С начала ноября в особняке Демидова на ул. Мусы Джалиля идет премьера иммерсивного шоу «Анна Каренина» — номинанта на «Событие года» в масштабном голосовании Enter. Роль главной героини романа в нем исполняют две московские актрисы. Несмотря на то, что им приходится играть одного и того же персонажа, зрители замечают различия.

Накануне первых декабрьских показов Enter встретился с Юлией Маленкиной и узнал, как проходили репетиции, что она думает о романе и за кем идти в шоу.

---

— Кем вы хотели стать в детстве?

— Патологоанатомом.

— Почему?

— Меня увлекала криминалистика, и интерес к теме был навеян сериалами, какими-то увиденными картинками. Хотелось связать жизнь с ответами на сложные вопросы, такая вот странная мечта.

— А как этот интерес перерос в актерскую профессию?

— Еще в три с половиной года меня отвели на художественную гимнастику, а в девять лет отправили в хореографическое училище. Родителям вообще не свойственно уделять много внимания расспросам, чего именно хочет ребенок. Так что со временем я поняла, к чему все ведет, и отказалась от будущего в статусе медика.

Мысль о том, что я стану артисткой балета, сформировалась уже в раннем подростковом возрасте. Когда я начала участвовать в выступлениях и в силу своей органики стала получать характерные роли, то поняла, что мне не хватает актерского существования. К моменту окончания хореографического училища в Нижнем Новгороде у меня был пунктик о поездке в Москву и поступлении во МХАТ. В 21 год я родила, и в силу определенных обстоятельств пришлось выбрать профессию, не связанную с танцами. Я решила поступить в институт, чтобы стать актрисой театра и кино.

— У вас есть любимые роли?

— Мне всегда хотелось сыграть что-то близкое к Кармен. Кроме того, есть любимая главная роль в «Грезах любви» Аллы Сигаловой — она поставила балет в Москве, а затем он переехал в нижегородский театр оперы и балета, где я работала. Новый виток моей жизни пошел с этого спектакля. В 17 лет я сыграла женщину, которая во время войны встретила дезертира и полюбила его: они вместе путешествовали, скрывались от разведчиков. В какой-то момент героиня теряет возлюбленного, попадает в бордель, переживает свою драму, а через много лет встречает его, и в последний момент спектакля героя убивают на ее руках. Роль далась мне непросто, но я до сих пор очень благодарна за нее.

— А как вы получили предложение сыграть Анну Каренину?

— Неожиданно. Мы вместе с Дианой Сафаровой учились в ГИТИСе, многое прошли, и за четыре года она узнала меня на все 360 градусов. Она как режиссер провела кастинги, но поняла, что хочет видеть в роли Анны проверенных людей. Мне кажется, идея позвать меня была спонтанной, но никто об этом не жалеет.

— Вы сразу согласились на роль?

— Нет, конечно. Первым делом я спросила Диану: «А ты уверена, что я — Анна Каренина?» Она подтвердила. Тогда я приехала, увидела здание особняка Демидова и влюбилась сразу во все: в пространство, в процесс, актерский состав. Мы чувствуем себя семьей, полгода нас очень сильно переплели.

— Все шесть месяцев вы репетировали вместе?

— На самом деле только я присоединилась полгода назад, а так спектакль готовился к премьере год. Не могу сказать точно, как прорабатывалась идея, набирались актеры, но к моему приезду всем раздали задачи. Я просто вскочила на последний поезд и вливалась на ходу.

— Процесс адаптации был сложным?

— Скорее нет. Для меня все было очень правильно, и времени хватило на полное погружение в процесс: не перегореть, не переждать, когда все это родится. Были даны все условия, чтобы входить спокойно и обдуманно.

— Сколько раз в своей жизни вам приходилось читать «Анну Каренину»?

