8 и 9 декабря в «Смене» пройдет десятый Зимний книжный фестиваль. Помимо традиционной ярмарки с книгами независимых российских издательств Центр современной культуры организует серию лекций. В субботу в 16:30 в лектории выступит Александр Вилейкис. Он расскажет о темной экологии — концепции, при которой человек является частью мира, способного травмировать, а не сторонним наблюдателем.

Накануне первого дня фестиваля Enter поговорил с куратором Центра новой философии в Москве о тематических исследованиях, привлекательности руин и концептуальной важности монстров Говарда Лавкрафта.

---

Что такое темная экология

По большому счету темная экология изучает то же, что экология в целом — существование человека с миром и природой. Разница в том, что для обычной экологии есть вполне понятные причинно-следственные связи, в рамках которых мир работает. Несмотря на то, что человек — часть природы, в этом концепте он из нее выключен и представляется как наблюдатель или некто, способный на преобразование. Темная экология — намного более инклюзивный подход к проблематике: человек уже представлен как вовлеченный объект, не понимающий, что происходит. В этом смысле для концепции важно, как мир может травмировать человека, какие у мира нечеткие границы, как за ними наблюдать.

Это достаточно пессимистическая философия, которая появилась лет десять назад. У нас она не приобрела очень широкого влияния, потому что ни один из текстов автора термина и большей части книг по теме Тимоти Мортона не переведен на русский. Опубликовано лишь несколько интервью, а главы Humankind выйдут не ранее 2019-2020 годов.

Откуда взялась идея

Проследить идеи темной экологии можно где-то с немецкого барокко. Барочная логика похожа на стремление наделить мир символами и как-то его разгадать. В ней всегда сохраняется двусмысленность — никогда не знаете, наблюдатель вы или часть композиции. Примечателен период исследования заболеваний в Англии XII-XIII века. История похожа на современную, потому что люди отрицали человеческое влияние на мир и предполагали, что можно заразиться через взгляд. С точки зрения просвещенческой науки это странно, но хорошо вписывается в актуальный разговор о невозможности создания безопасной атмосферы при выключенном наблюдении. Примерно в тот же период были рассуждения, как тексты преобразуются в реальность и обратно.

В целом не думаю, что можно говорить об историческом развитии мысли, а образы пасторального и противоборствующего всегда существовали параллельно, вопрос в тенденциях. Я не сторонник предполагать, будто у нас есть линейные или хотя бы последовательные законы истории. О том, почему мы обращаем внимание на что-то в один период времени и не обращаем в другой, лучше расскажут социологи или историки идей. Конечно, радикальные обстоятельства влияют, но не на сам мир, а на то, какие образы попадают под внимание. Предполагаю, что ближайшие несколько десятков лет мы можем снова вернуться к спокойствию и очень сильно в него поверить, но может и наоборот — ужас будет проецироваться, клокотать и доминировать. И если случится второй вариант, стремление к страху вряд ли будет долгим, потому что даже многие авторы пессимистичных произведений о глобальной бессмысленности мира закрывают свою книгу, кладут на полку и идут смотреть телевизор.

Ситуация с исследованиями

Изучить эту тему в России можно по частным исследованиям — например, нашим совместным лекциям с Полиной Хановой. Также есть паблик Dark ecology, где коллеги из Мурманска описывают, как ездят в экспедиции в города по типу Никеля. Они даже приглашали Мортона и вместе с ним работали какое-то время, чему английский философ посвятил одну из глав Dark ecology: For a Logic of Future Coexistence. С одной стороны, это замечательные исследователи, с другой, они не вовлечены в российскую академическую жизнь. Получается, что люди делают крутой важный проект и хорошо понимают международные процессы, но в России их как будто не видят.

Во время экспедиций можно изучать ряд вещей. В первую очередь, ландшафты и пейзажи места, а именно степень вовлеченности человека в пейзаж и ситуации, когда границы между человеческим и нечеловеческим исчезают. Никель — хороший пример, потому что там от деятельности человека вымерло чуть ли не последнее дерево и очень сложно разделить природное и условное антропоцентричное. Также участники экспедиций осмысляют и изучают жизнь вокруг — часто это звуковые эффекты и их перевод в слышимый для человека регистр. Или, например, мы вместе с ТюмГУ хотим проехать по местам нефтедобычи и посмотреть, как нефть меняет ландшафт.

Есть исследования, которые сложно считать частью темной экологии, потому что они сами так себя не называют, однако близки по духу и логике. Это работы, посвященные темной городской среде, топофобии, которую можно объяснить как агорафобию в замкнутом пространство (но не как клаустрофобию). Либо это проект Анны Цзин, которая исследует гриб и то, как он преобразовывал капитализм. У нас с Полиной Хановой есть мысли о том, чтобы повторить исследование, но сориентироваться на чайный гриб: посмотреть, как он конструировал советское, менял экономику, формировал сообщества. И все эти проекты и экспедиции сложно согнать под один зонтик. Подводя черту, можно сказать, что это отдельные частные исследования о том, что мир, с одной стороны, намного более сложный, а с другой, намного более близкий и рядоположенный нам. В очень-очень глобальном смысле темная экология — способ обернуться и обнаружить, что мы всегда жили среди монстров.

