В рубрике «Артгид» редакция исследует молодое искусство регионов, рассказывает о местных художественных процессах, а также об их героях и художественных стратегиях. На этот раз мы решили поговорить с молодой перспективной художницей Диной Ахметшиной, выступающей под именем Salqin. Enter встретился с Диной, чтобы поговорить о ее работах, вкладе в художественную жизнь в Казани, вечности для искусства, экологии и любви к природе.

Salqin. Без названия. Полуфарфор, глазури, пигменты и стекло, 2019

— Твой псевдоним (Salqin) переводится как «холодно». Почему ты выбрала именно это слово?

— Когда я только начала заниматься керамикой, то заметила, что в России основной массой людей она воспринимается традиционно — как такое ремесленничество. У меня же было совершенно другое отношение к этому материалу: я осознавала, что у керамики очень большие возможности. Первая ассоциация с глиной — она горячая, так как проходит множество стадий обжига на высоких температурах. И, наверное, в противовес этому я взяла слово «холодно», потому что не хотела, чтобы мои работы ассоциировали с чем-то ремесленным и утилитарным. Хотя когда я только-только начинала, делала какие-то простые объекты вроде тарелок, чтобы набить руку и понять материал. Плюс ко всему, я больше люблю работать со светлыми оттенками, и они обычно получаются достаточно холодными.

— Глядя на твои работы, сложно отделаться от впечатления, что они будто подняты с морского дна. Откуда взялась эта водная зооморфная образность?

— Я неоднократно слышала про морское дно, потому что, если посмотреть объективно, скульптуры действительно напоминают морских обитателей, но у меня никогда не стояло задачи перенести на глину что-то уже существующее. Я абсолютно точно вдохновляюсь природой, и все мои работы — о влиянии человека на нее и наоборот, хотя в них еще и много моих личных переживаний и фиксации психоэмоциональных состояний. Очень часто скульптуры получаются какими-то хищными (смеется, — прим. Enter), и даже когда была выставка в ГСИ, это многих отталкивало: я четко видела, что людям становится не по себе от всех этих щупалец и так далее.

Почему они похожи на морские объекты? Я вижу в них не только это. В подростковом возрасте я увлекалась научной фантастикой, и, видимо, просто насмотрелась этих фильмов. Там ведь тоже много плавных, биоморфных форм, и, возможно, это отложилось у меня в подсознании, и сейчас обнаруживается таким образом. Я не делаю этого сознательно.

— В последнее время происходит очень любопытный поворот человека в сторону природы, я бы даже ассоциировала это явление с новым витком нью-эйджа. А почему ты работаешь с природными образами?

— Знаешь, я тоже заметила эту тенденцию в своем круге общения — мы там все примерно одного возраста. Я придерживаюсь мнения, что человек приходит к природе осознанно только с возрастом. В детстве, когда родители меня возили на дачу, я совершенно не любила копаться в земле. Пропалывать сорняки было совершенной пыткой. А сейчас с каждым годом мне сильнее хочется выбраться на природу. Я точно решила, что у меня будет дача. Ты устаешь от техногенности города и хочешь тишины, если ведешь активную социальную жизнь. А отдохнуть полноценно можешь только на воздухе. И чем больше я начала выбираться на природу, тем больше стала замечать ее красоту.

Так или иначе вся моя жизнь связана с визуалом, и мне доставляет удовольствие подмечать, например, какие-то текстуры на деревьях. В последнее время я сильно увлеклась грибами (не в том смысле, в каком можно было подумать): существует большое количество их видов, каждый по-своему уникален и очень красив. В инстаграме я часто просматриваю аккаунты с изображениями грибов. Мне кажется, они недооценены в нашем обществе.

Я обеспокоена в том числе и ситуацией с экологией, и многие мои объекты, как я уже говорила, достаточно хищные. Наверное, наиболее явно это видно в одной моей скульптуре, где через бутон цветка прорастают щупальца — словно ответ природы на вмешательство человека в нее. Я ощущаю, что природа сильнее человека, и верю, что он не сможет окончательно погубить ее. Она все равно даст отпор. Она дает — это заметно.

