В издательском доме «Питер» вышла книга Хелен Томсон «Немыслимое: путешествие по самым странным мозгам в мире. Неврологическая революция от Оливера Сакса до наших дней». Девять глав описывают по одному нарушению работы мозга, которые заметно преображают жизнь людей.

С разрешения издателя Enter публикует отрывок из главы «Грэм. Проснуться мертвым», герои которой подозревают у себя смерть мозга. Саму книгу можно купить онлайн.

Съехав с главной дороги и поплутав по лабиринту улиц с односторонним движением, я нахожу нужный проезд, торможу и выбираюсь из машины. В замощенном плиткой дворике стоит пожилой человек в белой бейсболке и яростно разбрызгивает средство от сорняков. Выпрямившись, он отступает назад, чтобы прицелиться с другого угла, и замечает меня. Смущенная тем, что мое любопытство обнаружили, я быстро иду дальше.

Вокруг — частые ряды передвижных домов, водруженных на кирпичные основания. Желтая, синяя и коричневая облицовка поблекла — обычное следствие немилостивых британских зим. Но сегодня небо голубое, и в нем реют крикливые чайки. Пройдя вперед по немощеной дорожке, я наконец замечаю издалека конечный пункт своего путешествия — коричневый домик с верандой, рядом с которым, держа руки в карманах, стоит человек и явно кого-то ждет. Поскольку он смотрит в другую сторону, я замедляю шаг, на секунду оттягивая знакомство.

Внезапно человек поворачивается и видит меня.

«Хелен?»

Я нервно улыбаюсь и киваю в знак приветствия.

Грэму 57 лет, но выглядит он старше. У него обветренное веснушчатое лицо, отросшая щетина, волосы равномерно поредели к макушке. На нем спортивные штаны и толстая флисовая куртка с капюшоном, плотно застегнутая под горлом. На лужайке перед домом припаркован старый темно-шоколадный «ягуар» — радость и гордость хозяина. Насколько мне известно, где-то рядом живут обе его бывшие супруги, об одной из них он до сих пор преданно заботится.

Я следую за ним в крошечное передвижное жилище. Меня встречают запах курева и ошметки ковра на полу. Миновав тесную прихожую, Грэм указывает на потертый кожаный диван: «Располагайтесь».

У него удивительно мягкий юго-западный выговор.

«Вот так, спасибо».

Сев и дождавшись, когда он присоединится ко мне, я собираю в кулак все свое чувство такта.

«Значит, раньше вы думали, что умерли».

***

Мозг, заставивший человека счесть себя мертвым, как ни один другой заслуживает места на этих страницах. Впервые я услышала об этом расстройстве в 2011 году от Вилейанура Рамачандрана, которого журнал «Тайм» включил в список ста самых влиятельных людей планеты.

Мы оба присутствовали на ежегодном собрании Неврологического общества в Сан-Диего — одной из крупнейших научных конференций в мире, и я получила редкую возможность пообщаться с Рамачандраном лично.

Страшно благодарная ему за то, что он сам нашел меня, — а Рамачандран славится ужасной памятью, — я быстро утащила его из комнаты для прессы в прилегающий коридорчик. По дороге он сказал: «Знаете, есть пациенты, которым кажется, будто они умерли. Они жалуются на запах гниющей плоти, но не видят смысла сводить счеты с жизнью — ведь они и так мертвы».

Разговор «о погоде» вполне в стиле Рамачандрана. Я взглянула на него с удивлением.

«Ага, — подтвердил он, блестя глазами. — Просто жуть».

Сюжет о живом мертвеце люди изобрели сотни лет назад (главный персонаж загробного мира у викингов, еще в скандинавской мифологии есть драугры — ожившие трупы). Но Рамачандран имел в виду не это, а клинический бред смерти, известный как синдром Котара, или синдром живого трупа.

В медицинской литературе о нем мало информации. Первым его описал французский невролог Жюль Котар в 1880-е годы, отсюда название синдрома. Известно, что в молодости Котар был «серьезным и вдумчивым». По окончании медицинского факультета в Париже он сблизился с философом Огюстом Контом — считается, что именно эта дружба пробудила у Котара острый интерес к изучению мозга. В 1864 году он поступил в интернатуру Сальпетриер парижской учебной больницы, из стен которой вышел не один величайший невролог. Там Котар стал «увлеченно изучать… многообразие форм сумасшествия».

