С 6 по 8 февраля в творческой лаборатории «Угол» проходил курс лекций театрального критика Алексея Киселева. На нем он рассказал о классическом театре, о спектаклях, изменивших мир и о том, из чего состоит современный театр. Алексей является обозревателем драматического театра, автором изданий «Афиша», «Афиша-Daily», Colta, «Театр.», «Петербургский театральный журнал», «КРОТ».

Enter пообщался с журналистом и узнал, можно ли заработать на собственных постановках, откуда взялась тенденция создавать творческие пространства на независимых площадках и почему Алексей не считает себя театральным критиком.

— Что сейчас происходит с современными театрами в России?

— Людей, которые точно знают, что происходит с современными театрами на самом деле очень немного. Это эксперты «Золотой Маски» (российская национальная театральная премия и фестиваль, — прим. Enter). Они ездят по всей стране и видят объективную картину того, что происходит. Ни министры, ни губернаторы, ни жители городов, ни актеры совершенно не знают всей ситуации. Я был экспертом «Золотой маски» 2 года назад, и в тот момент я видел невероятное количество тенденций. Во-первых, приходит новое поколение. Еще 10 лет назад в зрительном зале и на сцене покровительствовали сплошные старики, а сейчас появляются молодые режиссеры, которые возглавляют театры, создаются небольшие авторские коллективы, как в Новокуйбышевске например. Там есть малюсенький театр под названием «Грань» под руководством Дениса Бокурадзе. Он стал одним из лучших в стране и уже 2 раза номинировался на «Золотую маску». Это один из примеров того, как молодые режиссеры начинают возглавлять театры не в столицах и добиваются успеха. Знаковой фигурой в вопросе современных тенденций развития театра является Тимофей Кулябин — режиссер Новосибирского театра «Красный факел», который ставил свой спектакль «Три сестры» и объездил с ним всю Россию с невероятным успехом и стал известен на мировом уровне. На фестивале в Вене постановка собрала огромное количество восторженных отзывов при том, что этот спектакль экспериментальный и идет 4 часа на языке жестов. Сейчас происходит децентрализация культуры, и это не единственный пример того, как в маленьких городах по всей стране происходят события мирового масштаба. Театр обновился, хотя мне сложно об этом судить, ведь я не ездил по стране лет 20 назад. Но судя по рассказам и фактам, можно сказать, что приходят новые люди, которые делают классные вещи.

— Можно ли сказать, что региональные театры теперь стали ведущими в стране?

— Театр — это такая штука, которая всегда выстраивается вокруг какой-то личности и это, как правило, режиссер. Каков творец и его художественный мир, такие процессы и будут происходить. Точно могу сказать, что в Казани удивительный мир возникает вокруг продюсера Инны Ярковой, и называется этот мир творческой лабораторией «Угол». Я наблюдаю за этой активностью из Москвы и вижу, что сюда приезжает Всеволод Лисовский, ставит спектакли Дмитрий Волкострелов. Кстати, до этого он делал это только в Петербурге и в Москве. Сегодня он является самым известным режиссером-экспериментатором в новом направлении, которое называют постдраматическим театром. Вообще, в России все, что происходит на стыке современного искусства и театра называют постдраматическим театром. И то, что в Казани ставит Волкострелов, говорит много о казанской публике. Еще я видел постановки казанского режиссера Регины Саттаровой в Свияжске, и они настолько меня поразили, что я сделал выводы о высокой вероятности появления новых творческих личностей, которые могут соответствовать мировому уровню.

— Если с современными театрами все более-менее понятно, то что же такое классический театр и существует ли он сейчас?

— Классический театр — это фигура речи, которая несет в себе абстрактное понятие. Люди, которые употребляют это словосочетание, имеют в виду актерский театр по классической пьесе, в которой подразумевается язык МХАТа и не виден режиссер, не видна концепция и интерпретация. Артист просто надел костюм какой-то эпохи и играет какого-то персонажа. Это понятие очень размыто, потому что на деле таких спектаклей нет. Я говорю это не злорадствуя, а сожалея, потому что если бы классический театр существовал в том же виде, что и классическая музыка, например, то было бы здорово. Но театр, к сожалению, невозможно зафиксировать как картину или нотные знаки. Можно было бы создать театр-музей, когда в деревянной постройке играют при свечах, с суфлером, с соблюдением тех правил актерского существования, которые были в 18-19 веках. Это сложнейший реконструкторский подход к театральному делу, который существует, например, в Стокгольме. Но в России этим почему-то никто не занимается, ведь намного проще заниматься ленивой симуляцией, печатать декорации на баннере и выступать с микрофонами, потворствуя зрительским желаниям видеть в главной роли актера, который играет в сериале «Воронины».

— А в какую страну вы бы поехали за лучшими театральными постановками?