Salqin. Без названия. Керамическая масса, сатиновая белая глазурь и пигменты, 2019

— Твои скульптуры явно отсылают к живым формам. Стоит ли за их формой идея о необходимости ухода от бинарности гендера?

— Я вкладываю в свои работы эмоции — нормальные проявления человеческого, которые не имеют пола. Но акцента на отсутствие гендера я не делаю.

— Как ты работаешь над скульптурой? Делаешь ли карандашные наброски перед тем, как начать работать с формой?

— Иногда образы рождаются в неподходящий момент, когда я нахожусь, например, на работе, и в таком случае делаю зарисовки, чтобы потом не забыть. Но чаще всего это бессмысленно, потому что, как уже говорила, я фиксирую свои внутренние ощущения, которые постоянно меняются. Иногда от изначальной задумки к концу работы уже ничего не остается. Помимо этого, глина — очень капризный материал, и не всегда позволяет сделать то, что ты хочешь. Она, как любой природный материал, стремится вернуться к своей первоначальной форме. С ней бывает сложновато работать, поэтому у меня ощущение, что у нас дуэт — я и глина. Иногда она подсказывает, что нужно сделать. В процессе работы я не анализирую такие вещи, как композиция, например. Беру в руки в глину, кручу-верчу ее, и таким образом проходит часов семь, а я даже не замечаю этого. Уже потом я разглядываю вещь и думаю: это похоже на гриб, а это — на коралл.

— Существует один древний миф, в котором рассказывается, что человек был создан из глины. А что связывает тебя с этим материалом?

— Глина — один из немногочисленных материалов, которые археологи находят при раскопках. Она сохраняется тысячелетиями. Мне хотелось заниматься чем-то, что будет жить долго, я хотела, чтобы мое творчество не кануло в лету. Возможно, следующие поколения найдут что-то из моих произведений — пусть это будут даже черепки. Если скульптура разобьется, она не исчезнет полностью, и эта мысль меня привлекает. Когда я впервые взяла в руки глину, то поняла, что мне очень приятно работать с этим пластичным материалом.

Я очень давно хотела заниматься керамикой, и, приехав в Казань, сразу стала искать обучающие курсы. Наткнулась на Евгения Васильевича, гончара из Свияжска, чудесного, доброго и открытого человека. Он взял меня под свое крыло, и я ему очень благодарна. Предоставил мне глину на круге, и со временем я поняла, что гончарка мне не очень интересна. У меня появилась своя мастерская, за что спасибо ребятам из Qullar. Я начала закупать глину, стала заниматься ручной лепкой. Училась методом проб и ошибок: у меня многое взрывалось, возникали трещины, подтеки.

Кстати, в России большие проблемы с материалами: очень сложно найти интересные глазури, которые доступны в Японии, например. Конечно, керамисты, которые всю жизнь этим занимаются, сами получают все покрытия. Но в Казани нет места, куда можно прийти и купить даже ингредиенты-исходники для работы с керамикой — нужно заказывать все в Питере и Москве. Приходится выкручиваться: однажды я собирала цветное стекло со свалки, потом находила художников, которые занимаются витражами, и покупала осколки у них. Например, есть вулканическая глазурь, и ее у нас невозможно купить. Знающие люди рассказывали, что нужно смешать марганцовку с каолином и так далее, затем протестировать полученное вещество в разных пропорциях, пока не будет достигнут нужный эффект. Эти поиски могут растянуться на полгода.

Глина — необычный выбор для меня, потому что я очень нетерпеливый человек: мне нужен результат прямо здесь и сейчас. А с моим материалом это невозможно, потому что он требует долгих этапов работы — сушки в течение нескольких суток, обжига, декорирования. Мне был нужен какой-то материал, который меня заземлит и научит терпению. При этом я стараюсь много экспериментировать и работаю со стеклом и металлами. Хочется сейчас интегрировать более современные материалы, комбинировать их с глиной, и не останавливаться только на керамике и поработать с бетоном, эпоксидными смолами и полимерами.