Отслужив недолго в армии в период Франко-прусской войны, Котар вернулся домой и несколько лет работал в психиатрической клинике, затем открыл собственный кабинет в Ванве — маленьком, но сверхнаселенном пригороде Парижа. Получив возможность изучать психические расстройства пациентов со всей страны, Котар особенно заинтересовался тяжелыми бредовыми синдромами. Именно тогда он впервые описал пациентов с «бредом отрицания» (délire des négations), охарактеризовав его как род депрессивной убежденности, когда пациенту кажется, что какие-то части его тела или стороны его мира умерли либо, в крайнем проявлении, что он сам не существует. В 1882 году Котар написал раздел для журнала «Архивы неврологии», где дал яркую картину этого расстройства: «У пациентов нет внутренностей, мозга, головы, они больше не едят, не переваривают, не одеваются — и действительно, они решительно отказываются от еды и часто удерживают каловые массы».

Некоторые, продолжает Котар, полагают, что лишились умственных способностей, стали недоумками, что им не дают думать или говорят ерунду; некоторым мерещится, что у них отняли ум. Иногда бред имеет отношение к внешнему миру: «пациентам кажется, что у них нет ни семьи, ни родины, что Париж разрушен, что мир больше не существует».

С тех пор было зарегистрировано не более ста случаев заболевания. По меньшей мере пять из них или чуть больше описаны самим Котаром в лекциях и статьях, прочитанных и опубликованных за время его профессиональной деятельности.

Одна из пациенток звалась загадочным именем «мадемуазель Икс». Когда ее спросили, как ее зовут по-настоящему, она сказала, что имени у нее нет. При дальнейших расспросах женщина заявила, что раньше ее звали Катрин, но она не желает рассказывать о том, как потеряла свое имя. Возраста у нее тоже не было, как и родителей. Когда же Котар спрашивал мадемуазель Икс и других пациентов, случается ли, что у них болит голова, живот или другие части тела, те отвечали, что «ни головы, ни живота, ни тела у них нет».

Еще одна описанная Котаром пациентка, мадам С., утверждала, что у нее пропали горло, живот и кровь. Месье С. (не связанный с ней родственными узами) отказывался носить одежду, потому что его тело представляло собой один большой орех. Месье А. считал, что у него нет пениса, яичек «и вообще ничего больше нет».

Приступив к написанию книги, я много думала о том, что мне сказал Рамачандран. Я спросила у нескольких врачей, слышали ли они о таком расстройстве. Те немногие, кто ответил утвердительно, лишь читали о нем, а все пациенты умерли — в обычном смысле слова — либо содержались в психиатрических интернатах в разных точках земного шара, так до конца не выздоровев.

Но в один прекрасный день на горизонте возник Грэм — бывший пациент Адама Земана, невролога из Эксетерского университета. По словам Земана, Грэм лечился у него от синдрома Котара много лет, но теперь, похоже, «приведен в порядок» и с удовольствием со мной пообщается.

Прошло несколько недель, прежде чем мы получили добро от психиатра, у которого наблюдался Грэм, и в моем почтовом ящике оказался номер его телефона. И вот я сижу на кожаном диване в милях от дома и слушаю, как человек средних лет непринужденно рассказывает мне о своей недавней смерти.

***

«Значит, раньше вы думали, что умерли».

«Именно так», — говорит Грэм, опускаясь на диван напротив, внешне совершенно спокойный.

В 1990-е годы Грэм жил в этом самом домике, но совсем другой жизнью. У него было двое детей и всего одна бывшая жена. Он работал подрядчиком фирмы, которая занималась поставками питьевой и сбросной воды на небольшой территории Англии, и устанавливал счетчики. Второй брак распадался, с течением времени Грэм впал в тяжелое уныние. Он бросил работу, начал избегать друзей и засел дома. Однажды он наполнил ванну и залез в нее с включенным феном в руке.

