В залах Центра «Эрмитаж-Казань» в Кремле открылась выставка “Мужи благородства спешат ко двору…” Пир и охота в странах Востока». Спецпроект приурочен к БРИКС и рассказывает посетителям, как политики прошлого из Ирана, Китая, Индии и Египта собирались вместе для решения вопросов и что сопровождало их встречи. В экспозицию вошли редкие предметы из собрания Государственного Эрмитажа, созданные в VII — XIX веках, в том числе пиршественные чаши, восточные миниатюры, игры, курильницы и кальяны.

Вместе с произведениями искусства в Казань приехали реставраторы — эксперт по восточной живописи Ксения Ягина и эксперт по керамике Бажена Кутергина. Журналист Enter Екатерина Гусева поговорила с ними о том, как проходит подготовка к выставке, какой предмет собирали по фрагментам и почему реставратору необходимо задавить в себе художника.

— Расскажите, с чего все начинается?

Бажена: Когда выставка только планируется, нам обязательно звонит ее куратор и хранители, чьи вещи участвуют в экспозиции. Вместе мы оцениваем состояние сохранности предметов.

Роль реставратора в этом процессе достаточно большая, потому что все вещи обязательно проходят через нас и мы зачастую решаем, можно ли их выставлять. Окончательное решение во многом зависит от того, где будут экспонироваться предметы — в Эрмитаже, в другом музее или другом городе.

Конечно, мы делаем все возможное, чтобы избранные куратором вещи попали на выставку. Иногда в списке оказываются знаковые предметы, не раз побывавшие на выставках, но ведь каждая выставка уникальна и всякий раз в экспозицию стараются включать вещи из фондов. В запасниках Эрмитажа они могли провести по 50−100 лет, и, естественно, на них могут присутствовать пылевые загрязнения, а иногда их реставрация уже устарела и требует обновления. Мы, в свою очередь, оцениваем объем работ и свои возможности по подготовке.

Наше дело — не столько подготовить вещи к экспозиции, сколько сохранять их. Мы не делаем вещь красивее или целее, а стабилизируем ее состояние.

Ксения: Для данной выставки некоторые экспонаты не требовали реставрации, потому что были в отличном состоянии, а некоторые требовали вмешательства реставратора. Выставка была организована в довольно короткие сроки, поэтому перед реставраторами стояла задача законсервировать памятники , чтобы обеспечить их стабильность. Мы должны быть уверены, что с ними ничего не произойдет ни во время транспортировки, ни на выставке, ни после возвращения в фонды.

После реставрации в лаборатории памятники возвращаются хранителю и он относит их на упаковку для дальнейшей транспортировки по месту назначения. Мы тоже участвуем в этом процессе, но в основном, конечно, наша задача — провести осмотр экспонатов и реставрационные мероприятия.

— То есть базовая подготовка всегда примерно одинаковая?

Ксения: Да, от сроков выставки может меняться только план реставрационных работ. Если мы узнаем о выставке заранее, в зависимости от состояния экспоната реставрационные мероприятия могут быть более обширными. Если экспонат в хорошем состоянии, то мы ограничиваемся его консервацией.

Бажена: Фарфор на этой выставке был в довольно-таки в хорошем состоянии, и большинство предметов нуждались лишь в расчистке от пылевых загрязнений. Но вот, например, высокого павлина из металла было невозможно экспонировать. Предмет был разобран на части: хвост помят и на нем было множество разрывов, клюв и хохолок птицы находись отдельно, на голове также были вмятины и разрывы металла. Реставрация этого экспоната началась примерно два года назад и заняла около полугода. За это время реставратор по металлу привел эту вещь к нынешнему виду и получился прекрасный экспонат. Хвост и голова выровнены и запаяны, клюв и хохолок павлина укреплены на своих местах. Экспонат стабилен и может путешествовать.

— Как определить, какие предметы можно транспортировать и экспонировать, а какие нет?

Ксения: Как правило, по сохранности.

Бажена: До транспортировки мы почти не допускаем вещи со старой реставрацией, если сроки не позволяют ее обновить. Дело в том, что старую реставрацию нужно разбирать, потом расчищать от материалов старой реставрации и затем собирать обратно, что очень долго. Если вещь со старой реставрацией стабильна и может лежать в фонде еще несколько лет, то реставрировать ее заново только для того, чтобы перевезти в другой город, нежелательно. Пусть она лучше будет неприкосновенной и не подвергнется риску повреждений при транспортировке — а уже потом, когда ее целостность сама по себе нарушится ввиду старости реставрации, мы ее обновим.

— То есть чем реже предмет реставрируют, тем лучше?

