На третьем международном фестивале дебютного документального кино «Рудник» прошел показ фильма «Белая мама». Работа посвящена жизни семьи Макаровых: у Алины и Сергея уже есть несколько детей, но они решают усыновить еще одного мальчика, который доставляет немало проблем.

В 2019 году фильм номинировали на «Нику», а на «Руднике» он получил приз анонимного кинокритика. Enter поговорил с его режиссерами Зосей Родкевич и Евгенией Останиной о честности и кино как о способе обратить внимание на ближнего.

«Первоканальному зрителю нужен какой-то трэш»

— В Казани ваш фильм показывают уже во второй раз, также он объездил несколько фестивалей. Отличалось ли восприятие зрителей на разных площадках?

Евгения: В России в целом его восприняли адекватно. На «Руднике», на мой взгляд, немного не получился диалог после просмотра: польская барышня (зрительница, которая смотрела фильм на фестивале, — прим. Enter) перебила волну. Вкратце — сказала, что это не фильм и нас должны мучить угрызения совести, потому что бедных зрителей заставляют так близко смотреть на интимное пространство других людей. Когда мы показывали фильм непосредственно в Польше (в Кракове состоялась мировая премьера фильма «Белая мама», — прим. Евгения Останина), проявилась разница в культуре и воспитании детей: в зале сидели родители и очень удивлялись, что героиня постоянно общается со своими детьми, обсуждает возникшую ситуацию, просит у них совета.

— Для них это дико?

Евгения: Они сказали, что это классно, но у них такой практики нет. К детям относятся в рамках дихотомии «послушание/непослушание». Нас это немного удивило: раньше мы не обращали на это внимания, ведь наши родители вели себя с нами так же, как героиня фильма.

— В планах было показать «Белую маму» по «Первому каналу». Почему его не взяли?

Евгения: Нам прислали очень «классный» официальный ответ: сначала «проехались» по камере, потом автор письма втянулся и начал рассуждать, мол несмотря на любовь и все такое, кино не подходит нашему потенциальному зрителю. Ха-ха, конечно, мы понимаем, что первоканальному зрителю нужен какой-то трэш. Хотя по идее у «Белой мамы» должно было быть «право первой брачной ночи», потому что героиня разрабатывалась в рамках проекта «Это Я» для «Первого канала». Но ее тогда «зарубили» с формулировкой «слишком реальная для нашего реалити-шоу».

Мы радовались, что у нас не политическое кино, без мата. Сейчас такое очень сложно сделать. А тут идеальная семья, которая не матерится, и официально у нас стоит возрастной ценз 12+. Хотя можно делать и 0+, но это формальность.

Зося: В общем-то «Белая мама» — идеальный фильм для семейного просмотра и непонятно, почему он не подошел.

Евгения: Наверное, повлияло высокомерие начальства, которое считает людей за дебилов и пытается им скормить пережеванную кашу, выплюнутую десять тысяч раз. Тем не менее, фильм должны показать осенью на «Культуре», если наши продюсеры совсем не сольются. На «Послании к человеку» мы выиграли три главных приза и один из них — эфир.

«Мы семь месяцев сожительствовали с камерой»

— Герои «Белой мамы» некоторое время снимали себя сами. Как вам удалось договориться о предельно честной съемке?

Евгения: Если уж человек подписался сам себя снимать, то скорее всего, видео, которое он снимет, будет честным. Ты его никак не уболтаешь взять и начать снимать себя, если он к этому не готов внутренне.

Зося: По сути, мы семь месяцев сожительствовали с камерой. У меня была обязанность пять-шесть дней проводить там, и я каждый раз узнавала планы на неделю. Чаще всего они менялись. Например, сегодня Даня (один из центральных героев фильма, мальчик, которого берут из детского дома, — прим. Enter) должен пойти к психологу, и я понимаю, что в кабинете снимать нельзя, но доедем мы вместе. Ориентировалась по ходу дела.

