30 августа в Казани прошел первый фестиваль современной городской культуры и искусств TAT CULT FEST. Он собрал на площадках казанского Кремля представителей самых разных музыкальных жанров: от металла до джаза на татарском языке. Среди хедлайнеров события — исполнители из Австралии: обладательница множества международных наград Зуля Камалова и группа The Children of the Underground.

Enter поговорил с «певицей года-2001» Австралии, лучшим исполнителем в жанре «World music-2002» Зулей Камаловой о способах сохранить татарский язык, качестве национальной поп-эстрады и важности перемен в локальной музыке.

---

— Вопрос к вам, как к хедлайнеру TAT CULT FEST: по сути — это первый татарский фестиваль в таком формате, с привлечением в том числе и зарубежных исполнителей. Почему он появился только сейчас? Есть ли дефицит таких мероприятий?

— Полагаю, что просто всему свое время: должна была накопиться какая-то критическая масса. Я более-менее слежу за тем, что происходит в музыкальной сфере Татарстана и вижу, что появилось много новых групп. Кроме того, создаются разные театральные произведения. TAT CULT должен был пройти еще год назад, но тогда не успевали из-за сложного процесса подготовки. Наверно, оно и к лучшему, потому что он как раз своевременный.

Еще недавно Радиф Кашапов (разножанровый казанский музыкант, участник фестиваля, — прим. Enter) выложил в своих соцсетях список из ста лучших татарских песен: я очень многих для себя открыла. Новые музыканты появляются, и меня это радует. Сейчас же все постоянно жалуются на то, что кругом попса. Не знаю, насколько появление новых исполнителей превратится в мейнстрим: хочется надеяться, что процесс продолжится. Тогда у людей, скажем так, откроются уши. Вместо того, чтобы жаловаться: «Татарская музыка недостаточно хороша», они поймут, что варианты есть. Это хорошо — работа идет.

— Но все-таки подобный фестиваль пока единственный в Татарстане. Этого достаточно?

— Я надеюсь, что это дело будет продолжаться и ребята не перегорят, потому что они настоящие энтузиасты. Их даже поддержало правительство. У людей есть потребность в новизне. Главное, чтобы и публика при этом росла, потому что для многих формат до сих пор непривычен. Они думают: «Как так? Разве татарская культура может быть такой?». В то же время осознают, что развитие и движение необходимы.

— То есть, можно к одной из причин появления фестиваля TAT CULT отнести запрос людей на новую музыку, на современное татарское искусство?

— Очевидно, что да. Если говорить о татарской эстраде, которая очень популярна, то почему-то до недавнего времени, ее представители обходились стандартным набором средств и это было легко тиражировать. Теперь, мне кажется, и эстрада должна начать более серьезно к себе относиться. Я, конечно, понимаю, что от минусовок мы еще долго не уйдем, потому что возить с собой живых музыкантов не каждый может себе позволить. Их еще нужно где-то брать. Это все дорогостоящее мероприятие. Но вот возят же артисты поп-сцены с собой танцоров, причем всегда (смеется, — прим. Enter). У меня мама с папой — простые деревенские люди, пенсионеры. И вот мама мне говорит: «Почему ты всегда одна выступаешь? Где твои подтанцовки? Неинтересно же на одного человека смотреть весь вечер». А я ей напоминаю про живых музыкантов, которые выступают со мной на сцене.

То есть, нет такого осознания, что артисты, играющие живьем — тоже важно. Просто нет культуры пока, публика не научена. Люди привыкли к минусовкам — они же прекрасны, потому что с ними ничего не нужно придумывать. А тут — микс надо делать, аппаратуру выставлять и еще непонятно как все в итоге получится. Никто не хочет сложностей и это не так ценится, чтобы лишний раз заморачиваться. В этом заключается одна из причин стагнации эстрады — я так понимаю, хотя могу и ошибаться. Вроде бы и на телевидении начинают это осознавать. Пример попытки что-то изменить — фестиваль татарской песни «Узгэреш жиле». Хотя его много критикуют, но надо всегда пытаться идти вперед.

— Ваш взгляд со стороны: есть ли какие-то изменения в целом в татарской культуре?

— Мне все равно трудно увидеть весь этот процесс целиком, потому что я связана в основном с альтернативной тусовкой: вижу в соцсетях, чем они занимаются. Трудно составить объективное мнение о положении дел в мейнстрим-культуре. Но вот по словам моего знакомого режиссера — появляются новые татарские фильмы, что-то происходит и в театральной среде. Понемногу процесс идет. Почему мейнстрим и попса всегда выстреливают? Потому что они многим нравятся: не из-за того, что их продукт сделан хорошо, просто это некий общий знаменатель самого низкого уровня, в котором все намного проще. А то, что требует размышлений и рефлексии, всегда сложнее — не всем хочется таких трудностей. Поэтому и альтернативное искусство никогда не станет массовым.