Бажена: Конечно, лучше ничего не трогать, если нет угрозы сохранности предмета

Ксения: Наш главный принцип — по возможности осуществлять минимальное вмешательство.

— Какие предметы проходят через ваши лаборатории?

Ксения: Хотя наша лаборатория называется лабораторией научной реставрации восточной живописи, к нам приносят разноплановые памятники: буддийские иконы тангка, различные виды графических работ, такие как свитки, ширмы, гравюры, китайские народные картины няньхуа, веера. Сейчас в реставрации находится альбом с индийскими миниатюрами на слюдяных пластинах.

Бажена: В лабораторию научной реставрации керамики иногда поступают предметы, которым уже несколько тысяч лет. Первобытные керамические сосуды мы собираем из малюсеньких кусочков, и каждый раз это ощущается, как чудо. Процесс похож на составление пазлов в детстве, но только тут принцип разлома заранее не понятен. Никогда не знаешь, какой сосуд у тебя получится: маленький или большой — а может, и не получится вообще, потому что не хватает фрагментов. Также в Эрмитаже большая коллекция античной керамики, которой невозможно не любоваться, держа ее в руках.

Помимо керамики в нашей лаборатории реставрируется фарфор, в том числе севрской и майсенской мануфактур, китайский, советский — все от древних времен и вплоть до современности. Еще в нашу лабораторию поступают все памятники из стекла, среди которых есть и древнеегипетские вещи и стеклянные предметы советского периода. Как по мне, и современные, и первобытные предметы одинаково прекрасны.

— Ощущаете ли себя соавторами произведения в процессе реставрации? Можно ли вкладывать что-то свое?

Бажена: Многие реставраторы имеют художественное образование, но нам нужно полностью задавить в себе художника. В нашей работе очень важно не привнести, не украсить. Мы только изучаем и сохраняем вещь, какой она была по задумке автора. Если задумка нам непонятна, мы не додумываем ничего за автора. И даже восполнения выполняем только там, где точно уверены, что сделал мастер.

Опорой для нас служат аналоги или парные вещи. Бывает, нам приходится восполнять фрагмент стенки предмета, но мы не воссоздаем на нем орнамент или декор. Даже если, к примеру, рядом нарисован аналогичный элемент декора, мы не можем нарисовать утраченный элемент сами, потому что не должны вмешиваться в авторское произведение. Мы не можем повторить манеру мастера. Каждый предмет перед реставрацией обсуждается на реставрационной комиссии, и если реставратор захочет привнести в предмет что-то свое, ему не позволят это сделать.

Ксения: Когда нас учат в институтах, то говорят, что реставратор — не живописец: мы должны имитировать восстановление красочного слоя живописи, ни в коем случае ничего не привнося.

Музейная реставрация строга. Если какой-то участок утрачен, то он не всегда будет восстановлен. Это хорошо видно на старинных иконах XII-XIII века: где красочный слой утрачен, он не восстанавливается. Даже с эстетической точки зрения восстановлению рисунок не подлежит, потому что это изменит историю памятника.

— Что вы готовили для выставки в Казани и в чем была особенность экспонатов?

Ксения: Мы подготавливали восточные миниатюры, и все осмотренное нами было в хорошем состоянии, так как проходило реставрацию ранее. Единственное, нужно было провести небольшие работы по стабилизации красочного слоя: проанализировать подозрительные места с отстающим красочным слоем, так как это могло повлечь его утраты. После укрепления этих участков мы передаем памятники хранителю.

Бажена: Каждая реставрация начинается с изучения предмета, и в процессе мы узнаем интересные факты об их бытовании. Например, при подготовке к экспонированию иранской бутыли мы хотели восполнить скол на тулове, но при тщательном изучении выяснилось, что этот скол был, вероятно, когда-то зачинен — закрыт металлической пластинкой, которая позже была утрачена. Нам этот скол выравнивать ни в коем случае нельзя, потому что мы утратим возможность посмотреть на следы старой чинки.

Поскольку мы работаем с утилитарными вещами, нам чрезвычайно важно изучать, как их использовали. И если их чинили, склеивали, хотели всячески сохранить еще несколько веков назад, значит, предметы были уже тогда очень ценны.

— Как вы понимаете, как именно выглядел предмет несколько веков назад?

Бажена: По аналогам. Но надо помнить, что в случае с многовековыми вещами мы говорим, как правило, не о массовой продукции. Вещи в древности создавались вручную в единичном экземпляре и прямого аналога у них в принципе быть не может, поэтому собрать их просто по похожему изображению нельзя. Если кусочки между собой не сходятся, мы никогда не доделываем их ради склейки цельного предмета.