— Впервые в школе. Естественно, в подростковом возрасте читаешь роман больше для галочки. У меня было обывательское отношение к произведению — я никого с собой не ассоциировала, не вдумывалась. С момента начала работы я перечитывала произведение около пяти раз. Было очень много вопросов, и ответы на них только в книге. Каждый раз я перезагружалась, находила нюансы. Параллельно читала рецензии — современные и не очень.

— Наверняка вы подключали сторонние документальные источники. Недавно я увидела дневники супруги Толстого — мне показалось, в Анне есть много от нее.

— Анна — собирательный образ психологически, биографически и внешне. Ее внешность — дочь Пушкина, гибель — распространенная в период написания история. Много схожести он брал у родни: случаи разводов, например, которые были редки из-за религиозности и юридической волокиты. Право 19 века помогло нам понять, почему Анна не разводилась: тогда это считалось вызовом, и люди были зависимы от чужого мнения. Безусловно, истории Толстой брал от всего вокруг, в том числе от жены. Софья была немного взбалмошная, могла позволить себе припадки и истерики. Мне кажется, местами там проглядывалось актерское мастерство, спокойная сдержанная женщина себе бы не позволяла имитировать самоубийство.

Я думаю, Толстой не любил Анну. У него есть статья «О безумии», где много внимания уделено теме самоубийства как неприемлемому действию. Людям же дают жизнь свыше, и они не могут с ней так поступить. Именно поэтому автор особо не заморачивался по поводу героини, а просто показывал, какой рок она пронесла. Задача стояла намного выше и глубже — поэтому после последней сцены на вокзале есть целая глава о продолжении жизни. Анна — это скрытый спич о том, как нужно любить жизнь, а не трагедия одной женщины. Роман, мне кажется, называется так только для того, чтобы мы искали именно в этом персонаже тайные смыслы.

— Можете назвать этот роман близким?

— Точно могу сказать, что он актуален, и, наверное, не только для меня — показательны сцены «я внутри себя», «я в обществе», «я с мужчиной», «я с ребенком», «я в семье», «я уходящая от семьи». Не думаю, что это история только про женщину, но я читала ее, отталкиваясь от событий вокруг моей героини. В какой-то степени мне близок ее внутренний дисбаланс: когда загоняешься в угол и не способна выбраться. Любая женщина, как и я, всю жизнь рефлексирует, ищет, что не так. В романе у Анны тоже происходит постоянный поиск желаемого. Уверена, каждая найдет отклик в романе и скажет, что испытывала подобное или думала так же.

— Чем еще вы похожи и не похожи со своей героиней?

— Во-первых, я думающая — Анна же хотела здесь и сейчас, и если бы она была дальновидной, то скорее всего…

— Осталась с Карениным?

— Не факт. Наверное, давала бы себе время успокоиться, подумать, переоценить.

Если вы помните, Толстой ничего не говорит о жизни Анны: известно только то, что ее тетка пихнула замуж в 18 лет, насильно, способом шантажа того же Каренина. У нас было стандартное для актеров задание — придумать биографию героя, и тогда я поняла своего персонажа. У нее ведь не было родителей, любви и ласки. Ей не с чем сравнить, что такое правильное понятие любви, нежность, забота. Я отличаюсь от Анны временем своей жизни: в XXI веке мне доступен психолог, например. Плюс социум. Сходства — как и у многих, желание получать подтверждение чувствам. Все эти «Скажи мне, что ты меня любишь? Я хочу это чувствовать». Мы же всегда ищем доказательств любви. Схожи чисто «девочкины» импульсы.

— Насколько сложно было входить в роль?

— Очень. Когда приближалась премьера и ритм работы становился сумасшедшим, мы заканчивали прогон в 4:30. До прогона репетировали 24 на 7, спали по четыре-пять часов, приводили себя в элементарный порядок и снова отправлялись в ЗАГС. Даже не всегда разъезжались поспать, потому что времени мало — многие засыпали прямо на площадке. Я вообще не понимаю, как казанские актеры совмещали с шоу свою работу и личную жизнь. У нас с Анорой (вторая исполнительница роли Карениной, — прим. Enter) хотя бы была возможность отключиться, приехать и уделять роли максимум сил и внимания.

