Исследователи называют кукол древнейшими игрушками: сначала взрослые мастерили их для своих обрядов и таинств, а потом с ними начали играть и дети. За тысячелетия внешний вид этих игрушек изменился до неузнаваемости — как изменились и транслируемые ими смыслы.

Сто лет назад куклы, согласно идеям производителей-мужчин, должны были помочь обществу воспитать покладистых хозяек, но что-то пошло не так. Почитайте о том, как невинные игрушки повлияли на эмансипацию, в отрывке из сборника «Дизайн детства». Мы публикуем его с разрешения издательства «Новое литературное обозрение».

С началом XX века индустрия кукол, самых популярных игрушек, стала полем битвы за идентичность женщин среднего класса. Фабриканты, предприниматели и специалисты в детской психологии стремились представить идеальную женщину искусной домохозяйкой. Другим идеалом женщины, который защищали социальные реформаторы и матернальные феминистки, был образ художественно одаренной матери-наставницы, обладающей некими недоступными мужчине культурными навыками. В период после 1900 года матерналистки составляли значительную часть феминистского движения в Соединенных Штатах, Великобритании и Германии. Художницы вроде Кете Крузе и целый ряд ее соотечественниц с помощью кукол заявляли о том, что женщина заслужила быть услышанной в обществе и даже, пожалуй, заслужила право голосовать — ведь именно она выполняла одну из важнейших для нации задач: воспитывала будущих граждан. Надежды матернальных феминисток не были беспочвенными, ведь к тому времени немецкие мужчины уже получили всеобщее избирательное право для участия в парламентских выборах. История этой полемики, развернувшейся в прессе и на полках магазинов, а также ее последствия станут для нас наглядным примером того, как археология материальной культуры помогает понять изменения в системе ценностей, связанных с детством.

Каждая из сторон этого спора вокруг куклы, развернувшегося в Германской империи, предлагала покупателям определенный эстетический идеал. Производители игрушек и фабриканты в своих представлениях о кукле исходили из принципа внешнего правдоподобия: они выпускали кукол, как можно более похожих на живых девочек. Техническое совершенство этих новых кукол было вполне в духе времени. Считалось, что мужчины, наделенные интеллектом, способны определить проблемы общества и найти оптимальные решения, которые обязательно улучшат условия существования человека. Эта модель, вдохновленная эпохой Просвещения, была обращена к потребителям, интеллектуалам и производителям XIX века, с головой погруженным в идею прогресса. В противовес им женщины-художницы и владелицы кукольных предприятий разработали совсем другую кукольную эстетику, в основе которой лежали индивидуальность и простота. Они создали новых, так называемых «реформированных» кукол, отказавшись от единообразия во имя разнообразных возможностей. В то время как фабричные куклы изобиловали сложными реалистическими подробностями, художественные казались намного более абстрактными, но именно они давали детям возможность пофантазировать. Эта более индивидуализированная модель пошатнула эстетику внешнего правдоподобия, но отнюдь не присущие ей ценности.

Предпринятый мной анализ кейса характерных кукол в Германской империи подкрепляет недавние открытия, сделанные исследователями куклы и культуры девочек, в частности революционную работу Мириам ФорманБрунелл. Как пишет эта исследовательница, куклы стали тем предметом материальной культуры, вокруг которого развернулась вся критика и споры по поводу детства и материнства. «С одной стороны, — пишет Форман-Брунелл, — мужчины-фабриканты создавали кукол как символы идеализированной семейной женственности, с другой стороны, игрушки, производимые женщинами, воплощали в себе более гибкие представления о мире девочек и мальчиков… мастерицы переприсвоили кукол для своей социальной повестки». В вильгельмовской Германии ситуация была весьма схожа с описанной, и можно интерпретировать ее таким же образом. А в Америке ситуация была следующей: куклы, которые продавали владелицы предприятий, например Марта Чейз и Роуз О’Нил, бросили вызов культу семейной женственности: его сменила иная модель, прославлявшая женщин как наставниц и матерналистских реформаторок. Схожим образом и в потребительской культуре Германской империи простые, индивидуализированные куклы Крузе и Марион Каулитц стали прекрасной альтернативой искусным механическим куклам с закрывающимися глазами, подвижными руками и ногами и настоящими волосами. Я рискну предположить, что потребительская культура сформировала пространство, в котором немецкие матери могли выступить создательницами культуры, наставницами с уникальными навыками, которых не было у мужчин.

