6 августа 1945 года B-29 «Enola Gay» сбросил на Хиросиму атомную бомбу «Малыш». От воздействия взрыва погибло порядка 80 000 человек, но фактическое количество пострадавших, которые были поражены лучевой болезнью, больше в несколько раз.

Роман Кэрри Дрюри в прозе и хайку описывает воспоминания дедушки Ичиро, который находился в городе в момент взрыва и позже всю жизнь пытался найти пятилетнюю сестру погибшего друга. История «Последний бумажный журавлик», пересказанная со слов внука героя, вышла в издательстве «Лайвбук» — с его разрешения мы публикуем отрывок. Книгу можно заказать онлайн.

Девушка снова у моей койки.

— Скажите, что вы настоящая, — прошу я.

Она улыбается, вокруг глаз у нее появляются складочки.

— Настоящая, — смеется она. — Вы думали, это сон?

Я молчу. Нет, я думал, что умер. И лучше бы так и было.

— Вы медсестра? — спрашиваю я.

— Переводчица, — отвечает она. — Помогаю врачам.

Я в замешательстве.

— Зачем им переводчица? Откуда они?

Девушка медлит с ответом.

— Вы помните, что было после взрыва? — наконец произносит она. — Что-нибудь между тем днем и сегодня? Врачи говорят, вы несколько раз приходили в сознание.

— Нет. Ничего не помню.

Она вздыхает.

— Вам нужно поесть, — и она ставит передо мной миску с рисом и палочками для еды.

Снова замечаю, что у нее какой-то странный акцент.

— А вы сами откуда? — спрашиваю я. — Оттуда же, откуда и врачи?

Она хмурит лоб и отвечает не сразу:

— Я из Портленда. Штат Орегон.

— Вы американка? — наверное, в моем вопросе звучит недоверие.

— Да, верно.

— А… а доктора?

— Есть и американцы. Не все, конечно.

— Но… Я ничего не понимаю. — Что… что здесь делают американские врачи?

Девушка берет кувшин и наливает воду в стакан.

— Много всего произошло со взрыва этой атомной бомбы, — медленно произносит она.

— Атомная бомба? Нас точно не бензином облили? Точно атомная, а не кассетная?

— Точно. Это была атомная бомба.

Я смотрю на нее.

— Сбросили американцы, — ее голос все тише. — Одну на Хиросиму. Другую — спустя три дня — на Нагасаки.

Я молчу.

— Мне жаль, — шепчет она, и я понимаю, что это искренне. — Американские войска пришли сюда после капитуляции Японии.

— Япония сдалась? Нет, это ошибка! Император — он бы никогда не сдался. Вы точно ошибаетесь. Такое просто невозможно! — я почти кричу, так что другие пациенты таращатся на меня во все глаза.

В дверь заглядывает медсестра, потом входит и доктор. Переводчица приветствует его.

— Пожалуйста, успокойтесь.

— Император никогда бы не сдался. Это неправда…

— Прошу вас…

Оглядываюсь: пациенты — все до одного — опустили головы. Смотрю на доктора, стоящего рядом, и вспоминаю бомбу, пекло, пожары, разрушения, тела. Думаю, что и в Нагасаки, наверное, было так же. Но сдаться? Я чувствую, будто меня обманули, предали, чувствую стыд за нашу армию.

— А доктор, — обращаюсь я к переводчице. — Он тоже американец?

— Да, это доктор Эдвардс из американской армии. Он лечил вас все это время. А я из женского армейского корпуса. Училась в Айове. Мой отец — японец. Он переехал в Америку в 1912-м и встретил там мою маму. Я всегда говорила на двух языках.

«Япония оккупирована американцами», — бормочу я, потрясенный, что произношу такое. И что это — правда. Думаю о том, что бы сделал отец. Да он бы убил себя, но не сдался. Как и многие, но… мысли снова обращаются к бомбе, и я с горечью вспоминаю, как то и дело говорили о страхе, который наши войска вызывали у врагов.

— Вы здесь из мести? — спрашиваю я. — Приехали посмеяться над нами — теперь, когда мы повержены?

Она мотает головой.

— Нет. Ну что вы. Конечно, нет. Мы здесь, чтобы помочь вам восстановить города и изучить влияние взрывов таких бомб.

— А я для вас что? Материал для исследований?

— В каком-то смысле, так и есть, — говорит она. — Сюда доставили только тяжелобольных, тех, кто больше всего пострадал. Никто еще до конца не знает всех последствий атомных бомбардировок. Но мы очень старались, заботились о вас. Если бы вас не привезли сюда…

Она дает мне воды. Я не спешу пить. В палате тишина.

— Кто она? — ее голос тихий и спокойный. — Та девушка, про которую вы говорили. Которой пообещали вернуться. Она была вашей невестой?

Смотрю в чашку с водой, наблюдаю за мелкой рябью.

— Сестра моего друга, — отвечаю. — Ей было пять лет.

Я думаю о коротких пяти годах Кэйко и о своей жизни — длящейся, полной вины.

Недостойное существование.

— Послушайте, — с надеждой произносит переводчица, — она ведь может быть еще жива. Вдруг кто-нибудь помог ей. В конце концов, она могла оказаться в одном из детских домов. Вы ведь не знаете ничего наверняка.

