В пятницу в Адмиралтейской слободе открыли памятник «Бишбалта»: пятеро плотников трудятся на петровской верфи. Скульптор Рустем Габбасов хотел изобразить энергичных и сильных людей за работой, а получились безжизненные фигуры, похожие на выключенных кукол-аниматроников. Новая колонка Антона Хитрова — о монументальном искусстве в Татарстане и России в целом: как у него дела сейчас и каким оно могло бы стать, если бы за дело взялись компетентные люди.

Я готов терпеть соседа с дрелью, но кто меня действительно выводит из себя, так это сосед-эстет. Он хочет, чтобы в подъезде было красиво — и не жалеет на красоту ни времени, ни средств. Нет, он не собирает по квартирам деньги на прозрачную дверь вместо старой бункерной и не уговаривает жильцов перекрасить кислотно-зеленые стены: такие супергерои встречаются, но встречаются почему-то не мне. Зато мне везет на любителей наряжать подъезд как елку.

Они годами тащат в общий коридор и на лестничную клетку всякое разноцветное барахло: игрушки, сувениры, детские поделки, дешевые картины в рамах и корзины с искусственными цветами. Безысходность отечественной парадной заставляет эстетов страдать, но они слишком самоуверенны, чтобы объединиться с соседями и нанять профессионала-дизайнера. А хуже всего то, что если вы попробуете прекратить этот непрошеный фестиваль наивного искусства, злодеем будете вы, а не эстет. Человек для вас старается, а вы ему в душу плюете.

Так вот, чиновник или бизнесмен, решивший, что родному городу не хватает очередной монументальной скульптуры — это почти всегда такой же сосед-эстет, уверенный в собственном чувстве стиля. Только у него, на беду, есть деньги, поэтому вместо подъезда он наряжает улицу, парк или площадь. Бронзовые статуи, установленные в российских городах за последние 20 или 30 лет, за редким исключением похожи на увеличенные фигурки с AliExpress.

Просто сравните лягушек Игоря Башмакова — главного казанского монументалиста девяностых и нулевых — и вот эту китайскую поделку. А памятник конке авторства Рустема Габбасова? Это же игрушечная лошадка, запряженная в игрушечный трамвай: если такие ноги-палки и способны двигаться, то только на шарнирах. Фантастические твари Даши Намдакова выглядят немного свежее других казанских скульптур, но тоже смахивают на сувениры (взгляните, как изображает животных венгерский художник Габор Миклош Соке: можете представить этого единорога на прилавке среди второсортных статуэток?).

Причем это не проблема только Казани: московские новые памятники не лучше, один только 17-метровый князь Владимир чего стоит. За такими монументами никогда не видно осмысленной работы: зачем эта скульптура нужна и почему она выглядит именно так, а не иначе, не думает ни исполнитель, ни заказчик.

Вот наглядный кейс из Татарстана: в прошлом году Расим Шарифуллин из республиканского союза художников сделал памятник семье для новой набережной в Азнакаево. Первое и очевидное: у семьи бывает масса вариантов, помимо разнополой пары с двумя детьми. Ставить памятник той версии, которая и так получает сто процентов репрезентации — уровень рекламы сока. Но всерьез работать с этой темой в сегодняшней России можно только за стенами музея — уж точно не в парке райцентра.

Зато, по крайней мере, ничто не мешало продумать образ как следует. Вот аналогичный сюжет в исполнении британского классика Генри Мура: ребенок будто плавает в материнской утробе. У Мура нет ничего случайного: и мягкие, текучие формы, и гладкий, блестящий, похожий на жидкость металл, и позы героев — абсолютно все подчинено одной идее. А теперь посмотрим на семью из Азнакаево: почему персонажи сгруппированы вокруг пустоты? Разве дыра не подрывает ощущение безопасности? Зачем изображать родителей так, словно они вот-вот упадут? В конце концов, что за неряшливый постамент?

Проблема даже не в том, что наши скульпторы-монументалисты не могут лепить людей и животных, как Генри Мур или Вера Мухина: если вам нужен памятник или просто новая достопримечательность, статуя — давно не единственный вариант. Лучшие современные мемориалы — это поэтические абстракции, как берлинский Памятник убитым евреям Европы (архитектор — Питер Айзенман) или нью-йоркский Национальный мемориал 11 сентября (авторы — Майкл Арад и Питер Уокер). А вот — не такой масштабный, но не менее выразительный проект: «Утонувшая библиотека» Михи Ульмана в Берлине, на площади Бебельплац, где нацисты сжигали книги.

Вот что важнее всего: улица — не место для необязательной скульптуры. Хорошая работа для города — та, что выполняет четкую задачу. Если вы возводите новый памятник, он должен закрывать собой какую-то смысловую лакуну, рассказывать о том, о чем недостаточно говорят или вовсе молчат. Прекрасный российский пример — «Сад» Хаима Сокола, полторы сотни шпал, врытых в землю под Канском в память об узниках ГУЛАГа, строивших железные дороги в Сибири (сам художник посвятил «Сад» всем политзаключенным России). Мемориал построили для Канского видеофестиваля в 2011 году; он простоял один год и сгорел.

Простой городской скульптуре, не памятнику, тоже необходима внятная цель. В прошлом году фестиваль «Арт-Овраг» в городе Выкса под Нижним Новгородом заказал уличному художнику Тимофею Раде инсталляцию «Все это не сон» — четыре светящихся слова на фоне сосен. Надпись не зря повесили в запущенном лесопарке: она должна притягивать горожан, чтобы сосновый бор перестал быть дырой на карте Выксы.

По-настоящему уникальная скульптура способна стать новым городским символом — как «Облачные врата» Аниша Капура, которые сейчас так прочно ассоциируются с Чикаго, что даже Lego поместили миниатюрную «фасолину» в свой чикагский набор. В современной России такое удалось лишь одному городу — Перми: «Счастье не за горами» Бориса Матросова — вещь настолько хитовая, что ее снимают в кино, а в аэропорту Большое Савино продают ее настольную реплику. Заказчиком был музей современного искусства «PERMM», в 2009-м — форпост Пермской культурной революции. Вот что бывает, когда искусством для города занимаются профессионалы, а не чиновники и инициативные предприниматели.

Изображения: Саша Спи