— Вы общаетесь на репетициях о роли?

— Вообще, мы с ней подруги и знаем друг друга по ГИТИСу. Само собой, делимся мнениями, разбираем вместе героиню. Я не вижу в этом ничего страшного, даже если у нас поставлена одинаковая задача — например, изобразить ревность. Органика у каждой разная в силу собственного бэкграунда. Мы думаем над тем, как изобразить ту или другую эмоцию, чувство.

— Привнесли в Каренину что-то от себя лично?

— Отчасти. Я погружаюсь в персонажа, но у меня есть свои биотоки. Что интересно, Толстой ни слова не говорит про Анну — все в словах героини. Писатель отдает ее на суд читателю по мыслям и действиям.

— При этом мы знаем многое об отношении Толстого к Левину.

— Да, потому что Левин — Лёвин, то есть Лев Толстой. Он это замечательно придумал, конечно. А у нас голый персонаж с высказываниями, и глобальное погружение не исключает переклички с твоим нутром. Чтобы оправдать ее и понять, нужно найти схожесть, иначе — пародия. Это все по Станиславскому было прописано век назад.

— Во время репетиций вы прогоняли весь спектакль?

— Зависело от времени до премьеры. Поначалу отдельные сцены, разборы своих персонажей, читки, беседы с режиссером. Позже отрабатывали текст, сценическое движение, более объемные сцены и взаимодействия. В конце проходили многочисленные прогоны от и до с остановками и обдумыванием без спешки.

— Репетиции иммерсивного шоу отличаются от репетиций театральных постановок на классической сцене?

— У актеров такая же задача только в плане внутренних связей между личностью и персонажем. Помимо этого необходимо взаимодействие со зрителями, существование в пространстве в течение трех с половиной часов. Никто не уходит на перекур, попить воды или обсудить отдельные моменты за кулисами. Нет никакой третьей стены. Мы понимали, в чем наше отличие — нужно было готовить себя и распределять силы по всему шоу с учетом постоянного нахождения зрителей вокруг. Когда у нас был самый первый прогон, мы пугались людей, они пугались нас. Довольно долго привыкали к тому, что на расстоянии вытянутой руки находится множество человек.

— Кем были первые зрители?

— Мы приглашали знакомых, близких, грубо говоря, «своих» — первые зрители задействованы в проекте и кое-что о нем уже знают. Нам нужно было время самим принять, понять и включиться в игру. Ведь в иммерсивном спектакле точно не соврешь, нужно на все 200% включать каждый нерв, потому что видно, как пульсируют вены, течет пот, набирается слеза, дрожит губа. Это нельзя сыграть внешним напором — только внутренней конструкцией. Ты подвержен близким взглядам, и как актер должен быть в максимальном погружении, чтобы не было фальши. Именно благодаря такому отношению у шоу много восторженных отзывов. Это же всегда интересно, когда ты не просто в щелочку подглядываешь, а подходишь, слушаешь дыхание. Сейчас, конечно, скромный зритель, и мы пытаемся его подозвать ближе.

— Я была на спектакле, и смотрители как раз указывают на то, что зритель может взаимодействовать и перемещаться свободно.

— Пока еще немного боятся, все же это первый опыт для Казани. Для нас важно, чтобы подходили — это обмен энергией.

— Когда мой знакомый ходил на спектакль, в какой-то момент одна из актрис поцеловала его в губы. Ему, конечно, понравилось, но где проходит граница между взаимодействием актера и человека-наблюдателя?