— Ты говорила, что надеешься, что твои работы найдут археологи. И здесь, конечно, сразу возникают ассоциации с античностью, потому что это культура, которая была раскопана одной из первых. А у тебя есть любимые герои античных мифов?

— В детстве я, конечно, любила мифы Древней Греции, но меня всегда больше тянуло к Древнему Египту. Но мне нравились женские персонажи. Афина — наверное, потому что я с детства вдохновлялась образами сильных, воинственных женщин. Возможно, еще Персефона, потому что мне нравилась та история с Аидом (имеется в виду миф о похищении Аидом Персефоны, — прим. Enter), хоть она и довольно странная.

— О каких особенностях работы с керамикой ты могла бы рассказать начинающему художнику?

— Керамика — очень непредсказуемый материал. Особенно это касается работы с глазурями: это целая наука, и тут нужно быть хорошим химиком, понимать технологию. В первую очередь я бы хотела посоветовать художникам не расстраиваться из-за неудач, которые происходят в печке. Например, ты работал несколько недель над скульптурой, вложил в нее всего себя, свое время, материалы, и на последнем этапе открываешь печку, а там все взорвалось. Или хотел добиться определенного эффекта или цвета, а глазурь повела себя совсем по-другому, хотя до этого на тех же температурах, режимах обжига она вела себя иначе. Минус в том, что очень часто из-за этого теряешь работу, а плюс — может появиться какой-то эффект, которого ты не ожидал, а он тебе вдруг понравился. Глазурь может как-то интересно вспузыриться или смешаться с другой глазурью, может получиться новый цвет с крапинкой, размывы или интересная текстура. Я уже приняла эти особенности материала, а в начале у меня могли возникать мысли: «Ну, наверное, лучше заниматься чем-то более простым».

— Скульптура — вид искусства, который требует соблюдения определенных, отличных от, скажем, живописи и графики, правил при экспонировании. Были ли у тебя связанные с этим сложности во время организации выставки в музее?

— Основная сложность связана с транспортировкой, потому что, несмотря на свою долговечность, керамика очень хрупкая. Довезти ее в том виде, в котором она должна экспонироваться, сложно. У меня была выставка в Самаре, и обратно мне привезли разбитую скульптуру — на нее упала картина. На данный момент я полностью принимаю эту особенность материала, но сначала расстраивалась, потому что это была одна из моих любимых работ.

— Как ты определяешь для себя понятие «художник»?

— Это сложный вопрос, который порождает вечные споры. Если не углубляться, то, в первую очередь, это человек, который, базируясь на опыте предыдущих поколений художников и современников, создает нечто принципиально новое. Художник должен что-то привносить в этот мир.

— Есть ли художники, которые для тебя были важными, когда ты только начинала?

— Если мы говорим о керамике, то мне очень нравятся японцы, в первую очередь Такуро Кувата. Он экспериментирует с материалами и инструментами. Очень вдохновляют его опыты с глазурями, и визуальный язык этого художника мне интересен. Есть еще российская художница, дизайнер, керамистка Асия Бареева — она тоже, очевидно, вдохновляется природными формами. Люблю работы Дэвида Алтмейта — он использует разные материалы, в произведениях прослеживаются в основном антропоморфные формы, изображения человеческих лиц. Работы у него достаточно жуткие, а я люблю всякую жуть (смеется, — прим. Enter). Я иногда подхватываю у него какие-то фишки, например, подсматриваю определенные техники. Еще меня вдохновляет керамист Даня Антропов.

— За кем из казанских художников ты следишь?

— Честно признаться, я нечасто слежу за казанскими художниками и больше ориентируюсь на западных и азиатских. Они работают на более высоком уровне, чем многие российские художники. Есть, конечно, яркие представители в Казани, и мы их всех знаем: Лия Сафина, Сережа Котов, ребята из Watch Me, Лев Переулков. Также Alesha Art — не могу сказать, что мне близко его творчество, но он очень хороший маркетолог.