«К этому шагу вас подтолкнуло конкретное событие?» — мягко спрашиваю я.

«Да нет. Просто я опустился на самое дно. Не знаю, как так вышло. И не очень хочу об этом задумываться», — отвечает Грэм.

Что случилось дальше, толком не ясно. Грэм помнит, что в панике позвонил брату Мартину, который вызвал «скорую». Затем последовали несколько недель в больнице. Доктора поставили диагноз «острая депрессия», не подозревая, что она развилась в нечто совершенно иное.

«Что происходило с вами в больнице?»

«Было ощущение, что у меня в голове ничего нет. Уверенность, что мозг пропал, будто я что-то сделал с ним тогда в ванне. Пустота. Абсолютно пустая голова».

«Так вы и сказали врачам?»

«Я им сказал, что у меня больше нет мозга».

Ощущение не проходило, а доктора пытались понять, в чем дело. Время от времени они пытались воздействовать на пациента с помощью логики: «Грэм, как же вы ходите, сидите здесь и беседуете с нами, если у вас отсутствует мозг?» — дилемма, ставившая его в тупик не меньше, чем врачей.

«Это чувство трудно описать, — говорит он. — Мозг стал как губка, которая больше не впитывает воду».

Побочные эффекты смерти он перечисляет на удивление апатично: «У меня почти не осталось ни мыслей, ни эмоций. Ничего не чувствовал. В том числе запахов и вкусов. Даже любимые сигареты не действовали, а ведь я курил их с двенадцати лет. И я запросто бросил курить — раньше на стенку бы лез. Больше ничто не доставляло мне удовольствия. Я забыл, каково это — испытывать удовольствие. В голове было пусто, и я каким-то образом знал, — не могу объяснить, каким, — что у меня больше нет мозга».

«И вы ни разу не подумали: „Так, мозг у меня должен быть, потому что я хожу и дышу”?»

«Ни разу. Я не понимал, какой из этого следует вывод, почему я дышу и говорю, если мозг мертв. Но что он мертв, знал точно».

Это и было главной проблемой для врачей. Грэм говорил, дышал и ходил, но не мог объединить названные способности в чувство жизни. Как убедить человека, что он жив, если он уверен в обратном? Врачи перепробовали все лекарственные средства, назначали нейролептики и антидепрессанты, но без толку. Обследование не выявило изменений в анатомической структуре мозга, психотерапия не дала никаких результатов.

«Их попытки только укрепили мою уверенность. Я сказал: мой мозг умер — с тем же успехом вы можете назначать мне карамельки».

Это был тупик. Грэм не мог ни убедить докторов в своей смерти, ни понять, что жив. И тогда совместным решением его отправили домой, под бдительный надзор соцработника и Мартина.

«Целыми днями я сидел тут, на диване, — рассказывает Грэм. — Месяц за месяцем. Думать мне было не о чем, делать ничего не хотелось, встречаться с кем-то и говорить тоже. Сидел и смотрел в стенку. Овощ овощем. Тело почему-то не хотело признавать, что мозг умер. Но я-то знал, что это правда. Сейчас даже вспоминать страшно, но так все и было».

Так все и было. Я закрываю глаза и на минуту пытаюсь представить эту малоприятную ситуацию.

«И как вы справлялись?»

«А что мне оставалось? Я был мертв и принял это как данность».

***

Хотя Котар подробно писал о таких пациентах, медицинское сообщество, видимо, ошиблось, назвав синдром его именем. Бэзил Кларк в книге «Душевные расстройства в Британии в прежние времена» упоминает о деятельности голландского врача Левина Лемния и о некоторых его пациентах — один из них по симптомам очень похож на Грэма. Так может, на самом деле первым это расстройство за сотни лет до Котара описал Лемний?

В поисках истины я отправилась в зал редких книг Кембриджского университета. Это просторная комната, в которой не раздается почти ни звука, разве что случайно скрипнет чей-то карандаш (пользоваться ручками строго запрещено). Заказанное издание ждало меня на выдаче — книжица 1581 года в кожаном переплете, за авторством Левина Лемния, озаглавленная «Мерила характеров». Я бережно взяла ее, отнесла в заднюю часть комнаты и, согласно инструкции, положила на обтянутую плюшем подставку. Где-то на этих старинных, покоробленных страницах я надеялась найти упоминание о болезни Грэма.