— У иммерсивного театра есть свои законы. Мы прекрасно понимаем, что не каждый готов на все: для кого-то простое прикосновение оставляет впечатление чуть ли не на месяц, а для кого-то это совсем неприятно. Перед нами стоит задача быть разборчивыми. У вас маски, и актеры не могут разобрать элементарные эмоции, но тело иногда говорит больше чем лицо. Если мы видим, что человек просто стоит, можем аккуратно взять руку, проверить, насколько он доверяет, и если он идет за актером, значит, уже согласен. Были случаи, что люди вставали в закрытую позицию, и тогда мы ищем другого.

— Как вы определяете способ взаимодействия и понимаете, с кем уже взаимодействовали, а с кем еще нет? Судя по отзывам, практически к каждому подходят больше одного раза.

— Есть випы в красных масках. Если на них красный шарф, значит, с ним еще не было пэкса, то есть индивидуального общения. Мы стараемся принести удовольствие всем, и иногда со зрителями в черной маске происходит не менее интересное взаимодействие.

В приоритете у нас вип-билет, иначе он бы так не назывался, но если вокруг расположенные «обычные» зрители, то актеры уделяют внимание им. Все лично на наше усмотрение, но пусть зритель будет готов ко всему. Мы отталкиваемся от невербальных подсказок. Если человек расположен и воспринимает все с интересом ребенка, то как не обратить на него внимание? Та же самая Бетси обязательно отблагодарит поцелуем человека, который смог ее расположить.

— В сценарии как-то прописаны конкретные способы взаимодействия?

— Какая-то часть прописана, но в большей степени это импровизация в зависимости от того, что делает зритель. Может подойти, взять ложку — и все, он вступил со мной в иммерсив. Поэтому если зритель стоит у стены, а перед ним толпа, то контакта с ним нет.

— Что актерам делать разрешается?

— Мы не выходим за рамки приличия. Отталкиваемся от психофизики персонажа. Левин всегда готов поговорить о сельском хозяйстве и явно не будет лезть целоваться к девушке, Бетси с кем-то кокетничает, но не начнет разговор о монархии в России. Стараемся не выходить в бытовуху, хотя такое вероятно в индивидуальном общении, потому что у нас никогда нет заранее запланированного текста. У меня было такое, что разговор переходил в совершенно неожиданное русло. Есть только какие-то пометки для начала, мы сами их делаем. Наша задача — вызвать у человека любую эмоцию, даже слезы. А уж какими ключиками, зависит от того, кто решил довериться.

— Но ведь зрителям нельзя разговаривать?

— Во время индивидуального контакта мы снимаем со зрителя маску, что позволяет ему становиться с нами на одном уровне, тогда и разрешается говорить. Если он пугается и не понимает, что происходит, мы обращаемся к нему с вопросами — «Ну что ты скажешь? Я тебя выслушаю» Включаясь эту игру, он поддерживает беседу. Но когда человек в маске, он молчит. В баре, где все без маски, мы тоже можем взаимодействовать, поздороваться с людьми.

— Что происходит, если сам зритель нарушает границы дозволенного?

— Его просто выведут. Везде есть глаза, прописаны правила: не разговаривать и не трогать актеров. Отдельные моменты спектакля ключевые, и там взаимодействие только мешает. Если человек нарушает правила, то его предупредят два-три раза, а после попросят покинуть площадку. Пока что до последнего дело не доходило, хотя предупреждения выносились по поводу разговоров внутри компании. Чтобы это предотвратить, мы всегда рекомендуем разделяться — так интереснее. Хочется, чтобы зритель отключался от внешнего и получал коктейль впечатлений.

— За кем бы вы пошли сами, если бы стали зрителем?

— У нас 16 персонажей, у каждого линия, и если собрать все, это примерно 56 часов. Я бы не стала ограничиваться одним персонажем, так как главных героев нет. Тот же Доктор, которого нет в романе, на протяжении трех часов играет многогранную роль. Мне кажется, я бы бегала как сумасшедшая и старалась увидеть все: любовь Стива и Долли, жизнь Каренина, Лидию Ивановну, Бетси. Мы и зрителям говорим — не прикрепляйтесь к одному персонажу, особенно если дело касается Анны. Неважно, что так называется роман.