Вот меня иногда называют эстрадной певицей, особенно некоторые СМИ — это так странно. Да, я добилась какого-то там успеха, приехала выступить сюда, но моя музыка совершенно не форматна. Удивительно, что успех становится неким мерилом — если ты успешен, то значит представляешь эстрадных артистов. Но ведь много других жанров, и они не обязательно массовые. Например, классическая музыка. Ее тоже должно поддерживать государство, потому что она не окупаема ни в какой стране. Так же и с альтернативным жанром: его поддержка в первую очередь зависит от приоритетов Министерства культуры и других подобных организаций. Что и произошло в данном случае — я имею в виду TAT CULT— это приятно видеть.

— А что нужно сделать для того, чтобы артисты независимой сцены были так же популярны и узнаваемы, как исполнители эстрадной музыки?

— Даже не в том дело: не факт, что непопулярные жанры когда-нибудь станут популярными. Возможно, этого вообще никогда не произойдет. Но для того, чтобы экосистема была здоровой, в ней, как в лесу, должны присутствовать разные уровни. Иначе она будет похожа на посадку, на которой больше ничего не растет. Только так культура станет богатой. Бывают случаи, когда непопулярные жанры становятся более массовыми и доступными. Татарский же народ очень музыкальный: я думаю, они будут не против, если выбор стилей станет шире.

— Тогда каких татарских артистов, создающих разножанровую музыку, публике стоит услышать? Gauga, Juna, Mubai: кто нравится лично вам?

— Я сейчас не вспомню всех имен. Но определенно тех, кого вы перечислили. Много талантливых исполнителей было в лайнапе фестиваля. Например, Ислам Сатыров. Я его послушала и подумала: «Вау! Какая прелесть!». Он, правда, не местный. Тот же крымский татарин Энвер Измайлов — может это не совсем татарская музыка, но его творчество — очень высокий уровень мастерства. Он нашел свою нишу и иногда даже переосмысливает собственную музыку, играя ее в новом стиле: джаз, к примеру. Хотя он популярен как гитарный мастер. Я думаю, что его не так хорошо знают здесь, в Татарстане.

Почему бы людям не послушать, не вдохновиться тем, что можно делать и что-то необычное? Для этого нужно, конечно, много тренироваться. Меня сегодня спрашивали: «Вы ищите разные пути, то есть пытаетесь нащупать свой? На чем-то уже остановились?». Но так невозможно — я к чему-то тяготею, но всегда есть что-то новое, что может меня заинтересовать. Может быть такие поиски и не очень хороший маркетинговый ход: например, я придала одному из альбомов электронное звучание, а это оказалось не всем понятно. Но мне так захотелось. Я считаю, что чем больше разной и необычной музыки, тем лучше. В процессе то, что слабее звучит, будет отсеиваться, а что-то, наоборот, оставаться. Так и бывает.

Клип Зули Камаловой на песню «Очабыз» («Летим»), 2015 год. Режиссером выступил Ильшат Рахимбай, а в создании клипа принимали участие резиденты Yummy Music

— Что касается экспериментов: ваш клип на песню «Очабыз» сделан не по классическим канонам татарских клипов. Там нет колосящегося поля и деревни…

— Это все талантливый Ильшат Рахимбай (режиссер клипа, — прим. Enter). Помню нечеловеческие условия работы: была минусовая температура, но мы это сделали (смеется, — прим. Enter). Нужно, конечно, приложить усилия, чтобы такое снять. Но сейчас у вас стало много хороших видеографов и всяческих артистов.

— Вот это и удивляет. Талантливые режиссеры есть — тот же Ильшат Рахимбай, но формат татарских клипов почему-то не меняется. Почему так происходит?

— Я не так много клипов видела. Но думаю, что они делаются по принципу: чем проще, тем для народа лучше. Татарские артисты же постоянно выпускают новые песни и у них нет времени, чтобы заморачиваться на клипах, производить что-то необычное. Мне кажется, причина в этом. Я, например, редко делаю клипы на свои песни, потому что процесс дорогостоящий. Надо мне в следующий раз снять видео с колосящимся полем и березками (смеется, — прим. Enter).

— Потом буду всем говорить, что это была моя идея. Кстати, когда вы были в последний раз в Казани? Если не ошибаюсь, то около года назад?