По дошедшим до нас сведениям, Лемний был известным писателем, автором работ об астрологии, продолжительности жизни и оккультных тайнах. «Мерила характеров» — своего рода научно-популярный обзор заболеваний и причин их возникновения. Как заявлено в самом тексте, он содержит «самые простые правила… сообразно коим всякий может… в точности узнать наружное состояние, привычки, характер и сложение своего тела, а также внутренние наклонности, переживания, побуждения и желания души».

Без сомнения, знай Лемний о синдроме Котара, именно ему он приписал бы дисбаланс системы жидкостей — обычное медицинское видение проблемы в то время. И действительно, значение четырех жидкостей (черной желчи, желтой желчи, крови и флегмы) и их распределения для сбалансированной работы организма — основной предмет рассуждений голландского медика.

И вот в последней главе я нашла то, что искала. Лемний добрался наконец до мозга и описал разные типы меланхолии, причем особое внимание уделил, по его определению, «подавлению духов». В частности, он привел следующий интересный случай: «Некий господин впал в такие мучения и юродство, что вообразил себя мертвым и был твердо уверен, что ушел из жизни». Друзья и знакомые этого господина пытались хвалить и бранить его, в надежде вернуть в обычное состояние, но тщетно. Он отворачивался от их слов и еды, которую ему приносили, утверждая, что мертв, «а в таком положении человеку не надобно подкреплять силы».

Знакомые симптомы. Грэму доктора тоже предлагали еду и питье, но он говорил, что не нуждается в пропитании. Он и вовсе прекратил бы принимать пищу, если бы родные ежедневно не заставляли его съесть хоть что-нибудь.

Пациент из книги Лемния отказывался от всякой помощи, настоящая смерть уже стучалась в его дверь. И тут друзьям пришла в голову гениальная идея. Они оделись в саваны и расположились у него в гостиной, поставив на стол блюда с едой. Увидев это, человек спросил, кто они и что делают. Друзья ответили, что они все — мертвецы.

«Как? Разве мертвецы едят и пьют?»

«Да, и ты сам убедишься в этом, если присоединишься к нам».

Похоже, поддавшись неожиданной логике, он стал вполне прилично питаться.

К моему разочарованию, Лемний не написал, выздоровел тот человек или нет.

При встрече я рассказываю Грэму эту историю. Погрустнев, он говорит, что многим обязан семье, особенно брату Мартину: «Он следил, чтобы я ел каждый день. И до сих пор каждый день приходит и проверяет, все ли в порядке. Думаю, ему страшно тяжело было видеть меня в таком состоянии». (Позднее я попросила Мартина о встрече, чтобы послушать его воспоминания о болезни Грэма, но он отказался.)

А друзья Грэма, знал ли кто-нибудь из них о его проблеме?

«Нет, я никому не говорил. Это было бы странно, взять и ляпнуть: знаете, у меня нету мозга. Приятели только сказали бы: да мы всегда это знали! Я и сам плохо понимал, что происходит, не мог же я ходить и рассказывать всем, что умер. Народ подумал бы, что я псих».

В редких медицинских исследованиях, где все же упоминается синдром Котара, часто приводят описание ощущений пациента, и читать их нелегко. Одна дама считала, что умерла, но застряла в чистилище. Она облила себя кислотой, полагая это единственным способом избавиться от тела. Вспомнив ее случай, я спрашиваю Грэма, почему за все эти недели, месяцы и годы он не совершил вторую попытку самоубийства.

«Я помню, что рассматривал разные способы. Звучит ужасно, но я думал, что если брошусь под поезд или положу голову на рельсы… как я сказал медсестре: уверен, голова останется на месте и я по-прежнему буду говорить. Поезд не может убить меня по-настоящему, ведь я умер».

