До 30 августа в галерее современного искусства ГМИИ РТ открыта выставка Inverso Mundus российской арт-группы AES+F. Enter встретился с участниками группы Евгением Святским и Владимиром Фридкесом, чтобы поговорить об искусстве как магии, ощущении времени в видеоинсталляциях, работе с оперой и общем между современностью и Средневековьем.

Арт-группа AES+F слева направо: Евгений Святский, Татьяна Арзамасова, Лев Евзович и Владимир Фридкес

— В проекте Inverso Mundus вы используете в качестве отсылки средневековые гравюры в жанре «перевернутого мира» и с их помощью рассматриваете современный мир с его ценностями и конфликтами. Есть ли действительно что-то общее между современной и средневековой культурой?

Евгений Святский: Какие-то элементы средневекового мироощущения можно обнаружить, как ни странно, в повседневном медиа-окружении. Я наблюдаю всплеск интереса к мистицизму — гадалкам, чудесам, оккультным явлениям и прочим подобным практикам. Настоящий обскурантизм. Такие вещи вдруг становятся популярными и, что существенно, эти, в общем-то, низменные и невежественные пристрастия публики берут на вооружение государственные СМИ и потакают им, чего не было даже в позднесоветском опыте. Я бы назвал это провинциализацией.

Каналы, целиком посвященные мистике, массовые заклинания воды — что-то из Средневековья. Возможно, описанное ощущение выходит за рамки российской сферы. Мы помним, как рухнула высокая наука античности в Средние века, когда Европа умудрилась растерять все знания — и медицинские, и гигиенические, что, в числе прочего, привело к чуме. Ситуация, в которой существовала высокоразвитая культура, а потом раз — и все забыто, это не то чтобы небывальщина какая-то.

Владимир Фридкес: Происходит примерно то же самое, кроме технологий.

Е.С.: С одной стороны — смартфоны, интернет и VR и так далее, а с другой — вера в полную чепуху и мистику. Причем массово распространяется скорее суеверие, чем вера. Я считаю, что в России общество, скорее, не религиозное, и видно, как суеверия более или менее замещают собой у части публики научные представления о мироустройстве.

— Проект Inverso Mundus вы показали впервые в 2015-м году на Венецианской биеннале. Может ли он иметь продолжение по примеру вашей трилогии The Liminal Space?

Е.С.: Это работа не входит в предыдущую трилогию, хотя в чем-то преемственна и где-то связана с ней содержательно и технологически. У нас нет ощущения, что Inverso Mundus требует какого-то продолжения или может быть частью еще чего-то.

— Сложно не заметить особую пластику движений в ваших видеоинсталляциях, в том числе и в Inverso Mundus. Мне кажется, она помогает ощутить некоторый терапевтический эффект от просмотра. Как вы пришли к этому инструменту?

Е.С.: Терапевтический эффект? Почему?

В.Ф.: Тоже хотел спросить.

— У меня складывается впечатление, когда вы показываете, в общем-то, какие-то катастрофические вещи в такой замедленной съемке, в этом есть нечто успокаивающее и наблюдается некая…

Е.С.: Условность?

— Да.

В.Ф.: Мы не закладывали специальный терапевтический эффект, безусловно.

Е.С.: Язык этот формировался в период работы над нашими четырьмя видео-проектами (трилогией The Liminal Space и Inverso Mundus, — прим. Enter) и сложился в более-менее определенную формулу, которую мы нащупали интуитивно. Он в какой-то мере родился из технологий, которые мы использовали. Поскольку мы работаем с анимацией фотографий, то естественным образом возникает определенная прерывистость и замедленность движений и подобие танца от повторов жестов. Технология подсказала нам язык, и он нам понравился. Мы могли бы довести все движения до идеального состояния, но сознательно сохраняем некоторые «шероховатости», ставшие частью нашего языка.

В.Ф.: Это немного завораживает. Актеры на самом деле двигаются медленно, когда мы их снимаем, то есть эффект создается не искусственным путем замедления. Сама технология, которую мы используем, придает этому специальный оттенок, и нам это, скорее, нравится. Текучесть и «пластилиновость» форм возникает за счет компьютерной доработки, когда дописываются фрагменты, которые отсутствуют. Такой процесс называется морфингом.

Если при съемке кино частота кадра высокая, и все получается как в жизни, то в нашем случае, промежутки между кадрами гораздо больше, и отсутствующие между фазами движения дополняет компьютер. Это происходит не совсем автоматизировано: за процесс отвечает отдельный человек и где-то даже дорисовывает руками. Такая технология существует «тысячу лет». Я помню, что на канале «Культура», когда там работала Лена Китаева (главный дизайнер канала «Россия — Культура», — прим. Enter), были…

Е.С.: Оживленные картины.