— Да, но тогда я была в городе проездом — на творческой встрече. У нас проходил концерт в Узбекистане, и я решила заехать и в Казань.

— С тех пор у нас прошел Чемпионат мира по футболу, появились новые объекты. Казань, конечно, постоянно строится, но какие-то существенные изменения заметили?

— Город действительно постоянно строится, а я слишком часто тут бываю, чтобы подмечать все изменения. Я приезжала на Тысячелетие Казани, а потом в 2013-м с дочерью Зифой мы прожили здесь три месяца. Вот тогда метаморфозы были заметны. Обычно приезжаешь с концертом на пару дней и нет возможности побродить по всему городу. А в разных районах происходит много интересного и с каждым разом что-то добавляется: то набережную обустроят, то добавят новый архитектурный объект. Все выглядит здорово.

— Знаю, что когда вы жили в Казани, то любили гулять по парку «Черное озеро». Вам нравилось, что он выглядит немного дико, необустроенно. А сейчас там все изменилось.

— Я слышала, что снесли те страшные беседки. Когда мы с Зифой узнали об этом, она даже сказала, что в них был какой-то шарм (смеется, — прим. Enter).

— Во время интервью с основателем фестиваля «JAZZ в Кремле» Ольгой Скепнер, она сказала, что в среде исполнителей есть понятие «музыкальный язык». Вы знаете множество языков: какие из них к таковым относятся и входит ли в этот перечень татарский?

— Несомненно. Это слышно, когда поешь. Я, например, на татарском пою немного иначе: у меня такая тонкая манера пения на нем. Многое зависит и от исполняемого произведения, конечно. Мне кажется, у каждого языка своя музыкальность. Часто перевожу песню с одного языка на другой: иногда переведенная звучит даже лучше оригинала. У меня есть песня A Tale of Love and Death — она написана на английском, но я исполняю ее и на русском. Может быть переведу на татарский.

Язык — это целая история. Мы сейчас делаем проект с Йолдыз Миннуллиной (татарская поэтесса, — прим. Enter): пишу альбом, в основе которого ее стихи. У меня вообще всегда была дилемма — я живу за рубежом, а выросла в советское время, и эти три языка: русский, татарский, английский немного разрывают меня в разные стороны. Татарский — мой родной, он у меня в крови, но за границей он менее востребован. Поэтому я иногда чувствую себя так, будто разрываюсь на части.

Например, когда делала предыдущий альбом, все думала, на каком языке его записать. В итоге в него вошли песни на шести языках: добавились французский, португальский, немецкий. Мне нравится, как они звучат, поэтому я решила проблему таким необычным образом. Вопрос идентичности касается многих, особенно городских жителей с татарскими корнями. Они выросли в урбанистической среде и с татарским языком у них сложные отношения. Мне задают много вопросов про добровольное обучение татарскому в школах, но это все большая проблема: мне трудно отвечать, так как я здесь не живу. Вокруг этого вопроса — целая история. Но я считаю, что каждый язык — вселенная.

Как-то я увлеклась бразильской музыкой и решила выучить португальский, потому что хотела на нем петь: он очень мелодичный. Босановы на английском просто не зазвучат, их нужно исполнять на языке оригинала. Потом какое-то время я жила в Германии и пыталась выучить немецкий, но у меня никак не получалось. А когда мы вернулись домой, я пошла на курсы, потому что язык прикольный и интересный. Я поняла, что есть люди со склонностью к языкам и чем раньше выявить у ребенка такую предрасположенность, тем лучше. Я выросла, говоря и на русском и на татарском — это очень помогло в изучении остальных языков: мозг по-другому работает. В Бельгии и Голландии люди говорят на нескольких языках и им комфортно. Хотя по сути: кому нужен фламандский? Тем не менее, если ты там живешь, то значит это имеет смысл. Этот язык — очень важная часть бельгийской культуры. При том, что и страна по размерам маленькая. Так что, примеры существуют: нужно говорить на нескольких языках — это полезно и делает нас теми, кто мы есть.

— Раз вы уже затронули тему с ситуацией вокруг изучения татарского в школах — я понимаю, что со стороны сложно оценить происходящее, поэтому спрошу не о вашем мнении на этот счет. А о том, что нужно сделать для сохранения и развития языка?

— Его должна поддерживать культура. У многих с татарским сложилась определенная ассоциация: якобы это деревенский язык и его преподают в школах старыми методами. А еще ассоциируют с тюбетейками и эчпочмаками. То, что делаем мы, то, чем занимается Ильяс [Гафаров] (организатор фестиваля TAT CULT и основатель инди-лейбла Yummy Music, — прим. Enter) — попытка опровергнуть такой стереотип, доказать, что татарский — молодежный язык, на нем можно делать рэп и не только. Он должен быть современным и актуальным.

