез. Женщина разводит руками:

— Как! Так это председатель! Ислам Шагиев.

Смущенно молчим.

Заброшенная школа и падающие кирпичи

Чуть дальше от дома Фаргада еще одна заброшка. Поднимаемся чуть выше по склону, где обветшавшие строения выстроятся в ряд. Самое последнее — двухэтажная каменная школа. Если не подходить близко, то кажется, что она все еще исполняет свое предназначение: учить. На входе два потрепанных флага — российский и татарстанский триколоры. Но дверь заперта, а сквозь грязные окна видны сваленные по углам доски и пыль, осевшая на подоконнике. По периметру вокруг здания еще несколько завалившихся на бок построек: баня и деревянный туалет. На крышу школы ведет железная лестница, сверху плотно прилегающая к стене. Взбираться по ней рискованно — сверху летят кирпичи — здание постепенно рушится. Рискуем и поднимаемся. Вид не особенно впечатляет, зато приятно — не испугались.

Школьники из Больших и Малых Буртасов ездят учиться в соседнюю деревню. Двадцать минут на автобусе, обратно — чаще пешком. В селе только один учащийся. Восьмиклассник Ильназ после школы не бегает по полю с мячом — не с кем и некогда. Нужно привезти бидоны с парным молоком, а ближе к закату встретить коров и коз, вернувшихся домой после дневного выпаса. А потом и помочь с домашними делами — в хозяйстве они никогда не заканчиваются.

Знания о мире буртасинцы черпают из газет и журналов. Почта нашла свое место между зданиями, в которых уже давно затихла жизнь: по их стенам ползут вьюнки. Внутри почты — коридор с железными дверями по бокам. За одной из них — что-то вроде товарной лавки. На полках чай, печенье и канцтовары, на полу — мешки с периодикой. Почтальон все сортирует, а затем разносит по домам села и деревни.

— В каждом доме что-то да выписывают. А что тут еще делать? — говорит.

Разговаривает вполоборота: нужно спешить, чтобы поскорее раздать газеты и журналы. Их здесь очень ждут.

Буртасы на закате и будущее татарской культуры

Ближе к вечеру Фаргад бабая на скамье перед домом уже нет: пора пить чай и готовиться ко сну. Ложатся в селах рано — много сделано за день, пора и отдохнуть. На улицах почти не слышны голоса. А если прислушаться — говорят только на татарском. Вспоминаем, рассказ Фаргада о том, как он в Казани учился русскому языку. Огорчался, когда мамы с колясками на казанских проспектах говорили не «улым», а «сынок», не «кызым», а «дочка». А сейчас, — тут он махнул рукой, — и того хуже: нет стремления к родному языку.

«С детьми надо до семи лет хотя бы на татарском разговаривать. На каком языке дома говоришь — на том дети говорят на улицах. Если молодежь родную речь не знает, то что тогда с татарами станет?», — рассуждал.

Будущее своего села Фаргад в этом и видит: в уважении к традициям, в интересе к языку. На вопрос про будущее татарской культуры ответить не успел — мимо проходил единственный мальчик в селе. Помахал рукой и со всеми поздоровался. На татарском.

Уезжаем из Больших Буртасов на закате. Небо из бирюзового превращается в малиновое, пахнет костром — кто-то жжет траву. Чуть поодаль оборачиваемся: издали село кажется очень маленьким, будто может поместиться на ладони. Первые километры по-прежнему тихо, только иногда мычат коровы, возвращаются в стойло. Попадаем на трассу, оглушенную привычным шумом: гудят моторы, повизгивают шины. Значит, город совсем близко.