К счастью для Грэма, с той поры, когда врачи рассуждали о балансе жидкостей, медицина сделала огромный шаг вперед. Через несколько месяцев после того, как Грэма поразил синдром Котара, им занялся Адам Земан — невролог, организовавший наше знакомство. Он обратился за советом к другому неврологу — Стивену Лаурейсу из Льежского университета. Позднее он с улыбкой объяснил мне: «Я знал, что Стивен любит странные явления». Потом я спрашивала самого Лаурейса, помнит ли он этот случай. «Как не помнить, — ответил он. — Единственный раз, когда я услышал от своего секретаря: пойдите поговорите с этим человеком, он рассказывает мне, что умер».

***

Если вы думаете, что умерли, лучших врачей, чем эти двое, не найти. Лаурейс — автор поразительных экспериментов с человеческим мозгом, принесших интереснейшие результаты. Его лаборатория делает все возможное, чтобы понять, диагностировать и вылечить расстройство сознания. Иногда при этом обнаруживается, что люди, которые, как считалось ранее, находятся в вегетативном состоянии и не понимают, что делается вокруг, на самом деле осознают происходящее, но как бы заперты в себе и не могут подать знак.

В 2006 году Лаурейс и его коллега Адриан Оуэн разработали тест, позволяющий проверить, может ли человек, находящийся, казалось бы, в вегетативном состоянии, выполнять команды. Пациентов просили представить, что они ходят по дому или играют в теннис. Сканирование показало, что эти мысли провоцируют два разных типа мозговой активности. Первый обследованный пациент — 23-летняя женщина, по всем данным, в состоянии летаргии после дорожной аварии, — смогла по просьбе ученых воспроизвести оба типа. Затем выяснилось: она осознает, что происходит вокруг, хоть и не способна двигаться, так как смогла ответить на вопросы утвердительно или отрицательно, мысленно связав со словами «да» и «нет» прогулку по дому или игру в теннис.

В свою очередь, научные интересы Земана включают самые необычные расстройства сознания, например постоянное дежавю вследствие эпилепсии или, с недавнего времени, вызванную бессонницей транзиторную, то есть временную, амнезию, при которой люди, часто лишенные сна, выполняют сложные действия (скажем, врач делает реанимацию) и начисто забывают об этом.

На двоих Лаурейс и Земан наблюдали множество разновидностей сознания, трудно даже представить, что их существует так много.

Может показаться странным, что я говорю о многих разновидностях, ведь в представлении большинства людей есть только два состояния: в сознании и без. Однако предыдущие две главы показали нам, что те или иные аспекты нашего сознания могут взять отгул. Заниматься проблемами сознания — задача не для слабохарактерных. Над ней веками бьются самые блестящие умы мира: психологи, неврологи, философы. Большинство ученых считают, что наше сознание или восприятие своего «я» зависит от поведения огромного скопления клеток мозга в их взаимодействии с телом. Теоретически мы можем подробно картографировать нейронную активность и тем самым полностью объяснить наше поведение в терминах состояний мозга. Например, сказать, как работает мозг, когда производит память, внимание и цвета. Ученые называют это «легкой задачей». Но даже понимая, какая мозговая активность лежит в основе нашего поведения, мы не решим «трудную задачу» — не узнаем, почему мозговая активность выражается в том, какое богатство цветов и звуков мы воспринимаем, как чувствуем боль или физическое влечение. Осознанное самовосприятие до сих пор упрямо сопротивляется попыткам понять и описать его как феномен.

Нейробиолог Анил Сет говорит, что если мы хотим понять сознание, нужно рассмотреть область между легкой и трудной задачами и исследовать возникновение определенных свойств сознания, опираясь на измеримые биологические механизмы.

Для начала можно попытаться установить, чем мозг в сознании отличается от мозга без сознания. По словам Сета, количество активных нейронов роли не играет. Мы это знаем, потому что мозжечок, находящийся в задней части мозга, содержит гораздо больше нейронов, чем кора, однако его отсутствие не влияет на сознание. В 2014 году в Главный госпиталь Народно-освободительной армии Китая в Цзинаньском военном округе, провинция Шаньдунь, поступила 24-летняя женщина с жалобами на тошноту и головокружение. Она сказала докторам, что почти всю жизнь ей трудно ходить твердо, а мать сообщила, что только к шести годам дочь начала внятно говорить. Обследовав мозг этой женщины, доктора моментально поняли причину: у нее отсутствовал мозжечок.