Пока у нас есть люди, которые не хотят оставлять татарский на том же уровне, они его не забыли, они могут его продвигать, надо их поддерживать. Иначе язык действительно пропадет. Недостаточно держаться только за тему национальной идентичности и традиций — это уже было, это все у нас есть: тот же Тукай — мы ценим историю, но нельзя на ней зацикливаться. Нужно производить новое. К примеру, клип Tatarka может и не совсем на татарском, но зато с татарской тематикой. И это привлекло и заинтересовало молодежь. Они подумали: «Надо же, можно и так!». То же самое делает и «Аигел».

— Каждый ваш новый альбом — новое настроение. С каким настроем вы сейчас делаете альбом «Алты көн ярату»?

— Я люблю работать концептуально: не просто собрать кучу песен и скомпоновать их на одной пластинке, а чтобы мне самой была ясна общая мысль и посыл альбома. В основе этой работы — цикл стихов. Я давно искала необычного татарского поэта, потому что просто хороших у нас много. Хотелось что-то совсем своеобразное, чуть ли не в стиле Велимира Хлебникова. Йолдыз [Миннуллина] прислала мне цикл своих стихов. Я даже не знала, легко ли будет положить их на музыку. Когда попробовала это сделать, подобрала мелодии под некоторые строчки, то результат понравился. Тогда мы решили взять весь цикл и довести дело до конца.

Одну из песен записали с голландским музыкантом Михилем Холландерзом: нам было комфортно вместе работать. Иногда даже лучше взаимодействовать по интернету, потому что есть время подумать — мы посылаем друг другу файлы, обсуждаем, могу с чем-то не согласиться, затем записываю голос. Кто-то может присоединиться по желанию: думаю, что неплохо привлечь к записи и татарстанских музыкантов. Например, струнный оркестр. У нас с Михилем много идей, мы уже хотим создать общую концепцию, чтобы весь альбом был выдержан в одном стиле. То есть, в нем будут звучать струнные, что-то из электроники и перкуссия.

— У Йолдыз Миннуллиной действительно необычные стихи. Как они звучат в формате песен?

— Мне приглянулся именно этот ее цикл стихотворений, потому что он написан попроще: Йолдыз сказала, что сочинила его чуть ли не на спор. К тому же она не против адаптировать и видоизменить что-то, если возникнет такая необходимость. Из цикла получается шесть песен, но этого недостаточно для полноценного альбома: возможно, мы допишем новые, если останутся время и средства. В рамках краудфандинговой кампании на запись альбома мы собрали намеченную сумму, но ее не хватит для того, чтобы создать пластинку целиком. Сейчас приступим к работе и надеемся, что еще найдем поддержку.

— Насколько я знаю, на вашу краудфандинговую компанию откликнулись 214 человек.

— Я не знаю, много это или мало, потому что раньше ничего подобного не пробовала. Тема краудфандинга не была особо популярна до последнего времени. Возникало даже волнение: найдутся ли поклонники моего творчества, которые поддержат проект. Кампания рассчитана на то, чтобы охватить как можно больше людей: надеялась, что отыщутся и те, кто любит мою музыку, но, например, лично со мной не знаком. На две недели краудфандинг запустили и в Австралии, хотя моим австралийским слушателям было сложно пользоваться российской платформой. Можно было сделать кампанию длиннее, но я уже устала — надо постоянно об этом говорить, приглашать людей, привлекать медиаперсон. С другой стороны, такой проект помогает восстановить связь с людьми, получить от них отклик. В России, в общем-то, не принято платить за музыку, а это способ поблагодарить меня за прошлое: музыка же есть в сети и вся бесплатная.

— Между тем, кроме музыки у вас есть и другие проекты, связанные с театром, например.

— Пробую себя в этой области по чуть-чуть. Несколько лет назад у меня вышел моноспектакль: я все сама сочинила, написала, у меня было три роли и несколько музыкантов. Надеялась, что пойду в данном направлении, но это все больше по фану. Я же не профессиональная актриса, хоть мне и нравится театральная область. Поэтому решила, что пока не буду углубляться в эту сферу. Благодаря работе над постановкой, меня пригласили написать музыку и для другого спектакля. Новый формат всегда интересен. Сейчас я занята в проекте, который пока называется A bee, а bird (Пчела, птица, — прим. Enter). Он концептуален и посвящен роли пения в жизни человека и человечества. Там есть текст о моей жизни, который я написала: воспоминания, мысли, идеи на заданную тему. Что человеку приходится пройти от рождения до смерти и какую роль в этом играет пение.