В.Ф.: Оживленные скульптуры, когда ракурс показываемого предмета менялся и возникало похожее перетекание. Этот прием давно существует. Мы его не изобретали, потому что есть отдельные программы, которые создают такой эффект. Но мы изобрели свой язык. Самое забавное возникает во время съемки, когда актеру не ставится актерская задача, но ставится задача делать какие-то жесты, которые можно сравнить с кукольными, словно в японском театре. Актеры даже не всегда понимают, что делают, и за счет этого возникает определенное выражение лиц. Важный момент также в том, что между ними нет контакта. Они словно ожившие скульптуры, и это тоже интересно.

Мы начали с того, что хотели материал гипер-качества, и поэтому пришли к фотоаппарату, а не к кино- или видеокамере. Гипер-качество продиктовало нам последующие технологические пути, и когда мы стали изучать и «щупать» их, то поняли, что нам это очень нравится. Дальше эксплуатировали этот подход сознательно и превратили его в язык. Мы много раз между собой обсуждали его и думали: «Ну что, может быть, хватит его использовать?». Но каждый раз невозможно отказаться — жалко. Не знаю, что будет дальше, но пока так.

Это выставка Inverso Mundus, созданная арт-группой AES+F. Ее можно увидеть в галерее современного искусства ГМИИ РТ до 30 августа

— В ваших работах есть еще такая «стерильность» картинки и особенный свет в кадре.

Е.С.: Дело в том, что кадр, который вы видите, сконструирован. И света, который вы в нем наблюдаете, как такового нет.

В.Ф.: Нет, на людях свет все же есть.

Е.С.: Свет в студии ставится на каждого актера, когда все они собраны в кадре. Он выглядит примерно так же, как в компьютерной графике. Но в итоге в созданном кадре актеры находятся уже не в реальном пространстве, а в некой искусственно сконструированной среде, безвоздушной, я бы сказал.

В.Ф.: Если имеется в виду это, то да.

Е.С.: Поэтому возникает бесконечная глубина резкости. Изображение очень четкое, что, в свою очередь, создает эффект некоторой «обманки», почти стереоскопии.

В.Ф.: Если завершать разговор о технологиях, то есть еще один важный момент. Видео рождается не в процессе съемки, а во время постпродакшна — композинга и монтажа.

Е.С.: При съемке на площадке возможна импровизация, и иногда возникает больше материала, чем изначально предполагалось. Затем идет анализ отснятого, на основе его возникают новые идеи, параллельно идет работа по производству компьютерной графики, а также первичная обработка фотографий и их морфинг. После этого подгоняется графика и начинается первичная сборка эпизодов. Тут же начинаем делать эскизы картин, потому что для них создаются отдельные фотографии на другую камеру, с более высокой резолюцией. В этой части работы есть свои законы композиции и обстоятельства, которые надо иметь в виду.

— Как течет время в ваших работах?

В.Ф.: В одном из первых проектов, где мы освоили прием, о котором говорили до этого, нам хотелось передать ощущение бесконечно тянущегося времени, резинового, как жвачка, и создать впечатление, что персонажи у нас маются. Не мучаются, а именно маются — не знают, что делать. И это получилось очень правильно. Это ощущение работает и в Allegoria Sacra, в котором действие происходит в аэропорту, где все ждут задержанные рейсы и, подобно пребыванию в чистилище, не понимают, куда и когда они улетят.

— Можно ли сказать, что один из вопросов, который ставится в Inverso mundus, это, если цитировать Ролана Барта, «как жить вместе?»

Е.С.: Не совсем… В каком-то смысле можно сказать, что проект как-то затрагивает эту тему, но в основном, он, конечно, построен по принципу гравюр в жанре «перевернутого мира». Набор сюжетов и проблем, на которых заостряются внимание в каждом из коротких эпизодов, примерно такой: богатые и бедные, старики и дети, полицейские и воры, женщины и мужчины и так далее. Это пары или оппозиции, которые являются предметом обсуждений и находятся в фокусе внимания публики сегодня. Мы добавили в этот набор новые сюжеты — например, радикализацию феминизма, который предугадали за несколько лет до начала этого процесса. Тема конфликта поколений тоже налицо, как и процессы, которые приводят к тому, что бедные практически кормят богатых.

Скульптуры из проекта AES+F «Средиземное море», 2018 / AES+F | ARS New York

— В своих работах вы нередко отсылаете к разным страницам истории искусства. Есть ли у вас самые любимые образы или сюжеты?

Е.С.: Трудно сказать. Таких постоянных пристрастий нет. Они всплывают во время работы над тем или иным проектом. В целом история искусства кажется нам источником вдохновения, в котором всегда находится что-то, что созвучно тому, над чем мы работаем в данный момент.

В.Ф.: Это еще зависит от формы инсталляции, в которой мы работаем.

Е.С.: Вопрос, скорее, про композицию и эстетику самих эпизодов и персонажей, что мы сочиняем и подбираем на кастинге. Опыт последних четырех проектов показывает: работа над идеей занимает около года начиная с момента ее появления и заканчивая подготовкой производства. В течение этого времени и уточняется круг референсов.

В.Ф.: Не референсов, а инспираций.

Е.С.: На съемочной площадке у нас также присутствует мудборд. При этом в наших проектах вы никогда не найдете точного воспроизведения какого-то определенного источника. Мы создаем некое обобщающее ощущение и чувство чего-то знакомого.