У меня нет слов, чтобы ответить.

— Мой отец часто повторял одну фразу, — продолжает она. — Когда я жаловалась, что школьное задание слишком сложное, или что я все время падаю с велосипеда, он говорил: «Ты — монах на три дня». Слышали такое выражение?

— Это значит, что ты слишком легко сдаешься, — отвечаю.

Она кивает.

— Вы думаете, я слишком легко сдался, когда оставил ее? Думаете…

— Нет, нет, нет, — перебивает она. — Совсем нет. Меня там не было, как бы я могла так сказать? Нет, я имею в виду, что вы слишком легко отказываетесь от нее.

Сколько поддержки в ее словах!

Она берет что-то со столика у моей койки:

— Полагаю, это ваше? Ничего себе книга! Сколько же здесь страниц?!

Поворачиваюсь к ней:

— Как?..

— Она была с вами, когда вас привезли.

Смотрю на книгу в ее руках.

— Но читать теперь будет трудно, — говорит она. — Похоже, все намокло. Некоторые страницы слиплись, обложка вздулась. Здесь несколько томов вместе?

Я киваю, беру у нее книгу, провожу пальцами по корешку и по страницам.

— Подарок отца, — шепчу я.

— Ну, надеюсь, первую страницу вы успели прочитать, потому что кто-то ее вырвал.

Я прижал ладонь к губам; молчу. Не могу поверить, что «Повесть о Гэндзи» проделала весь этот путь со мной.

— Мне пора. Завтра я снова к вам зайду. Переводчица встает и идет к двери.

— Как вас зовут?

Она оборачивается и, улыбаясь, отвечает:

— Мэгуми.

Врачи здесь милые. Медсестры тоже. Они бережно касаются моих ожогов и ран — так, кажется, могут заботиться только родители или любящие люди. Но мне по-прежнему больно, когда они меняют повязки — и я лежу, представляя себя в каком-то другом месте, чтобы не видеть, как врачи надо мной качают головами и цокают.

Похоже, лечение не помогает.

Во время обхода мне оставляют кучу газет — все они вышли после бомбардировок — и я читаю их — одну за другой, по ночам и утром.

Я узнаю о бомбардировке Нагасаки, о поражении Императора, об оккупации. А вот о последствиях взрыва атомной бомбы пишут немного: упоминают разве что ожоги; зато часто говорят о растерянности врачей, о том, что умирают те, кто, казалось бы, сумел избежать тяжелых ранений и выглядит невредимым. Смерть приходит к ним так же внезапно, как ночной кошмар к спящим.

Чем больше читаю, тем яснее осознаю, что я не злюсь, не обижаюсь и не хочу осуждать и принимать чью-либо сторону: что сделано, то сделано. Сейчас я понимаю только, что пострадало слишком много людей.

Жалобы соседей по палате на мой включенный свет заставляют меня прервать ночное чтение. Но вину не выключишь, как лампочку, и каждую ночь я вижу Кэйко во сне.

Сегодня снова пришла Мэгуми. Она принесла горячего чая. Я держу кружку обеими руками.

У койки напротив пожилая женщина кормит рисом мужчину средних лет. Я наблюдаю за тем, как она подносит палочки к его рту и ждет, пока он прожует. Неизбывное терпение.

— У вас нет семьи, Ичиро? — интересуется Мэгуми.

— Отец ушел воевать пять лет назад. Три года уже, как мы ничего о нем не слышали. Мама была на работе, когда взорвалась бомба. Ей негде было укрыться.

В ответ она молчит.

— Вы верите, что мертвые приходят к нам во сне? — спрашиваю я.

— В смысле, как призраки? Киваю, поднося чашку к губам.

— Я верю в рай и ад, в то, что хорошие люди непременно попадают на небеса. Я верю, что бог создал землю. А вот в призраков — нет.

— Многие утверждают, что видели призраков. Помню, мама говорила мне, что однажды утром она проснулась и увидела моего отца у подножия кровати. Его форма была красной от крови.

— Может, это просто страх. Игра воображения.

Новый глоток чая.

— Расскажите мне о Кэйко, — просит она.

Через двадцать минут я истощен рассказом о своей нерасторопности и о том, как я виноват. Хочется спать.

И все же я обращаю внимание на чистоту ее формы, чувствую запах духов от ее волос, замечаю легкий локон над ухом и вглядываюсь в карие глаза — такие близкие сейчас.

— Кое-кто из моих знакомых работает неподалеку от Хиросимы, — тихо говорит Мэгуми. — Я могу попросить их помочь. Вдруг у них получится, и они доберутся до города и поспрашивают там.

Я молча киваю и не могу подобрать слов; в моем сердце — одна только благодарность.

Время в больнице тянется так, будто минуты сделались днями.

Читаю свою чудом спасенную книгу, но пока так и не нахожу того волшебства, о котором говорил отец.

Я хочу уже выписаться из больницы, но мне не разрешают. Все равно обдумываю, как бы ослушаться врачей, но на самом деле боюсь, что у меня не хватит сил позаботиться о себе, и к тому же я совсем не понимаю, где мне теперь жить.

Я не знаю, осталось ли для меня что-то в Хиросиме, кроме воспоминаний.

Иллюстрации: Рената Фогель