Евгения: Без нас время съемок определяла сама семья. Было обязательство снимать по три часа в день, но когда появился Даня, им стало не до камеры, потому что стало сложно.

— Даже за три часа набирается огромный объем информации (весь видеоматериал занял четыре терабайта, — прим. Enter). Как вы определяете, что важно, а что не очень?

Евгения: Ты изначально чувствуешь в материале ключевые моменты. Тут так получилось, что это сцены истерик. Конечно, приходилось от многого кайфового отказываться, потому что из 400 часов нужно сделать 1,5.

Зося: В фильм вошли более важные сюжетообразующие сцены, которые рассказывают нашу историю. Если бы мы оставили только то, что нравится, «Белую маму» кроме нас никто смотреть бы не стал.

— Вы ориентируетесь на зрителя и его восприятие?

Евгения: Мы про него помним как о важной запчасти. Ты делаешь максимально понятную историю, но на свой вкус. При этом невозможно помнить про абстрактного зрителя, ведь его не существует. Есть конкретные люди с очень разным восприятием.

«Даже без камеры люди играют какую-то роль»

— В кадре почти постоянно присутствуют разные дети, они по-своему реагируют на камеру. Работа с ними не вызывала трудностей?

Зося: Не могу сказать, что с детьми сложнее, чем со взрослыми. Есть своя специфика. На сами съемки подписалась Алина (многодетная мать, героиня фильма, — прим. Enter), дети не собирались нигде сниматься, им вообще это было не в кайф. Соответственно, с каждым надо было подружиться, понять, с кем разговаривать, а кого оставить в покое. У каждого есть своя «зона змеи» — границы, стиль общения, образ жизни. Они же мои герои, и если я их снимаю, то должна понять, как с ними взаимодействовать — возможно, с детьми это сложнее. С другой стороны, взрослые в целом менее искренние. Ребенок сразу скажет, что ты его напрягаешь, а взрослые умалчивают.

— А Сергей (отец семейства, — прим. Enter) всегда вел себя искренне? Как мне показалось, на общем фоне он выглядит несколько странно и его даже можно назвать единственным отрицательным героем.

Зося: Какие-то моменты между Алиной и Сергеем во время съемок не афишировались, мне нужно было догадываться, что сейчас там происходит.

Евгения: Даже без камеры люди играют какую-то роль и я думаю, что у Сергея есть нечто придуманное и во взаимоотношениях с той же самой Алиной. Дело не в камере.

— В сцене, где Сергей бьет Даника, он выглядит максимально неестественным, и казалось, что без камеры его действия были бы агрессивнее.

Евгения: …Хотя вот парадокс — он сам ее поставил. У обоих в этой сцене есть элемент наигранности, но это не отменяет сути произошедшего. Проскальзывает очень тонкое издевательство, психологически даже большее, чем физическое. Лучше уж открыто дать ребенку по жопе, чем так издеваться. Ну это непроизвольно есть у всех людей, в большей или меньшей степени. Оборотная темная сторона.

— У вас не было столкновений внутри команды фильма, когда вы пересматривали именно этот момент? Не хотели его убрать?

Евгения: Нет, ни у кого не было такого. Это один из ключевых моментов и меня все время трясло, пока я его монтировала. Пересматривала много раз и выходила курить. Но постепенно приходит отстраненность. Все по-разному реагировали на эту пощечину — в Польше, например, засмеялись. Наверное, так сработал защитный механизм, другого оправдания этому нет.

— Учитывая, что стрессовых моментов во время отсмотра наверняка было много, как вы сами справлялись с психологическим натиском?

Евгения: Так остро уже не воспринималось. Все-таки мы столько всего пересмотрели до.

«В какой-то момент мы знали о семье больше, чем сами ее члены»

— Не было ли сложно дистанцироваться от Макаровых, заниматься дальше своими делами?