— Как ты выстраиваешь свой график? Ведь ты не только художница, но и арт-директор большого издания.

— Это больная тема (смеется, — прим. Enter). К сожалению, очень трудно совмещать, и в первую очередь из-за времени: в работе с керамикой есть такая особенность, что ты не можешь приехать в мастерскую, поработать там час и затем уехать по своим делам. Если ты начинаешь работать над скульптурой, то это как минимум на полдня — пока глину разомнешь и так далее. Мне удается заниматься скульптурой в основном в выходные. Возможно, поэтому я довольно редко создаю скульптуры. В процессе я очень многое бракую. Наверное, еще важен тот фактор, что у меня творческая работа, которая вытягивает много сил и не оставляет внутренних ресурсов на другое творчество. Иногда полезно себя преодолеть, приехать в мастерскую и начать работать, и тогда все может пойти как по маслу. Бывают продуктивные дни, когда я могу вылепить две скульптуры, а бывают дни, когда я не могу сделать ни одной.

Нужно давать себе время на отдых. Существует еще определенное социальное давление, когда все ожидают, что ты будешь как на конвейере выдавать стабильно в месяц по скульптуре. Но это так не работает, к сожалению. Надо позволять себе делать то, что ты хочешь, а если будешь заставлять себя, то ничего из этого хорошего не выйдет. Я была бы рада, если бы мне самой кто-то дал совет от выгорания, потому что это действительно актуальная тема.

— Как ты прокомментировала бы недавнюю ситуацию с реакцией казанской публики на скульптуры Дмитрия Каварги?

— Мне очень нравится этот художник, я была на его выставке, которая проходила в «Бизоне», но конкретно об этой ситуации не слышала. Я не удивлена такой реакции. Это реалии, с которыми я боролась бы, если могла. Это проблема восприятия искусства обществом в широком смысле, а не теми узкими кругами, в которых мы с тобой находимся. Для многих искусством до сих пор является только академическое — Репин, Серов — а дальше они не хотят ничего видеть. Такого мнения об искусстве придерживаются, скорее всего, пожилые люди, и им бесполезно что-либо объяснять. Надеюсь, что скульптуры никто демонтировать не будет.

— Мне лично было обидно, что самый громкий отзыв на выставку оказался от людей, которые к искусству никакого отношения не имеют (речь о жалобе от КПРФ, — прим. Enter), я ожидала более активной реакции от профессионального сообщества.

— Мне просто кажется, что у нас это сообщество довольно вялое.

— Я тоже наблюдаю некоторую его индифферентность по отношению к происходящему.

— Меня расстраивает, что в регионах организация культурных событий обычно находится в руках старшего поколения, которое, может быть, все еще живет по каким-то старым правилам. Мне обидно, что молодым активным ребятам, которые к этому ближе, не дают дорогу. К счастью, в Казани в других сферах — можно проследить это на примерах «Смены» и Дирекции парков и скверов — работа молодых специалистов в культуре дает какие-то плоды, но в сфере искусства этого, к сожалению, пока нет.

— Какие у тебя планы на ближайшее будущее?

— Что касается планов по работе с материалами, то я уже сказала об этом ранее, а что до личного продвижения, то сейчас я занимаюсь сбором своего портфолио — хочу сотрудничать с московскими галереями. Кажется, уже пора выходить за рамки Казани и, может быть, даже России. Нужно понимать, что здесь искусство не покупается в таких масштабах, как на Западе. Во время поездки в Берлин я заходила практически во все галереи, где видела керамику, и, на мой взгляд, многие работы были слабее, чем то, что делают российские художники, однако там на это есть хороший спрос. В России этого нет, потому что 80% населения думает о том, как оплатить ипотеку и прокормить семью — в такой ситуации уже не до искусства.

Фото: Предоставлены Диной Ахметшиной