— В Германию. Это центр притяжения всех лучших творческих сил: не только театральных, но и музыкальных, архитектурных и так далее. В этом плане Берлин можно назвать вторым Нью-Йорком. В то же время, культурная политика Германии сильно отличается от культурной политики США. В США нет никаких министерств культуры, все творческое, что там происходит — частные коммерческие проекты. Хотя в Нью-Йорке фантастическая среда для развития творческой деятельности. В Берлине есть осмысленная культурная политика, там все отталкивается от идеи: чем больше финансировать культуру, тем ниже уровень преступности и выше — образования. Когда человек приходит с работы и может пойти на какой-нибудь фестиваль, который создан передовыми художниками не для отчетности, досуг этого человека автоматически превращается в культурное обогащение. Это не сложная работа, а хорошая привычка. Статистика показывает, что, потратив пару миллиардов долларов на культуру, можно увидеть результат. Элементарно даже улицы становятся чище. Это срабатывает неизвестными науке способами.

— К слову о досуге. Обязательно ли зрителю уметь анализировать и понимать авторский посыл в театральных постановках?

— Теоретически, зритель вообще ничего не должен. Самые живые проявления театра так или иначе захватывают аудиторию целиком, а кто что видит и как интерпретирует — загадка. Но процесс захватывания не требует от зрителя никаких усилий. В мире популярно такое направление, как иммерсивный театр. Это театр, в котором человек полностью погружается в определенную среду. Хрестоматийный пример — это спектакль Sleep no more, который показывают в Нью-Йорке. Актеры этого спектакля играют в заброшенной школе или фабрике 2-3 раза в день уже несколько лет и люди ездят в Нью-Йорк, только чтобы туда сходить при том, что это очень сложный театральный язык. Люди воспринимают это как компьютерную игру: на входе дают маски и запускают в здание, а там вы можете делать, что захотите и наблюдать за происходящим. В результате, в голове складывается спектакль, который, по сути, видели только вы. Такие театральные формы одновременно отражают и совмещают главные тенденции в прогрессивном и популярном искусстве. Есть и слишком высоколобые эксперименты, которые я обожаю как критик. Это то, чем занимается Дмитрий Волкострелов. Его постановки требуют очень многого от зрителя: дисциплины, внимания и умственной работы. Между этими двумя полюсами и происходят самые интересные вещи, привлекающие разношерстную аудиторию.

— А как вы в качестве театрального критика можете отличить хороший спектакль от плохого?

— Для меня существует несколько критериев, и они ассоциируются с тремя «батарейками»: энергия, мастерство и актуальность. Актуальность выражается в степени убедительности ответа на вопрос «Почему это происходит здесь и сейчас?». Как правило, актуальность в российском театре близка к нулю. Если один из этих показателей выстреливает хотя бы наполовину, то это уже интересный спектакль. А плохой — это тот, в котором нет ни одной «батарейки». Бывает, что спектакли полностью построены на мастерстве актеров, художников и драматургов. Энергия — это как раз заслуга режиссера, который что-то такое делает с актерами, что они играют каждый раз как в последний раз. Существуют и студенческие постановки, которые не бог весть какие концептуальные, но в них столько молодой энергии, что это становится главным художественным фактором. А актуальность связана с тем, что на первый план выдвигаются какие-то общественно значимые вопросы. Когда вы сидите на спектакле «Болотное дело» в «Театре.Doc» и понимаете, что в любую секунду могут ворваться омоновцы, не возникает вопроса, почему это происходит здесь и сейчас. Но это все мои субъективные требования, а для зрителя существуют свои неустойчивые и эфемерные критерии. Часто бывает, что зрители приходят посмотреть на своих любимых актеров в новой роли и этого более чем достаточно. Им не важна концепция, трактовка драматургического материала и так далее. Однажды я проводил опрос на тему «Какой из современных режиссеров вам наиболее интересен?». И с огромным опережением лидировал Олег Табаков (Смеется, — прим. Enter). И это означает, что люди, которые приходят в Московский художественный театр, думают, что режиссер любого спектакля — Олег Табаков, хотя он не ставит спектакли, он актер. Да, зрителям могут нравиться плохие спектакли — это их дело. А мое дело как критика — определить степень их художественной полноценности.

— Сложно ли обстоят дела с финансированием театров в нашей стране и можно ли на этом заработать?

— Я знаю, что у нас в этом плане все не так плохо. Слава богу, в России есть несколько фондов. Например, Прохорова, Союз театральных деятелей и разные департаменты и региональные министерства. Все это культурные институции, которые поддерживают не только государственные, но и независимые театры. Недавно видел новость о том, что фонд Прохорова объявил конкурс на получение гранта для любой театральной постановки. И это очень здорово. Насколько я понимаю, «Угол» тоже существует за счет фонда «Живой город». Художники не бедствуют благодаря людям, готовым поддерживать культуру. Как и в любой творческой деятельности, если человек готов бескомпромиссно создавать качественный художественный продукт и демонстрировать свое нетривиальное мышление — он найдет деньги на реализацию.