В этой историко-культурной ситуации есть один необычный нюанс: именно культура потребления стала основным средством распространения философии матернальных феминисток в Центральной Европе в начале ХХ века. В современных исследованиях эту ветвь идеалистического феминизма называют «относительным» феминизмом. В его основе — идея о том, что женские права и особые качества жен и матерей не менее ценны, чем мужские, хотя и принадлежат отдельной сфере, не связанной с мужчинами. Приверженность к матернальному феминизму часто сочеталась с увлечением научным материнством и идеей о том, что не сентиментальность, а научные занятия и эксперименты являются достойными ориентирами в воспитании ребенка. Во многом эта философия также совпадала с идеями общественного хозяйства и представлениями о том, что женская способность к материнской заботе обеспечивает ей право участвовать в прогрессивных общественных процессах, связанных с детством и семьей. Находясь в контексте этих передовых представлений об особых материнских качествах, фабрикантки вильгельмовской Германии стали использовать рынок как поле боя с эстетикой внешне правдоподобных кукол.

Куклы и кукольная реформа

Во второй половине XIX века куклы ассоциировались уже почти исключительно с девочками. В те времена, когда гендерные представления формировались под влиянием биологии, для многих образованных людей было ясно, что «мальчик» и «девочка» стали разными социальными ролями. Подобные взгляды пришли на смену более свободным воззрениям на игру в куклы, восходившим к началу Нового времени. Мужчины — производители игрушек исходили из того, что куклы помогают девочкам стать хорошими хозяйками. К началу века был опубликован уже целый ряд книг, настаивающих на том, что «дом всегда был и остается миром женщины… никогда не рано начинать учить девочек их истинному призванию». Использованное тут немецкое слово Beruf означает, что речь идет не столько о Богом данном призвании, сколько о духовной склонности женского ума к материнству, которая и возносит женщину до уровня главы семьи.

Однако некоторые художники, журналисты и педагоги не согласились с этой идеей. В попытке переопределить роль женщины в современном мире они создали более универсальных кукол, с которыми можно было играть множеством разных способов. Поскольку в Германии кукол покупала почти каждая семья, которая могла себе это позволить, то миллионы девочек и их родители, позволяя себе это удовольствие, оказывались перед сложным выбором. Покупая игрушку, они покупали вместе с ней социальную идентичность (точнее сказать, покупались на нее). Споры о месте женщины в современном обществе бушевали здесь так же яростно, как и в реальной жизни. И хотя мужчины — производители игрушек действовали с позиции гегемонии и доминирования, культура потребления все же допускала возможность субверсивных дискурсов.

Если мы внимательно присмотримся к рекламе кукол, нам станет ясно, как игра с куклой укрепляла представление, что женщины помогают обществу в роли домохозяек. Газетная реклама универмагов, игрушечные предприятия и специализированные магазины тщательно раскладывали кукол определенным, осмысленным образом. Так, девочки (или взрослые, которые покупали для них) больше не могли выбрать «просто» куклу. Им приходилось выбирать из кукол в разной одежде, кукол с подвижными сочленениями, кожаных и набивных, а также из разных типов кукольных голов (иногда их делали из свинца) и всевозможных аксессуаров. Как правило, красиво одетая и искусно сделанная кукла-миниатюра украшала прейскурант, в котором все модели делились на голых и одетых, двигающихся и цельных, деревянных, фарфоровых и пластмассовых. Игрушку можно было купить и меньше чем за 50 пфеннигов, и больше чем за 95 марок. И хотя дорогие и самые изысканные куклы были дефицитом, родители всегда могли купить 32-сантиметрового голого пупса с двигающимися ручками и закрывающимися глазками всего за 85 пфеннигов в берлинском торговом пассаже, а еще за 85 пфеннигов можно было добыть для него настоящие волосы с заколкой и распашонку. Независимо от того, какую именно куклу выбирал покупатель, к ней прилагалась реклама, перечислявшая и изображавшая множество аксессуаров: одежду, предметы личной гигиены и даже игрушки для кукол. Когда девочка получала куклу-миниатюру, она могла попросить купить ей кукольные вещицы, тем самым следуя идее об игре в дочки-матери и беря на себя роль мамы, которая заботится о своем кукольном ребеночке. Иногда эти сложные миниатюры ломались, в связи с чем появилась целая профессия кукольных докторов: их рекламные объявления с обещаниями починить сломанные ручки и ножки и вернуть на место головы фигурок можно было встретить в большинстве тогдашних газет. И мамы кукол, прямо как настоящие женщины с детьми, относили к доктору на лечение свои игрушки.