Но если, например, мы имеем дело с серийным производством того же советского фарфора, то держим в уме, что вещи отливались в формах. И тогда мы можем взять эту форму и воссоздать недостающие детали, полностью идентичные оригиналу.

— Что отличает реставрацию живописи и керамики?

Ксения: Различия реставрации определяют материалы и техники исполнения. В таком большом музее, как Эрмитаж, мы можем советоваться друг с другом. Если отдельные элементы памятника требуют экспертного мнения стороннего специалиста, то обращаемся к реставраторам из других лабораторий.

Я обучалась реставрации темперной, масляной живописи и после училась еще и реставрации графических работ, поэтому могу реставрировать предметы в разных техниках. По опыту могу сказать, что подходы к разным материалам всегда разные даже на уровне ощущений от материала.

Бажена: В сложных ситуациях работы со смешанными материалами мы приходим за советом в другие лаборатории. Например, недавно мы работали с сосудом, у которого ручка обмотана берестой, и так как с берестой мы раньше не работали, то пошли на консультацию к реставратору органики.

Иногда предметы проходят реставрацию сразу в нескольких лабораториях. Наша особенно тесно сотрудничает с лабораторией металла — в фондах встречаются большие оправленные в металл фарфоровые вазы. Если фарфор целый и требует только чистки, лаборатория по металлу может произвести ее сама, так как принципы работы у всех реставраторов пересекаются. Но там все равно уточнят у специалистов по керамике, чем ее почистить и как это лучше сделать.

В общем-то все реставраторы могут дополнительно обучиться работе с отдельными материалами и расширить компетенции. Конечно, начинать они будут аккуратно, под надзором, но уже через несколько лет смогут действовать более свободно.

Кстати, у упомянутых выше реставраторов металла в предметах часто встречаются вставки из кости, дерева, драгоценных камней и они приходят за советом к коллегам.

— Как на выставках следят за сохранностью экспонатов?

Бажена: Каждый раз, когда вещь проходит реставрацию, мы заполняем реставрационный паспорт, где пишем рекомендуемые условия хранения. Перепады температуры и влажности очень вредны, например, для стекла. Органика и графика — самые чувствительные, они могут повредиться даже из-за незначительных нарушений режима хранения, поэтому его соблюдают особенно строго.

Ксения: До начала и после выставки хранитель и реставратор наблюдают за процессом монтажных работ, вплоть до укладывания экспонатов в ящик, упаковки, запечатывания и погрузки. В пути вещи сопровождает либо хранитель, либо реставратор. В музее по прибытии та же самая система с надзором: ящики выгружаются, экспонаты распаковываются, осматриваются и отправляются на хранение.

Бажена: На всех этапах передвижения специалисты подписывают документы о сохранности, подтверждающие, что все в порядке, или фиксирующие изменения сохранности.

— Может ли экспонаты повредить дыхание посетителей выставки? Как этого избежать?

Ксения: Да, может, хотя обычно музеи строго соблюдают климатический и световой режимы.. Если экспонат резко реагирует на малейшие изменения температурно-влажностного режима, под него создаются, например, специальные рамы со своим режимом внутри. Получается, что он полностью законсервирован и не подвергается внешним воздействиям.

Бажена: Очень часто мы не выпускаем на выставки экспонаты из стекла — например, когда поверхность разрушается, «болеет». Больное стекло должно находиться только на хранении в специальных шкафах. Для хрупкого археологического металла реставраторы делают специальные пакеты и устанавливают контроль. Во-первых, немного подсушивают воздух силикагелем, во-вторых, снабжают экспонаты вкладышами, которые меняют цвет в зависимости от уровня влажности, кислотности и других параметров.

На среду археологические металлы реагируют особенно чутко: медь и железо от перепада параметров воздуха могут полностью рассыпаться в поездке или на выставке, даже если покинули фонд стабильными.

— Как понять, что произведение больше не подлежит восстановлению?

Ксения: Возможность сделать это зависит от количества сохранившихся фрагментов. Однажды в лабораторию на реставрацию поступила большая китайская народная картина, где часть фона с живописью из-за пересыхания бумаги рассыпалась на мелкие фрагменты, но реставраторы их собрали и получился целостный памятник.

Всегда, если возможно, мы объединим фрагменты, и экспонат сохранит свою художественную ценность. Если собрать фрагменты в целое невозможно, они сохраняются отдельно, потому что это память — история из коробочки.

Бажена: Даже слишком маленькие кусочки можно проанализировать, найти аналоги, провести параллели. Для научных сотрудников эти фрагменты могут значить очень многое, и они их бережно хранят. У каждого такого фрагмента есть свой инвентарный номер.

Текст: Екатерина Гусева, Анастасия Тонконог
Фото: предоставлены Центром «Эрмитаж-Казань»