Выходит, дело не в количестве нейронов. Тогда что отличает сознательное состояние мозга от бессознательного? В поисках ответа на этот вопрос Аденауэр Казали и его коллеги из Миланского университета недавно провели громкий эксперимент, в ходе которого стимулировали мозг короткими магнитными импульсами. Если испытуемый был под наркозом или спал сном без сновидений, волна активности расходилась на малое расстояние от точки стимуляции. Если же испытуемый находился в сознании, волна захватывала гораздо большую площадь поверхности коры. Метод удара и эха, как написал позднее Анил Сет. Используя это эхо, Казали и его группа приступили к созданию другого метода, по-домашнему названного «сознаниеметр» — для определения, в сознании находится человек (или животное, если на то пошло) или нет.

Кроме того, можно определить ключевые участки мозга, ответственные за сознание. Судя по всему, для его формирования жизненно важна группа участков — лобно-теменная сеть. Ее можно разделить на две части: активность зон с внешней стороны лобной и теменной долей, очевидно, имеет отношение к осознаванию фактов внешнего мира — запахов, вкусов и звуков; активность зон, расположенных внутри лобной и теменной долей, связана с осознаванием своего «я» — например, восприятием тела и формированием мысленных образов. Активность той или иной части лобно-теменной сети повышается или понижается в зависимости от того, на чем мы сосредоточены — на внешнем мире или на внутреннем.

Еще один вопрос, которым ученые задались в последние годы: нуждается ли наше сознание в «дирижере», который управляет процессом? Среди тех, кто ответил утвердительно, — выдающийся нейробиолог Фрэнсис Крик, уже в начале своей карьеры идентифицировавший структуру ДНК. Летом 2004 года, буквально за несколько дней до смерти, Крик работал над статьей, которую писал в соавторстве с Кристофом Кохом из Алленовского института мозга в Сиэтле. В ней он предположил, что подобному дирижеру пришлось бы очень быстро сводить информацию, поступающую из разных участков мозга, и связывать друг с другом данные, полученные в разное время, чтобы извлечь смысл происходящего. Так, объединив цвет и запах цветка с его названием и числом месяца, вы осознаете, что вам дарят розу на День святого Валентина.

Соавторы выдвинули гипотезу, что для роли дирижера идеально подходит ограда — тонкая пластинообразная структура, соединенная со многими участками мозга. Залегая глубоко, почти в центре мозга, она редко становился предметом научного исследования. Но в 2014 году Мохамад Кубейси и его коллеги из Университета Джорджа Вашингтона (город Вашингтон, округ Колумбия), регистрируя мозговую активность женщины с эпилепсией, подвели один из электродов к ограде, и когда пластина получила высокочастотный электрический импульс, женщина потеряла сознание: она перестала читать и пустым взглядом уставилась в пространство. Оставшись в состоянии бодрствования, но без сознания, женщина не реагировала ни на звуковые, ни на зрительные раздражители, а ее дыхание замедлилось. Как только стимуляция прекратилась, она моментально пришла в себя и не помнила, что произошло. В течение двухдневного эксперимента все повторялось каждый раз, когда ученые стимулировали ограду.

Трудно утверждать, что в мозге есть зоны, которые важнее других для осознавания опыта. Мне нравится проводить параллель с тем, как устроена машина. Чтобы она поехала, требуется множество составляющих. Среди них есть необходимые — бензин, двигатель, ключ. Их можно сравнить с нейронами, лобно-теменной сетью и оградой. Если какой-то из элементов откажет, вы перестанете что-либо сознавать. Но для нормального движения машине нужны и другие составляющие: дворники, руль, тормоза. Точно так же есть участки мозга, которые помогают нам управлять телом, воспринимать звуки и цвета, связывают восприятие внешнего и внутреннего мира. Откажи такой элемент, мы сможем вести машину, но не без проблем.

Иллюстрации: Рената Фогель