Располагаем ли мы свидетельствами того, что девочки играли со своими куклами именно так, как это задумывалось мужчинами-фабрикантами и как им предписывали общественные представления о гендерном идеале? Как вы, наверное, догадались, ответ — да. И все же существует множество автобиографических свидетельств, указывающих на обратное. Мы не можем использовать полевые исследования в работе над «долгим XIX веком», но нам доступны личные мемуары, которые могут быть вполне полезными и информативными. Писательница Тони Шумахер, которая была родом из Штутгарта, из семьи, принадлежащей к среднему классу, вспоминает эпизод из детства: однажды дядя Луис взял ее в игрушечный магазин Гроссхен, чтобы купить ей куклу. Указав на разложенных в ряд кукол, дядя Шумахер сказал ей «выбирать». Девочка с отрешенным видом взирала на куклы и наконец выбрала «самую нелепую [самую яркую и упрощенную] из всех и принесла ее домой к тете». Старшая родственница улыбнулась такому выбору, дала девочке немного поиграть с куклой, а затем отправилась с ней обратно в магазин, чтоб вернуть и купить вместо этой куклы другую — фарфоровую, похожую на живую. Шумахер пишет, как глупо она себя чувствовала, купив куклу без предварительной подготовки. Однако она усвоила, что игра в куклы должна на практике подготовить девочку к роли домохозяйки. Фанни Левальд вспоминает, что иметь покупную куклу было совершенно необходимо для каждой девочки. Левальд жила в Кенигсберге и происходила из еврейской семьи среднего достатка. Она вспоминает, что первые куклы не вызвали у нее «ничего, кроме любопытства». Примечательно, что одну свою куклу она разобрала, чтобы посмотреть, из чего та сделана: это привело в ярость ее мать. Так Левальд быстро уяснила, что взрослые ожидают от нее вполне определенной игры.

Крупное социологическое исследование, которое в 1896 году провели для журнала Pedagogical Seminary психолог Дж. Стэнли Холл и педагог Александр Кэсвелл Эллис, подтверждает те же тенденции, которые прослеживаются и в процитированных выше автобиографиях. Холл и Эллис опросили 845 детей, преимущественно девочек, и обнаружили неожиданное: дети портили своих кукол и вымещали на них зло. Пятьдесят четыре девочки назвали своих кукол холодными, еще сорок шесть назвали их ревнивыми, сорок пять — плохими, тридцать восемь — злыми и тридцать шесть — непослушными. Подобное отношение подкреплялось играми, которые никак не предполагались изготовителями кукол: оставить куклу на окне, чтоб она растаяла, отрезать кукле ногу, вырвать волосы, взять куклу на улицу и похоронить. Одна шестилетняя девочка вообще ненавидела кукол и заявила следующее: «все они — девочки, просто помалкивают [и ничего не делают]». Из этого поразительного и на самом деле пугающего откровения можно заключить, что девочка-дошкольница уже имела представление о меньшей социальной значимости женщин по сравнению с мужчинами. Некоторые девочки наказывали своих непослушных кукол, другие морили голодом и встряхивали их за «неумение правильно стоять», «возражения» и «дерзость». Одна десятилетняя девочка наказывала своих кукол тем, что отрывала у них ноги. Другая шестилетка била своих кукол каждый раз, когда писалась в трусы, и исследователи делают очевидный вывод: так девочка реагировала на то, что ее саму били родители. Стоит ли говорить, что родители, педагоги и изготовители игрушек ожидали совсем других игр. В США подобные бунтарские игры с куклами вызвали сильную тревогу исследователей. Вместо того чтобы учиться быть заботливыми матерями, девочки учились жестокости.

Изображения: Руди Лин