Лавкрафтовские монстры как объяснение происходящего

В литературе мы никогда не знаем, как, когда и зачем появились монстры по типу лавкрафтовских. Скорее это ничем не обусловленное существование, и я бы не хотел строить серьезных гипотез. Монстры Лавкрафта не появляются — появляются люди. Возможно, так автор выражает ощущение, что планета нам не принадлежит. Хотя и эта мысль утрирована. Утверждая так, мы можем считать, что способны или присвоить планету, или признать себя проигравшими. Лавкрафт показывает и то, что монстры появились на Земле не под внешним воздействием. Кроме того, писатель сталкивает с ними человеческое сознание, которое безуспешно пытается рационализировать их. Между тем от монстров не отвязаться, они никогда не поддаются описанию, поскольку не могут существовать в категориях твоего разума, что выбивает из ощущения, будто мир прост и понятен. Это действительно реальное соприкосновение с внешним, не обоснованное ни верой, ни логикой, ни политикой, ни предрассудками, ни здравым смыслом. Можно только испугаться и сойти с ума.

В этом смысле темная экология работает с травмой: говорит о геотравме, которую Земля наносит людям; о том, как важно перестать совершать насилие относительно окружающего мира посредством логического описания — оно ведь существует только в голове. Лавкрафт показывает ужас перед природным беззаконием и невозможность существования с ним, а темная экология думает, как человеку с этим миром совладать. Но окончательного ответа нет. Это двойная ситуация: мы в упор не видим условных монстров, но понимаем, что с ними нужно еще и как-то жить. А жить с тем, что ни заметить, ни описать, сложно. Поэтому темная экология разделена на два больших направления — история частных случаев и история сосуществования с объектами, природой, животными и всем остальным.

Темная экология в кино

Фильмы о Конце света, по типу «Будущее планеты: Жизнь после людей», достаточно интересны и показательны для студентов. Они рассказывают, чем мы являемся на этой планете, но при просмотре люди все еще находятся в безопасности, просто наблюдают. Темная экология скорее бы показала ситуацию, когда и в зрительном зале никого нет, а еще нет оператора, кинокамеры… То, что эта философия имеет в виду, отобразить визуально сложно. В фильме всегда есть точка зрения, а темная экология — это про мир без перспектив. У него и нет никакого будущего ввиду исключения смысла и законов логики, и нет никаких точек зрения, потому что мы не можем поставить человека в определенное место.

Недавно я увидел вторую часть «Человека с Земли». В основе сюжета первого фильма — попытка побега университетского преподавателя в другой город. Друзья пытаются ему помешать и узнают, что герой не может умереть: он начал свою жизнь со времен палеолита и до сих пор жив. Важной для темной экологии является одна из последних сцен второй части этого кино, когда к главному внезапно стареющему герою приходит мысль, что он человек-голоцена, потому что жил на протяжении этой эпохи. Его друг замечает: по современным данным наступил антропоцен, когда влияние человека на геосферу стало невозвратным и заметным, и поэтому герой начал стареть и умирать. Можно продолжить, что эпоха, когда человек был проходящим наблюдателем, также завершена, и нам надо наконец это признать.

Почему нам так нравится смотреть на руины

Еще во времена немецкого романтизма руины возвышались, да и ранее эта мысль транслировалась в культуре. Зиммель утверждал, что они прекрасны в смысле гармонии сил человека и природы. Ригль писал эссе, где природа сначала имела созерцательную ценность, потом ценность охраны памяти, а затем ценность руин, с помощью которых мы наблюдаем течение времени. Почему так популярна эстетика распада? Предполагаю, есть двойственная стратегия: напоминание об изменении времени и о том, что у внешнего есть законодательная база. По одной из версий, развалины показывают основание мира в лице упадка. В этом смысле нет разницы между Чернобылем и Древним Римом, разве что одни проще заметить.

Спасение окружающего мира и ощущение ужаса

Стремление сохранить окружающую среду и защитить планету было всегда. Мы негативно влияем на природу, и это не новость, но есть некоторая проблема с борьбой за среду и ее чистоту. Забота о природе — всего-навсего желание свести непонятный феномен к чему-то очень простому. Реально мы не знаем своего влияния, а только прикидываем последствия. Озоновая дыра, скорее всего, что-то изменит, но что и как — неизвестно. По большому счету, это история о вероятностях, но всегда есть и обратная вероятность. Темная экология в проекте, интересном мне, — про поиск определенного или про отказ от самой возможности что-то искать. Проведение причинно-следственных связей — только успокоение человечества и надежда на поправимое. У темной экологии задача обратная — доказать, что мы вообще не понимаем, что происходит. Это не про желание спасти мир или среду, а про ужас перед ними.

Что с этим делать? Я не знаю. Мой совет — просто никогда не осознавать этот ужас. В этом смысле темная экология или шире философия в целом напоминает «Некрономикон»: она затягивает, перед ней меркнет все, но с каждым разом тебе становится только хуже. В итоге ты много думаешь и говоришь об этом, а в какой-то момент сходишь с ума и начинаешь просить окружающих заниматься чем угодно, только не этим. Но вот беда — начинается обсессия. Хотя если серьезно, надо научиться максимально спокойно сосуществовать с миром. Смириться с собственным бессилием. Понять, что даже если мы и можем на что-то повлиять, то на самом деле не знаем, как. Остается разве что сосредоточиться на своем опыте, не пытаясь в него поверить