К примеру, ты рождаешься, а мама поет тебе колыбельные. В традиционном обществе большое значение придавалось песням: дети могли учиться под музыку, с ней были связаны церемонии и ритуалы, люди пели в поле. В разных культурах по-разному. Я набрала коллектив из очень хороших певцов, которые умеют импровизировать, мы вместе импровизируем хором, актер читает текст — получается интересный процесс. Пока все в разработке — мы просто пытаемся понять, что с этим делать, какой спектакль в итоге получится.

— Планируете привезти его в Россию?

— Вряд ли, слишком много организационных моментов. Но было бы классно, если бы я смогла привезти этих ребят — все замечательные певцы. Когда люди импровизируют вокалом, то они образуют некий ритм, что-то вроде голосовой подложки. А вокалист солирует над всем, но мы уходим от этого: пение для нас — коллективный процесс. Нас семь человек и три партии: во время пения мы должны вместе держаться, импровизировать и друг за другом следовать. Это очень здорово.

— Вы как раз в одном из интервью сказали, что люди перестали вместе петь. Что вы имели в виду?

— На почетное место возвели солиста — вот человек, идол, мы ему поклоняемся. В пример можно привести Элвиса Пресли. Это тоже связано с урбанизацией культуры: люди раньше жили сплоченно в своих маленьких коллективах, в деревнях — они лучше друг друга знали. А сейчас мы все живем очень разобщенно — многие жалуются, будто нет ощущения общины, принадлежности к чему-то большому. Поэтому сложно ожидать, что люди будут петь вместе. Хотя в Австралии в последнее время популярны хоры: люди собираются, находят себе руководителя, создают хор, поют свои партии. Им нравится такой способ объединяться — совместно музицировать. Может здесь есть что-то подобное, но все не так хорошо организовано.

— Что касается группы The Children of the Underground, с которой вы выступаете: в коллективе собрались люди самых разных культур. Как получается находить взаимопонимание и происходит ли некий культурный обмен?

— Мы давно работаем с ребятами в одной связке и нашли способ взаимодействия. Бывает по-разному. Сейчас все-таки больше исполняем мои песни, но были моменты, когда участники группы приносили свои произведения и я к ним подбирала слова. Мы вместе делали аранжировку или у какого-то конкретного музыканта возникали идеи. Но лучше всего у нас получается работать совместно: решать, как должна развиваться аранжировка. Мы к TAT CULT FEST как раз подготовили три новые вещи. Но в основном они джазовые музыканты с большим набором своих музыкальных приемов, разных стилей и жанров. Мы пробуем, ищем, что подходит под конкретную песню. Вот так и происходит этот процесс.

— У нас недавно вышел материал про татар и татарские диаспоры за рубежом. Как в Австралии татары относятся к своим традициям и отличается ли их отношение от того, что вы видите в Татарстане?

— В каждом конкретном случае своя специфика. Например, татары в Аделаиде — большая семья: вся община вокруг них и образуется. Важно, чтобы было объединяющее ядро. Оно есть там, где существуют татарские сообщества и оно собирает их воедино. В Аделаиде это около 200 человек. В Сиднее татары тоже начали тянуться друг к другу: списываются в соцсетях, приглашают друг друга в гости. Я так понимаю, люди скучают и вспоминают свои корни — и так во многих городах за рубежом. Процесс еще зависит от того, насколько большое сообщество: тогда оно мощнее и мероприятия проходят чаще. Татарстан их тоже поддерживает. У татар есть своя школа и мечеть в Аделаиде. У нас там хорошие и сильные люди: Диляра Валеева из Казани и семья Садри. Они очень болеют за сохранение культуры и объединение татар — всех радушно встречают, приглашают, проводят Сабантуй.

— У артистов очень любят спрашивать про источники вдохновения. Когда я просматривала ваш инстаграм, то увидела много снимков природы. Судя по всему, это она вдохновляет вас.

— У нас за домом есть небольшой участок, в котором я выращиваю овощи и цветы: очень люблю свой сад. Провожу там много времени — могу просто долго в нем сидеть и наблюдать за ростом растений. Мне нравится вся эта растительная жизнь. У меня там и птицы есть, и насекомые. Мне в саду очень хорошо: я замедляюсь, читаю книги. Сейчас приеду, а у меня там капуста выросла (смеется, — прим. Enter). А какой в этом году был укроп! Естественно люблю и дикую флору: и лес, и пляж, хотя редко туда езжу. Сила природы действительно вдохновляет.