Зося: Наоборот, если бы я дистанцировалась и переставала о них думать, то потеряла мотив к съемкам. Мне хотелось снимать еще больше, и я расстраивалась, когда мне говорили, что приезжать не стоит. Даже во время монтажа все время казалось, будто чего-то не хватает.

Евгения: Обычная жадность документалистов.

— Получается, что вы прожили жизнь с этой семьей несмотря на то, что иногда не находились с ними.

Евгения: В какой-то момент мы знали о семье больше, чем сами ее члены. Когда героиня впервые посмотрела фильм, мы успели с ней перекинуться парой фраз и я сказала, что на монтаже ассоциировала себя с Домиником (один из сыновей героини Алины, — прим. Enter). У него был тяжелый момент окончания очень кайфового детства, а тут — хоп — и все, приходит другой человек и лишает тебя его. Доминик повзрослел за период съемок, и Алина призналась, что не замечала этого. Даже в сцене с дракой по ее лицу видно, что она не понимает, насколько мальчика «накрывает». Когда ты постоянно видишь своих близких, то не всегда обращаешь внимание на то, что происходит с ними в действительности.

Зося: Связь с семьей мы поддерживаем до сих пор. Теперь их стало больше — взяли годовалую девочку Зою, она родилась с «множественными пороками развития верхних и нижних конечностей».

Евгения: Гиперактивная девочка: в семье шутят, что если бы у нее были ручки и ножки, то было бы невозможно за ней уследить.

— Вы не спрашивали, почему Алина берет детей, у которых есть некоторые проблемы?

Зося: Потому что у них гораздо меньше шансов попасть в семью. Или она заберет, или никто.

Евгения: Мы планируем сделать сериал для показа в школах приемных родителей. Мамы жаловались нам на нехватку именно российского контента — сейчас почти все образование для будущих родителей американское. А им нужно подробное разжевывание реалий. Возможно, если показать все честно, то детей начнут брать реже, но и возвращать — тоже.

— Фильм так называется из-за самоотверженности Алины?

Евгения: Это изначально рабочее название, производное от концепта black mama, оно просто прижилось. В русском же языке слово «белая» имеет более широкое значение, чем просто цвет. На одном обсуждении мы как-то услышали такое: «Вы назвали фильм “Белая мама”, потому что белый человек выше, чем черный?!» Мы объяснили, что в русском языке существует широкий концепт. «Белая» — «светлая, чистая». «Святую» тоже можно приписать.

«Даня сказал, что ему стыдно за свое поведение в фильме — и через пять минут снова стал щипаться»

— Сколько раз Даня смотрел фильм?

Зося: Один. Для меня просмотр вместе с героями — один из суперважных этапов существования фильма вообще. У них дома есть проектор, и Алина попросила, чтобы я приехала и показала его. Она боялась вести Даню в кинотеатр при всех. При просмотре мальчик очень нервничал. Иногда смеялся, иногда стеснялся, ерзал, щипал и кусал маму. А потом Даня сказал, что ему стыдно за свое поведение в фильме — и через пять минут снова стал щипаться.

— Он остался доволен фильмом?

Зося: Для него это была важная история, скажем так.

Евгения: Но реакция Алины, когда она вышла после первого показа, кивнула и дала добро фильму, была важнее для нас.

Зося: Даню еще стоит спросить лет в 15, может, 18. Надеюсь, что это не последний для него просмотр.

— Есть вероятность, что через несколько лет будучи взрослым Даня станет реагировать на фильм агрессивно, захочет вас найти и как минимум, высказаться.

Евгения: Если честно, мы сейчас вообще не думаем об этом. Может, вообще не доживем до его совершеннолетия.

Зося: Я никуда не прячусь и на связи с ним. Зачем тогда что-то снимать, если переживать.

— Как на фильм отреагировали остальные домочадцы?

Зося: Все смотрели на себя, угорали над своим поведением или обращали на себя внимание мамы: «Видишь, как мне там плохо?» Например, на последней сцене в метро Доминик говорил «Вот смотри, я уступил место бабушке, видишь, какой я хороший?» В целом было сложно смотреть, потому что пока они смеются над одной сценой, пропускают следующую.