— Теоретики называют создаваемый вами мир «магическим театром», и недавно вы в буквальном смысле поработали с театром, создав сценографию и костюмы для оперы «Турандот», которую показали в этом году в Палермо и Болонье. Предложение заняться этим было для вас ожидаемым?

Е.С.: Во всяком случае, оно было желанным. Мы не раз обсуждали между собой, что было бы здорово сделать оперу. В своих работах в эстетическом плане мы уже подходили близко к театральным композициям. Можно, например, вспомнить наше «Прибытие золотой ладьи» из «Пира Трималхиона» — это почти оперная мизансцена.

В.Ф.: К нам просто обратился театр, и мы согласились. Но это очень длинный процесс, связанный с разного рода согласованиями, что мы не особенно любим.

Е.С.: Да, оборотная сторона театра — довольно ограниченные финансовые возможности. Для того, чтобы осуществить сложный по технологиям и бюджету проект, необходимо найти сопродюсеров и партнеров в оперном мире. Ведь всегда есть уже сложившиеся репертуарные планы, существует баланс композиторов, и театр все время взвешивает, кого им не хватает. Работать над оперой было не так просто, и на это ушло, наверное, года три. Но в итоге мы получили большое удовольствие и довольны результатом.

В.Ф.: И это, конечно, совершенно другой опыт.

Е.С.: Мы надеемся, что будет какое-то продолжение театрального опыта, но уже с балетом. Пока что ожидаем разных новых предложений, хотя у нас есть и другие замыслы.

Фотографии с постановки оперы «Турандот», над сценографией и костюмами которой работали AES+F, 2019 / AES+F | ARS New York

— Известно, что вы начинали совместную работу с графического альбома к пьесе «Серсо» и говорили о важности книги как базы для вашего языка. Не возникало ли у вас мыслей вернуться к этому формату?

Е.С.: Таких планов пока нет. Это желание реализуется при выпуске наших каталогов, потому что мы часто сами делаем их дизайн. Действительно, на раннем этапе нашей совместной работы мы сделали несколько книг, которые являлись частью художественных проектов и существовали параллельно с ними. С тех пор мы ушли дальше, и на данный момент планов создавать работу в такой форме нет, но не исключаю, что такая идея может прийти позже.

— Вы занимаетесь не только видео, но и более традиционными техниками — живописью, скульптурой, рисунком. Расскажите, как они дополняют друг друга?

Е.С.: Бывает по-разному. Например, в проектах Last Riot и Action Half-Life по нашему ощущению было место для их воплощения в разной форме, в скульптуре, в частности. Такое разнообразие форм обогащает мир отдельного проекта и представляет интерес с точки зрения экспонирования. Выставка для нас — это также творческая задача, решаемая с учетом конкретного пространства и драматургии этого зрелища. Есть у нас и полностью самостоятельные скульптурные вещи: фарфоровые «Европа, Европа» и «Средиземное море», «Ангелы, демоны» и «Первый всадник». Не будем исключать, что в дальнейшем возникнут идеи, связанные с этой формой. Есть замысел по «Пиру Трималхиона», но мы пока отложили его на какое-то время из-за отсутствия условий. Мы хотели сделать серию скульптур из цветного мрамора в римском стиле.

Есть и живописные вещи в проектах. Созданные на раннем этапе «Патетическая риторика» и «Декоративная антропология», «Детская Библия» целиком построены на живописи. Был «Аполлон, вдохновляющий эпического поэта» в графике, имитирующей тиражность. В последующие годы мы увлеклись разными экспериментами с манипулированной фотографией и видео. Сейчас к арсеналу добавилась VR. Границы между традиционными и новыми медиа мы не проводим, и любое из них может пойти в дело, если в этом есть какой-то интерес и возможность «докрутить» проект. Может возникнуть идея делать что-то в одном, отдельном медиа.

— Нужно ли сегодня определять критерии искусства?

Е.С.: Современное искусство занимается постоянным исследованием собственных границ. Это и есть суть провокации публики — определить, что искусство, а что — нет. Поэтому искусство постоянно выходит за пределы музейной и галерейной территории или начинает осваивать какие-то пограничные смысловые категории. Примеров тому много — хэппенинги, перформансы, городские интервенции и много других практик. Театр этим тоже занимается.

Определяются эти критерии исключительно экспериментально, что вполне очевидный момент. Поэтому музеям следует внимательно следить за процессом, за исключением тех институций, которые сосредоточены на коллекциях античного и классического искусства. Музеям нужно быть открытыми к необычным попыткам определения этой территории. Такая практика широко используется в мире. Российские институции, которые связаны с современным искусством, тоже пытаются ее использовать. Другое дело, что в России сложно, наверное, пока быть абсолютно свободным в таких поисках, потому что есть политические и общественные табу. Но это вопрос времени. Искусство — то, что людей по-настоящему цепляет, волнует. Это магия, которая по-прежнему актуальна.

Фото: Кирилл Михайлов, AES+F