— Возвращаясь к современным площадкам: откуда взялась тенденция создавать маленькие театры на независимых пространствах?

— Во многом, тенденция связана с тем, что в репертуарных государственных театрах больше нет рабочих мест. С другой стороны — выпускникам театральных вызов часто просто не хочется туда идти. Маленькие театры образуются из людей, которые не находят себе места больше нигде. Существование независимого театра определяются двумя причинами — безысходность и кураж. Вторая причина обусловлена тем, что не приходится брать деньги у государства и отчитываться за каждую потраченную копейку. Можно поставить спектакль под названием «Четыре жирных ***** [придурка]» и наслаждаться вместе со зрителями, как это делают в «Театре.Doc».

— Театр молодеет. А происходит ли это с театральной критикой, идут ли в эту область молодые авторы?

— На театральную критику спроса нет, потому что последний, кому доверится российский зритель — это театральный критик. Чтобы узнать куда пойти, зритель сначала опросит всех своих друзей, потом почитает отзывы на сайтах и только в последнюю очередь прочитает рецензию. А еще он проверит, совпадает ли его мнение с мнением критика. Если совпадает, то критик хороший. Но в любом случае, прочтение хорошей рецензии поднимет культурный уровень человека, он узнает что-то новое. Молодых авторов на самом деле много, и неплохих, но журналистика меняется. Театральный критик сейчас — это журналист. Я, например, только на пять процентов занимаюсь непосредственно критикой. В основном, я занимаюсь журналистской работой: обрабатываю пресс-релизы, делаю анонсы, беру интервью. Даже если я пишу рецензию, это не рецензия театрального толка, а краткая заметка, в которой нужно объяснить сюжет, назвать имена, дать сравнение и сделать вердикт. Я не знаю, хорошо это или плохо, но таковы новые требования. Большие качественные рецензии есть, но их читает 3 ценителя и я, а нужен кликбейт.

— Вы сами хотели попробовать себя в качестве режиссера?

— На это нужно очень много времени. Мне больше нравится заниматься театральной критикой — это проще и веселее. А режиссура требует сто процентов времени. В нашем представлении, режиссер — это человек, который ставит спектакль, следит за репетициями и уходит домой по часам, а после премьеры занимается следующей постановкой. Ничего подобного. Режиссер постоянно репетирует спектакли, пока они идут, а когда заканчиваются репетиции, идет домой и продолжает думать об этом, записывать и изучать что-то, не спит ночами. Это очень сложная профессия, требующая максимального погружения. Тут вопрос в том, хотелось бы мне отказаться от собственной жизни ради театра. Наверное, нет. Я слишком ленив и боязлив для этого. Но я все-таки поставил один спектакль — «Настоящее время», который длится 0 секунд, на экспериментальной площадке «Трансформатор». Это первый в мире спектакль, который не длится.

— В августе вы приезжали на театральную лабораторию «Свияжск Артель», как вам?

— Главным достижением «Свияжск Артели» стало то, что все три показанные работы были одинаково полноценными и при этом максимально не похожими друг на друга. Все три команды за пять дней сделали что-то невероятное. Там был Роман Феодори, который для своей постановки выбрал здание и создал специально по такому случаю практически кукольное представление по пьесе драматурга Юрия Клавдиева. В это же время уже упомянутый Дмитрий Волкострелов для нескольких молодых исполнителей сконструировал невероятно современную по форме и лиричную по содержанию экскурсию-музей по немузейным уголкам острова. И третьей была как раз Регина Саттарова с состоящим на 90% из пауз спектаклем на дебаркадере. Это редчайший пример театральной лаборатории, на которой не было ни одного проходного этюда и ни один из показанных не повторял предыдущий. Такого я больше нигде не видел.

— Что ждет театры в ближайшем будущем?

— Если все пойдет так, как идет сейчас — ничего хорошего ожидать не стоит. Продолжают возрастать страхи режиссеров по поводу цензуры, сокращают финансирование, гнетет минкульт и православные активисты. Все самое классное и интересное, возможно, уйдет в подполье: маленькие площадки станут еще более элитарными и продолжат существовать в кухонном формате «для своих», как в 80-е. Есть опасения, что большие театральные формы насильственным образом будут превращены в трансляцию больной фантазии министра культуры. Нового соцреализма, конечно, не будет, но будет попытка создания нового патриотического театра. И что из этого получится — непонятно.

Текст: Лолита Малова
Фото: Анастасия Шаронова