— Получилось, как будто бы они просто смотрели свой видеоархив на кассете, как это бывает в семьях.

Евгения: Да, они всего лишь просматривали свое домашнее видео.

— Что-нибудь поменялось после фестивальных показов и обсуждения работы в публичном поле?

Зося: Кроме Алины и Дани никто не придает этому особого значения. Ну снимали и снимали, это же детская жизнь, там каждый день по сто миллионов событий. Леня (один из сыновей героини Алины, приемный мальчик-подросток — прим. Enter) вовсе принципиально отказывался смотреть — переживал за акцент на том, что он приемный ребенок и мы обязательно покажем, какой он плохой.

— Но кажется, почти все время своего присутствия в кадре он спал.

Евгения: Он такой, да, ленивый пацанчик.

Зося: Если бы я вставала в школу каждый день к восьми утра, я бы тоже так себя вела.

Евгения: Мы как-то обсуждали, что в интернате самый идеальный вариант, когда все поели и лежат как овощи. Его это устраивало и привычка перенеслась домой. С Даней этот номер не прошел, он совсем не овощ, его таким не сделали. Могли, на самом деле — если бы вместо Алины его взяла какая-нибудь другая барышня и быстро вернула во второй раз. Тогда его могло бы и перекрыть, мне кажется, и в детдоме могли начать колоть более серьезными штуками.

Зося: Он сразу попал в психушку за разбитую дверь, когда его заперли воспитатели.

Евгения: В детдоме диагноз просто стимулируют обстановкой, иначе бы его не сняли, когда Алина забрала мальчика. Так происходит в любых детдомах, ведь когда человек находится вне семьи, восприятие мира абсолютно другое.

«Мы как извращенцы — постоянно подсматриваем»

— Сейчас техника дает возможность постоянно создавать видеоархивы. Я правильно понимаю, в них тоже есть кинопотенциал?

Евгения: Пока это больше в игровом формате работает, как у Бекмамбетова. Вопрос в том, кто будет работать над материалом. В самосъеме много наигранности, позирования, архив приходится перерывать, чтобы найти что-то стоящее. Но человек в любом случае может называться оператором и режиссером. Грань кино относительна: а судьи кто? Глобально всегда дело в посыле, содержательной мысли.

Зося: Неважно, кем и на что снято. Кино либо есть, либо его нет.

Евгения: Если есть история и действующее лицо, с которым что-то происходит, это фильм.

Зося: Это какое-то внутреннее волшебство. В кино чувствуется и содержание, и графомания.

— Как это определить обычному человеку?

Евгения: Нормальные люди чувствуют.

Зося: Кино, которое тебе не нравится, невозможно полюбить только за то, что другие называют его классным и настоящим. Просто повесишь на него штамп «хороший фильм» и забудешь.

Евгения: На восприятие влияют разные механизмы повествования, которые могут быть разными у зрителя и человека, который это повествование и предложил.

Зося: Что угодно может сработать или не сработать.

— А как режиссер определяет, срабатывает фильм или нет?

Евгения: По-любому по себе мерит. Это очень лично-абстрактное, как любовь.

Зося: Когда я долго вожусь с работой, то некоторое время ее ненавижу.

Евгения: Я свою работу как раз люблю, но единственное — я подвижный человек и люблю общаться, а когда сидишь один и монтируешь, начинает болеть спина. Однако меня забавляет, что мы, как извращенцы — постоянно подсматриваем, вникаем в чужую жизнь и иногда задумываемся, а живем ли своей? Результаты самосъема затягивают, потому что люди очень интересно раскрывают себя посредством камеры.

Зося: У меня наоборот, я не люблю монтировать и получаю физическое удовольствие от съемок. Я живу, когда снимаю.

Фото: Кирилл Михайлов