— Просто многие не читали Толстого, и не понимают, за кем еще нужно следовать.

— Да, и так обидно понимать, что в другом месте происходит нечто не менее важное, не менее интересное, чем переживания Карениной. Конечно, хочется, чтобы зритель взглянул на спектакль в общем, а не упирался в локацию. Призываем надевать удобную обувь, потому что оседая в ресторане от усталости вы рискуете многое упустить. Приходить на шоу нужно как в Лувр, настроившись на большой трип по зданию. Идите, идите и еще раз идите. И тогда вы встретитесь с разными персонажами, увидите новый сюжет.

— Почему «Анна Каренина» именно шоу?

— Чтобы людям было, с чего начать воспринимать формат. Если бы мы объявили себя театром, пришли бы нарядные дамы с кавалерами и пугались яркого света, шума, запахов. И скорее всего, ничего бы не поняли из-за предубеждений. Поэтому мы шоу. Я думаю, что это привлекает больше масс — не все же искушенные театралы.

— У Толстого в романе нет фатума, но в спектакле в разных локациях появляется персонаж в маске, максимально похожий на Анну. Зачем он нужен?

— Для меня этот фантом — рок Анны, ее судьба, проходящая через всех персонажей. Что такое Анна? Это роковая женщина, меняющая судьбы всех людей. Это касается всех: мужа, сына, брата, его супруги, Кити, да даже Левина, хотя она с ним не общается. И фатум — тот самый рок, аннина неизбежность, которая захватывает и в итоге забирает Каренину с собой на вокзале. Сама Анна не так сильно пересекается с фатумом, потому что это ей не нужно — он и так в ней живет. Фатум ходит незримо и в конце настигает Анну.

— Если проследить историю техники XIX века, можно понять, что самоубийство бросившись под поезд — это все равно что сейчас броситься под ракету. Тогда это было относительно ново и настолько же сложно для восприятия. Почему смерть Анны именно такая?

— Мы специально садились с Дианой, чтобы дать ответ на этот вопрос. Во-первых, это неизбежность: появление Анны в поезде — начало кольцевой композиции, она изначально предусмотрена автором. Поезд как символ безумия. Кроме того, была мода бросаться под поезда: ведь это так романтично, а еще большая железная сила мчится на тебя бесповоротно, и ты ничего не почувствуешь.

— Исход сюжета не изменить?

— Я думаю, это было предрешено по замыслу произведения. Анна и сама довела себя до бесповоротного состояния. Она читала романы о любви, где все красиво, а тут сорокалетний мужик. Потом этот Сережа, которого она любила всем существом, но не могла быть рядом — разрывалась между материнством и желанием пожить для себя. Анна бежала от одиночества к Вронскому, но и с ним была одинока, потому что не знала о кризисах в отношениях. На многое повлиял и морфий, и невероятный эгоизм. Конец жизни, по замыслу Карениной, должен был стать местью за то, что ее оставляют без внимания, но она слишком поздно поняла большую ошибку.

— Почему сцена, где Анна бросается под поезд, ограничивает зрителей в передвижении: все двери закрываются, и наблюдатели могут видеть только трагедию?

— В последние минуты спектакля мы видим все глазами Анны, в том числе движение на вокзал. Акцент на этом — выбор команды шоу, и мы имеем на это право. Есть и вишенка на торте в виде монолога Левина. Если вслушаться, он говорит то, о чем хотел сказать Толстой. Наша история о перевертышах в душе. Каждый персонаж меняет свое восприятие мира на 180 градусов. Поэтому иногда обидно понимать, что зритель вдруг останавливается, потому что облазил все шкафчики, увидел каждого персонажа и считает, что с него хватит. Этого мало для понимания, переосмысления. Все-таки мы об искусстве, у нас есть высказывание через особую призму. Хочется, чтобы человек пришел и ушел думая.